– Конечно, беру, Максим, – тихо сказал Иван Николаевич, добавил еще тише, чтоб его слов не слышал Евгений за дверью. – А вот по Жене вопрос открытый. Надеюсь, докторша просветит меня, что случилось с нашим пациентом… С ним такое раньше случалось?.. – Случалось и раньше… – Часто?.. – Многажды… Так что, как-то вот так, болезненный и неудачливый он… Ивану Николаевичу неприятно было видеть блуждающую циничную улыбку на устах Максима, но он сдержался, чтобы не наговорить чего лишнего и резкого удачливому однокашнику Евгения, определенного удачником и именным стипендиатом в болезненные неудачники… – Хорошо, что вы со мной здесь рядом остались, Иван Николаевич, – сказал Евгений. – Вот доктор меня хочет в больницу отправить, а я говорю, что пусть отпустит меня, в общаге оклимаюсь окончательно… Напугал сильно вас?.. – Не без этого, Жень… – Наука требует жертв, – мрачно пошутил Евгений, – меня доктор хорошо знает, между прочим… – Ему надо пройти серьезный курс лечения и реабилитации. – Вынесла свой приговор суровая врачиха. – Необходим даже академический отпуск из-за рецидива… – А как же учеба, большая наука, доктор, – встрепенулся Евгений. – Нельзя мне без них… – Подождут тебя и трудная учеба, и большая наука, здоровье дороже, его не купишь ни за какие деньги, – отрезала докторша. – Пока прописываю покой, никаких физических и тем более умственных нагрузок… – Без умственных нагрузок я Ивану Николаевичу не нужен, – попытался пошутить Евгений. – Без физических и умственных нагрузок организм хиреет, смысл жизни теряется… – Доктор имел в виду лишь то, что вам временно противопоказаны физические и мозговые нагрузки. – Парировал Иван Николаевич. – Решайте, доктор, отправлять Евгения в больницу или к себе в общежитие? – Немного у нас в отделении на кушетке отлежится, мы Евгения понаблюдаем, а там мы определимся после консилиума, что и как с ним делать, Иван Николаевич. Хорошо?.. – Хорошо, договорились, доктор. – Иван Николаевич протянул руку Евгению на прощанье. – Выздоравливайте, герой, и следуйте рекомендациям доктора. Доктор определит, куда вам – в больницу или прямиком в общежитие на койку отлеживаться?.. Выздоравливайте… Он ответил Ивану Николаевичу слабым рукопожатием и спросил еле слышным свистящим шепотом: – Нужен я вам таким вот, как есть, без прикрас? Иван Николаевич сделал вид, что не расслышал остро поставленный вопрос и повторил, как долдон, дернув щекой, отвернувшись от студента и доктора: – Выздоравливайте. А через какое-то время, буквально через неделю Иван Николаевич почувствовал внутренний мозговой толчок, биоэффект погибели студента в действии. Оказывается, Евгений в тот миг проявления, воздействия биоэффекта на окружающих и «посвященных в процесс гибели» покончил жизнь самоубийством. Конечно, Иван Николаевич постарался стереть в памяти неприятные для него переживания, когда разобрался, что к чему. Он хотел выяснить суть трагедии Евгения у Максима, но тот, как назло, исчез и не давал о себе знать. Доктор разъяснил, что Евгений наглотался снотворных таблеток, его откачать не представилось возможным. – Видеть вашего Максима, всех его однокашников группы и факультета никого не желаю, выпалила докторша в лицо Ивану Николаевичу. – Затравили скромного талантливого и болезненного юношу. Сначала намеренно травят иезуитски, а потом приходят выражать скорбное сочувствие родным и близким погибшего, как ни в чем не бывало. От ребят из комнаты общежития, с которыми жил вместе Евгений, Ивану Николаевичу удалось узнать, что, по их мнению, причиной самоубийства была несчастная любовь студента. Да, были у того приступы какой-то нервной болезни, но как-то все обходилось, а вот несчастная любовь, измена возлюбленной сделала свое поганое дело, усугубила нервное расстройство, сродни эпилепсии, поставила на край гибели. Гнал от себя мрачные мысли Иван Николаевич, что вместе с предпоследней каплей несчастной любви была и его последняя капля молчания на вопросительный крик души болезненного, но способного на многое парня: «Нужен я вам таким вот, как есть?» Ответь он тогда, а не промолчи, мол, нужен, и не было бы исчезновения юной трагической жизни, проявления сотрясающего сознание биоэффекта погибели. Старшекурсник, стипендиат именной, удачник и везунчик Максим после гибели невезучего, неудачливого однокашника, доведшего себя до самоубийства, не поставив в известность Ивана Николаевича, быстро переметнулся под крыло профессора Рыжикова. И вместе с ним выехал в Японский университет, в команде-свите профессора-членкора, когда того академик Камиль Ахметович отказался на очередных выборах двигать в академики. Как говорится, такова спортивная или научно-спортивная жизнь в большой науке уязвленных талантов и дарований на скользком поприще признания и непризнания академической общественностью… Глава 6 Уже ставши кандидатом наук, работая ассистентом на обще-факультетской кафедре престижного вуза, Иван Николаевич на своей собственной шкуре убедился, как сложно пробить свежую, светлую идею, подкрепленную к тому же корректными экспериментальными данными по своей методике. Как трудно опубликовать оригинальную актуальную статью в отечественном ведущем научном журнале, где проводится жесткий отбор материалов на основе независимого принципиального рецензирования, тем более, в журнале, переводимом на английский язык и продаваемом в США и западной Европе. Не знал тогда Иван Николаевич, что в престижном отечественном журнале, издаваемом в Киеве «Известия вузов, серия радиоэлектроника» за опубликованные статьи платят валютный гонорар (раньше в интуристовских чеках, а после в долларах). Знал от коллег, что публикации там котируются в научном мире, опубликоваться крайне хлопотно, но овчинка стоит выделки. Провел инициативную, экспериментальную НИР, вне жестких рамок планового хоздоговора, где был назначен простым штатным исполнителем, развил теорию и прикладные аспекты «динамического и статико-динамического эффекта вытеснения в интегральных быстродействующих структурах», не вошедшие в диссертацию, и после оформления соответствующего акта экспертизы послал статью под одним своим именем автора в Киев. Эта инициативная НИР и написанная статья (с решением красивого дифференциального уравнения динамического эффекта «столпотворения носителей», отмеченного похвалой Юрия Васильевича) не вписывались в основную радиофизическую тематику кафедры, с набором главных хоздоговоров с серьезными заказчиками. По одному из хоздоговоров для знаменитого, когда-то сверхсекретного «немецкого» Сухумского физико-технического института (СФТИ) надо было для диагностики плазмы УТС построить высоковольтный (до 300–500 вольт) многоканальный генератор пакетированных прямоугольных импульсов с предельно малыми фронтами (меньше 30–50 наносекунд). И поехал Иван Николаевич в начале марта 1974 года в Сухумскую командировку обсудить с местными физиками компромиссные условия «высокого вольтажа» и «прямоугольности импульсов» выходных каскадов на специальных быстродействующих высоковольтных транзисторах, не пробивающихся при 300–500 вольтах. Такие редкие транзисторы с требуемыми параметрами контактному и пробивному Ивану Николаевичу удалось найти в штучном числе в одной закрытой организации, провести соответствующие эксперименты и повезти в СФТИ не только протоколы измерений, но и сами высоковольтные транзисторы в особых корпусах – для согласования натурных экспериментов. Изготовление новых управляющих логические блоков каналов на стандартных микросхемах не представляли особой сложности и выполнялись одним коллегой доцентом. К тому же у сухумских физиков, как оказалось, был свой старый управляющий низковольтный канал, который можно было попробовать согласовать на месте с новым высоковольтным выходным каскадом на уникальных по тому времени транзисторах, к тому же повышенной радиационной стойкости. Ведь надо на месте (in situ) определяться и принимать решение по габаритам высоковольтного блока. Иван Николаевич на месте провел необходимый эксперимент со старым каналом, чтобы удовлетворить требования технического задания по выходному каскаду на одном уникальном 300-500-вольтном транзисторе, управляемым «пушпульным» каскадом на 100-вольтных п-р-п и р-п-р транзисторах, с форсированным режимом переключения выходного транзистора на двух, активном и пассивном фронтах сигнала. Или определиться с выходным каскадом на последовательно соединенных трех-пяти стандартных п-р-п, более быстродействующих 100-вольтных транзисторах с трансформаторным управлением каждого транзистора для задания требуемого форсированного переключения каскада. Можно было отправляться восвояси с чувством исполненного долга командированного, нацеленного на обеспечение создаваемой качественной заказанной установки диагностики плазмы. Но в последний день пребывании в гостинице СФТИ, расположенной в красивом субтропическом дендрарии, помнящим поступь сотен плененных немецких физиков во главе с выдающимися специалистами Манфредом Арденне и Густавом Герцем, вынужденных работать над советским атомным оружейным проектом, случилось неожиданное и даже ужасное по всем меркам ЧеПэ. Обычно в гостиницу Иван Николаевич возвращался поздним вечером после многочасовых прогулок по центральной набережной Сухуми, где пристрастился пить по пять-семь чашечек кофе, запивая его отменными полусухими местными винами Псоу, Твиши, Тэтра, Чхавери. Разумеется, после стольких чашек кофе засыпал не сразу в своем номере, слыша бурную жизнь в соседних апартаментах своего грузинского соседа. По утрам они с соседом вежливо здоровались, но сосед каждый раз смущался на предмет того, что он не хотел светить своих спутниц, коротавших с ним ночь. Спутницы были у соседа разные, и со всеми он по ночам шумно и весело занимался любовью. Глупо же делать замечания соседу, что тот слишком шумно занимается любовью, тем более, жаловаться на него неизвестно кому. Ведь как таковых представителей администрации гостиницы, по крайней мере, в их корпусе в вечернее и ночное время не было. Они принимали новых постояльцев полупустой гостиницы только до обеда, а после ищи-свищи их, никого не найдешь при всем желании. Да и свою относительную, так сказать, вину Иван Николаевич тоже осознавал: не пей он по вечерам на набережной столько кофе, ничего и никогда не замечал по поводу «нарушения спортивного режима» соседа-грузина, занимающегося по ночам любовью с прекрасными дамами. В конце концов, эти прекрасные дамы не грузинского происхождения могли быть и не портовыми проститутками, а такими же командированными особами их инженерно-исследовательской когорты. Но в ту последнюю Сухумскую ночь, перед его отъездом, при подходе к своему номеру, сердце Ивана Николаевича забилось гораздо сильней и необычней, чем только от возлияния отменного крепчайшего турецко-абхазского кофе. Ужас мгновения заключался еще и в том, что и его мозг уловил опасное волнение, понимая и воспринимая опасное жутко-волнительное, разрушительное проявление «биоэффекта погибели». Ошарашенный и потрясенный он прошел бы мимо номера соседа-грузина, но он с сильно бьющимся сердцем уловил сдавленный вопль душимой жертвы: – По-по-мо-мо-ги-те… Спа-аа-си-те-ее… Очевидно, заслышав в коридоре шаги постояльца гостиницы, гибнущая, душимая жертва из последних сил, после обретения, прояснения сознания обратилась за реальной помощью при угрозе ее жизни… А пройти мимо, открыть свой номер, забиться в нем, какое-то время мучиться кофейной бессонницей было уже не мыслимо… «Лишь бы номер был открыт, – промелькнула первая мысль в голове, – не хватало еще стучать в дверь, ломиться в номер… Кошмар…» Иван Николаевич автоматически схватил швабру, поставленную на попа рядом с дверью в номер соседа. Еще со своих детских и юношеских хоккейных лет он всегда чувствовал себя уверенней с клюшкой для хоккея с шайбой или более тяжелой клюшкой для игры хоккея с мячом. Было много драк в тех приснопамятных временах со сверстниками и даже со взрослыми мужиками, приходилось ему и ножи выбивать клюшками из рук спортивных прохиндеев и законченных хулиганов-бандитов… Честно говоря, с клюшкой в руках ему и пистолет в руках злодея был не страшен, ведь пистолет время от времени дает осечку, а клюшка в опытных руках хоккеиста с младых ногтей никогда не даст осечки, выбьет и нож, и пистолет вражеский… Швабра, так швабра, – чем не эквивалент клюшки?.. И он врывается в номер соседа… и видит ужасную картину… это не грузин, а потная, вонючая, заросшая густой черной шерстью жирная обезьяна-горилла душит голую бабу… Почему обезьяна, почему горилла душит, насилуя?.. А потому, что Иван Николаевич был давно наслышан, как известный ученый исследователь Иванов именно в сухумском зоопарке ставил опыты с обезьянами и женщинами-добровольцами – и добровольцев спариваться с гориллами мужеского пола было выше крыши – и у Иванова было описано множество актов совокупления приматов с женщинами на предмет получения физически здорового потомства бойцов… Рождались ли дитяти-особи от экспериментов Иванова?.. Поговаривали, рождались… А еще во время войны то ли от бомбы, то ли само собой, запоры вольер обезьянника оказались порушенными, обезьяны и потомство приматов и людей наводнило город… Мало ли, сколько было досужих разговоров и нездоровых фантазий на тему случки голых огромных обезьян и голых половозрелых баб… Но сейчас налицо никаких фантазий – одно голое действо… Перед глазами жирная плешивая обезьяна, заросшая шерстью спиной и черным задом душит голую толстую женщину с одной дряблой, вялой морщинистой грудью. Ясно, зачем душит, точнее, «придушивает», чтобы кончить обезьяне. Но черная обезьяна кончить не может, никак при всем своем желании, возможно, потому что некрасивая, нескладно-толстая, с одинокой отвислой дряблой сисей баба не возбуждает заросшего со спины потентного могутного лысого грузина ли, обезьяну ли, – вот обезьяна своим «придушиванием» то гасит сознание женщины, то на короткий срок возвращает ей сознание. Во время помрачения и исчезновения сознания помутненный мозг выдает в пространство волнение «биоэффекта погибели», а по возвращению сознания у женщины хватило сил на вопль отчаяния: «Помогите, спасите». И в данной аховой ситуации уже не сантиментов: Иван Николаевич осаживает обезьяну шваброй по заросшей шерстью спине, а потом торцем с жесткой щетиной сволакивает обезьяну с женщины на пол, на плешивый ковер… В номере нет света, но напротив его окон горит одинокий фонарь, освещая ужас происходящего, произошедшего… Голая обезьяна ползает по ковру и шепчет в ногах у Ивана Николаевича: – Прошу, умоляю… только не заявляйте на меня в милицию… Всё добровольно… Я не насильник… После долгой паузы Иван Николаевич громко и четко спросил женщину, успевшую накрыть себя, свою бесстыдную голизну простынкой на диване: – Добровольно?.. Вы подтверждаете, что все добровольно с вашей стороны?.. Он же душил вас… – Не душил… А придушивал… Это – как игра… – опережает ответ женщины грузин неестественным жалостливым голосом. – Я ей заплатил… И все с ее согласия… – Добровольно все, – хрипло отвечает женщина, – к нему нет претензий… Не мог никак кончить… вот и упросил меня кислород в горле перекрывать – для кайфа… «Не спрашивать же обезьяну, кончила ли та в случке с голой некрасивой женщиной. – Мрачно подумал Иван Николаевич. – Женщина к тому же явно не проститутка… Но ведь могла погибнуть… Гибла…» Спросил, горько усмехнувшись: – А чего возопили – помогите, спасите? – Испугалась шибко, когда очнулась от помрачения добровольного… – Вот и поговорили и успокоились, – тяжело вздохнул Иван Николаевич, – хорошо, что хорошо кончается… – Я вам заплачу, чтобы как-то сгладить инцидент… Не надо только никому говорить об этом… Прошу вас это сохранить в тайне – по-мужски… – Как скажете, – морщась, он бросил швабру вниз. – Без денег смолчу. На следующий день он ранним утром уехал из Сухуми домой, поставив защитный блок в памяти, чтобы это больше ему никогда не вспоминалось и «биоэффект погибели» в сухумском варианте никогда не тревожил его своей нелепостью и обезьянья дикость не мучила его в случайных воспоминаниях, оказавшей сопряженной ещё с одним мрачным случаем из научной хроники текущих событий. На первом же заседании кафедры после сухумской командировки слово взял ответственный исполнитель хоздоговора с СФТИ доцент-коллега, держа в руках конверт из киевской редакции с письмами главного редактора и рецензента статьи Ивана Николаевича, и зловещим голосом, не обещавшим ничего хорошего, сообщил следующее. Мол, случайно на его полку «залетело» письмо с разгромной рецензией на труд автора, и он прочитал послание рецензента, сопровождаемое направлением автору главного редактора журнала, ученого с мировым именем. Воцарилась жуткая убийственная тишина, хоть топор сверху под потолком подвешивай, не упадет, когда доцент-коллега, непосредственный начальник Ивана Николаевича по хоздоговорной НИР громогласно с нотками торжества над поверженным автором зачитывал пространственную разгромную рецензию. – Ведь это компрометация нашего вуза, нашего факультетского совета и кафедры, давших рекомендацию в престижный журнал амбициозному, но некомпетентному автору, на журнальную публикацию… Еще что-то колкое и едкое выговаривал доцент-коллега в адрес недавно защитившегося ассистента… Понимай так, что в три шеи надо гнать из вуза такого сотрудника, компрометирующего свой вуз и его профессорско-преподавательский состав тем, что незрелыми и бесконечно слабыми писульками бомбардирует уважаемый журнал… Ведь туда, в «Киевскую радиоэлектронику» всем преподавателям, сотрудникам и аспирантам их кафедры опасно будет посылать свои статьи по выполненным актуальным исследованиям… Там сразу на них презрительное клеймо поставят: через некомпетентность одного из их коллег, рискнувшего высунуться на свет и удивить мир своим исследовательским зудом, а в итоге, выставить себя на посмешище… От него никто не требовал ответного слова – и так было все ясно – Иван Николаевич, бледный, как полотно, сидел, не двигаясь, вцепившись двумя руками в ножки стула, чтобы не свалиться от позора. У него сильно бухало сердце, как недавно от пяти-шести чашек крепчайшего двойного кофе на набережной Сухуми. Но в звенящей тишине, под прицелом любопытствующих пар глаз коллег, он поднялся прямой и ощетинившийся, словно только что вместо чашек кофе аршин пригласил. Жестом попросил у доцента-коллеги листки рецензента с разгромной рецензией, направление главного редактора журнала автору. Сказал потерянным голосом: – Все-таки письмо направлено мне, я его забираю себе для читки изучения разбойной рецензии рецензента… Но дело не в этом… – А в чем? – едко и вызывающе спросил доцент-коллега, ответственный исполнитель сухумской хоздоговорной темы. – Чем вы хотите оправдываться? – Я не собираюсь оправдываться, – грустно сказал Иван, – возможно, я учту замечания рецензента, возможно, не буду учитывать, кардинально сократив текст статьи. Вот сокращу статью, возможно, и пошлю снова работу туда, откуда пришла разбойная убийственная рецензия… – А стоит ли плеваться против ветра? – спросил со скрытой жалостью и иронией замдекана по младшим курсам Борис Астапович. – Насильно мил не будешь, ведь отшили, по стенке размазали… Чего со стенкой бодаться?.. Иван Николаевич сделал многозначительную паузу и, зябко поежившись добавил изменившимся голосом, показав глазами на сопроводительное письмо главного редактора журнала: – Ведь здесь ясно главным редактором указано: статья направлена на переработку… Об этом коллега не упомянул, намекнув, что автору дали решительный от ворот поворот через разгромную рецензию… А коллеге я заявляю, что отказываюсь работать с ним вместе, как с ответственным исполнителем, по хоздоговору в качестве исполнителя… Готов сдать деньги, выданные мне по первому этапу и даже за командировку в Сухуми… Он хотел добавить: «За ужасную командировку в Сухуми», но сдержался. Перед тем, как сесть на стул еще глуше и отчаянней сообщил о твердом, принятым именно сейчас решении открыть «свой» новый хоздоговор с академическим институтом, где он недавно выполнял свою аспирантскую работу на оформленные полставки младшего научного сотрудника. – Я сегодня же пойду на прием к директору института с ходатайством ведущей профильной лаборатории открыть новую тему и заключить хоздоговор с нашим вузом, с кафедрой. Наберу группу из студентов младших курсов, записавшихся ко мне на спецкурс, который я читаю… И, действительно, он в тот же день вечером пошел с ходатайством профильной лаборатории к новому директору института Всеволоду Сергеевичу с ходатайством, подписанным завлабом профильной лаборатории. Можно было бы воспользоваться поддержкой другого завлаба Владимира Андреевича, но Иван Николаевич не стал этого делать, потому что Владимир Андреевич с Всеволодом Сергеевичем был с некоторых времен «на ножах». В институте, занимавшемся оборонной тематикой, поговаривали, что двух завлабов, своих учеников стравил, как сильных злых собак, бывший директор-академик, с присказкой: «Чем злее будут, тем лучше работать будут. Институту полезна их злость и апломб первых в своем деле».