И почему-то все дальше потекло, как по маслу. Всеволод Сергеевич оценил политес Ивана Николаевича, не обратившемуся за поддержкой к своему научному руководителю аспирантской работы, завлабу головной первой лаборатории Владимиру Андреевичу. Ведь знал по успешной предзащите диссертации Ивана Николаевича на базовой кафедре, кто является научным руководителем его работы, кто ведет его и отвечает за процесс перед институтом: макро-шеф Владимир Андреевич. Знал Всеволод Сергеевич и то, что очный аспирант Владимира Андреевича уложился в сроки: ровно за три года успешно завершил свое дело, хорошо доложился на предзащите и потому защитился вовремя, в самом конце третьего года. А этого на базовой кафедре, возглавляемой раньше героем-академиком, а ныне Всеволодом Сергеевичем, давно, чего так говорить, испокон веку не было… Догадывался Иван Николаевич, что ему как независимому исследователю, увлеченного своими оригинальными исследованиями, тайно симпатизирует доктор наук, профессор Всеволод Сергеевич. Вопрос с началом хоздоговора между академическим институтом и вузом был, проблемы финансирования улажены без проблем и практически мгновенно. Тем более, через открываемую поисковую научно-технологическую НИР будут налажены прямые научно-технологические контакты и связи с разработчиками перспективной элементной базы отечественных суперкомпьютеров новых поколений из соисполнителей государственного заказа по линии МЭПа, Зеленоградского НИИМЭ и завода «Микрон». Буквально через несколько дней хоздоговор между академическим институтом и вузом будет подписан всеми заинтересованными сторонами, и Иван Николаевич будет соответствующими приказами назначен ответственным исполнителем по актуальной научно-технологической теме. Только всегда вспоминая цепочку из сухумской командировки с проявлением «биоэффекта погибели» и кафедрального пассажа с унижением автора, независимого исследователя, разгромной рецензией и наездом, накатыванием бочки коллеги-доцента, недоброжелателя, Иван Николаевич всегда морщился. А потом поставил в памяти защитный блок, чтобы избавить себя от сухумского инцидента и пассажа с наездом на автора рецензента и кафедрального коллеги-недоброжелателя, накатившую с высокой злопыхательской горки бочку на Ивана Николаевича… Глава 7 Потом было много-много, бессчетно много напряженных трудовых дней и ночей, воистину, ради борьбы за научную, технологическую истину в виде численных компьютерных и экспериментальных исследований на самом современном техническом оборудовании. То были самые счастливые времена поиска и научно-технологического прорыва в численном машинном многоуровневом моделировании быстродействующих приборов и схем интегральной микроэлектроники для независимого исследователя Ивана Николаевича, честно и мощно соревновавшимся со всем миром, опережая отечественных и зарубежных конкурентов. И ведь невероятно интересно было пахать на несильно возделанном поле научно-технологического направления, уходящего за горизонт, в составе отобранной Иваном Николаевичем небольшой группы из студентов и аспирантов, в которой все дела спорились, и все планы удавались. И время не стопорило порывы и прорывы исследований, а наоборот, ускоряло и освежало их, превращало изощренные фантазии пытливого ума в реальность радостных свершений. Как-то само собой появились публикации Ивана Николаевича, в самых престижных отечественных журналах. Словно памятуя о том, что та первая статья о «динамическом столпотворении носителей» в интегральных тонкослойных структурах после двух или трех доработок появилась на страницах «киевской радиоэлектроники» через три года (после первой разгромной рецензии), он с видимым удовольствием посылал новые статьи по результатам своих результатов в «знаковое место побед и поражений». О том, что время свистело в ушах независимого бескорыстного исследователя, и не было свободного времени и оглянуться, воспользоваться передышкой и насладиться заработком от трудов, говорило и то, что Иван Николаевич не получил ни доллара, ни цента за публикации в переводимых на Западе научных журналов. Просто случилось то, что должно случиться: сам процесс независимого от сильных мира сего исследования, по мере приближения к истине не оставляет временных вакансий. Для никчемных и необязательных действий нет лишнего, свистящего в пространстве, поющего гимны труду и прорывным достижениям времени. Почему надо суетиться, если на суету сует при рабочем настрое уже не хватает времени?.. И о развитии природного дара исследователя – собственного и вовлеченных в совместную интересную работу молодых сотрудников-соратников – через таинственное взаимовлияние умственных усилий друг на друга: то, чего не хватало одному исследователю, находилось у другого. И еще синергия совместных порывов творческих даров для реализации поставленной исследовательской цели: то, что было в потенциале у каждого из исследователей, соединялось в целое слитное с усилением вклада дара каждого из исполнителей. И это чудное воплощение, невозможное без слияния усилий каждого, с усилением и качественным улучшением задуманного «голого» целеполагания, удивляло потом и поражало воображение: с чего тривиального начинали-то и к чему фантастическому прорывному пришли, наконец, под финиш вдохновенной, необходимой всем, как воздух, исследовательской работы. Во время той чудной поры великой радостной исследовательской работы, раскрывающей дары и скрытые таланты всех участвующих в НИР исследователей открылось синергетическое действо Сверхцелеполагания Свыше как таинственного процесса выбора одной или нескольких недостижимых целей с установлением зыбких параметров допустимых отклонений для гибкого управления реализации целей, становящихся из недостижимых достижимыми. И как легко с обретением чувства избранности со знанием Сверхцелеполагания Свыше без всякого выпендрежа прощать за действительные и мнимые грехи своих научных противников и завистников. Во время отчета о преподавательской и исследовательской деятельности на кафедральном заседании, перед избранием на вакантное место доцента, Иван Николаевич только вскользь среди опубликованных работ упомянул и ту свою статью. Которой «интересовался коллега-доцент». И на которую была получена «разгромная рецензия» рецензента из вечного племени зоилов-конкурентов, борющихся за свое лихое место под солнцем… И в таком духе, и в таком стиле отстаивалось естественное право независимого исследователя за свое место, совсем не лихое, а законное и естественно-справедливое, по самому высшему априорно-гамбургскому счету. И так все тихо и мирно (а иногда и не тихо, и не мирно, с жесткими схватками у доски с мелом на глазах авторитетных рефери, профессионалов в их специальности) докатилось все до защиты докторской диссертации. Была предзащита докторской работы и на кафедре вуза, и на объединенном семинаре Научного Совета, где Иван Николаевич должен был защищаться. Предзащиты прошли успешно, только под Новый Год, когда диссертант уже чертил свои «защитные плакаты», а их было уже за тридцать, когда были напечатаны и вычитаны четыре многостраничных экземпляра докторской, Ивана Николаевича решили «на всякий пожарный случай» еще раз испытать его неугомонные коллеги. Его кафедра и деканат в лице замдекана по младшим курсам обязали отдежурить в новогоднюю ночь в факультетском студенческом общежитии. Конечно, то, что было задумано кем-то в единственном числе или в множественном числе, трудно было назвать иначе, как «подложить свинью» под домашнюю елку на Новый год. Все же Новый Год – это домашний праздник. Обычно никто из преподавателей не дежурил по ночам в общежитии, тем более, в новогоднюю ночь. К тому же на факультете было много преподавателей, живших от общежития в шаговой доступности. Зачем же москвича-доцента перед защитой отрывать от семейного новогоднего праздника под елочкой, заставляя его ночевать в общаге «для поддержания порядка». Какие-то темные слухи в 1984-м ходили, особенно, под Новый 85-й год: генсек Черненко плох и безнадежен, из-за эмфиземы легких вообще говорить не может, доклады его на пленумах читают, и на очередном съезде зачтут, если тот доживет, на бровях доползет. Но знали, что не доползет и не доживет до съезда – а что если даст дуба генсек в новогоднюю ночь или в первый день 85-го? Иван Николаевич правильно мыслил, раз занимался математическим численным моделированием технологий, приборов и схем, к тому же серьезно увлекался нумерологией: атомарным числом молекулы «85» была чертова дюжина 13, а атомарным числом уходящего года 1984-го была «смертельная четверка», наводящая ужас на многие восточные народы, особенно Японии, где старались «обходить» четверку в календарях. А в феврале 1984-го «не жильца на белом свете» бесконечно больного, почившего в бозе Андропова, заменил такой же «не жилец», бесконечно больной Черненко. Чего студенческому народу веселиться на Новый год, если догадываться и знать, что не сегодня-завтра, а то и в новогоднюю ночь дуба даст беспомощный, давно ничего не говорящий молчун-генсек? – Я распорядился, чтобы зал внизу закрыли, – сказал, напутствуя утром 31 декабря Ивана Николаевича, замдекана Борис Астапович. – Без танцев и шумного выражения эмоций ребята и девчата обойдутся. – Все же Новый год, пусть порадуются, потанцуют, – робко возразил Иван Николаевич. – У нас рабочий факультет, пусть «кванты» и «физики» шумят, а у нас порядок важнее хаоса и беспорядка. – Но все же смиловался замдекана. – Если берете все под контроль, то под свою ответственность откроете на полчаса-час зал… Под вашу персональную ответственность, исходя из текущего непростого положения дел в стране и столице… Когда Иван Николаевич вошел в общежитие, прямо с электрички из Москвы, то сразу обратил внимание на закрытый на ключ актовый зал и на неприятный запах. Что-то мгновенно резало обоняние – на контрасте с чудными запахами новогоднего вечера – после пятиминутной прогулки по морозцу от платформы до общаги. – Чего так воняет псиной, – спросил он дежурную старушку, – невыносимо псиной воняет. – Это не псиной, – глубокомысленно заметила дежурная при дверях общаги. – Студент бухой пришел в зал танцевать и шибко расстроились, что зал приказом деканата заперли. Вот с расстройства и наблевал у закрытого зала… – Подтереть надо, как бы, – вздохнул Иван Николаевич, – поскользнуться могут. Дайте мне ключи от зала и от моей комнаты дежурного преподавателя… – А чего не спрашиваете, есть ли посторонние барышни в общежитии? Я все фамилии переписала, кто зашел, по распоряжению Бориса Астаповича. Здесь полный порядок… Студентов расстроившихся и харчи свои показвших надо бы заставить за собой прибрать, а перед этим ткнуть носом, как кутят, в харчи… Да, я их не запомнила, быстро отделались и смотали удочки… Ладно, приберу, если швабру с тряпкой найду… кому-то из студенток отдала на час – а их и след простыл на день… Ищи-свищи прохиндеев… – С наступающим Новым годом, – поздравил ее Иван Николаевич, с надеждой, что та скоро приберет показанные студентом харчи у дверей актового зала. Старушка с ответным новогодним приветствием передала Ивану Николаевичу ключи от зала и от его пустующей комнаты, где ему предстояло провести новогоднюю ночь до утра и первой утренней электрички наступившего 1985-го. В комнате он разделся, снял пальто, шапку, остался в джинсах, свитере и кроссовках, мало отличаясь от своих студентов, с которыми 38-летнему, высокому и спортивного сложения доценту выпало счастье встречать Новый 1985-й, а через два месяца в марте скончается 73-летний несчастный Константин Устинович, оказавшийся волей судеб не на своем высоком месте. Иван Николаевич перед тем, как спуститься вниз со второго этажа и открыть «танцевальный зал», неожиданно вспомнил, что он ночевал в преподавательской комнате на выборах депутатов в Верховный Совет. Участковую институтскую избирательную комиссию возглавлял проректор по учебной работе Дмитрий Александрович, а он «сидел на букве», отвечая за локальное голосование и отдавая пустой бюллетень студентам и сотрудникам, которым предстояло голосовать после подписи в книге регистрации голосующих. Наверное, тогда он слишком рьяно отшивал знакомых ему студентов, пытавшихся дважды или многажды проголосовать «за того парня», не явившегося на голосование по уважительным или неуважительным причинам. То была знаменитая «карусель», когда желаемое пытались какие-то силы выдать за действительное. Ведь председателю участковой комиссии чуть ли не каждый час надо было сообщать наверх о количестве проголосовавших (неважно «за» или «против», лишь бы голоснули), вот и студенческую общественность напрягал проректор, а комсорги и профорги с членами бюро часто брали на себя функции «карусельщиков». Но Иван Николаевич, честно говоря, никогда с младых ногтей не любил, когда его дурили, дурачили, выдавая черное за белое, выполняя спокойно и достойно порученное ему дело. Дело доходило до смешного, студенты, ходившие на его лекции и сдававшие «лабы», давно знакомые по имени и фамилии, пытались без паспорта проголосовать по какой-то писульке. По писанной на коленке писульке, а то и доверенности с сомнительной печатью, удостоверяющих личность. Сидел, как скала, Иван Николаевич и не позволял себя дурачить. У всех уполномоченных, «сидящих на своих буквах», председатель участковой комиссии принял отчеты о стопроцентном голосовании, а у буквы Иван Николаевич был явный недобор голосов. Он слышал тихое шипение общественности: «У, змей, рогом уперся. Не пропускает», но спокойно сидел много-много часов, почти до самого вечера, «безвылазно на своей букве». Он же был любопытный и чрезмерно любознательный молодой человек, желающий получить ответ: «А что же дальше? Чем это действо закончится?» К нему подкатывали члены избирательной комиссии и даже два заместителя председателя с предложением «перекусить» и «отдохнуть» в комнате отдыха для преподавателей в общежитии. А он спокойно и невозмутимо сидел на своей букве, почитывая и листая зарубежные научные журналы, совмещая приятное с полезным. Наконец, к нему подошел сам председатель участковый комиссии Дмитрий Александрович и спросил с подначкой тет-а-тет: – Слушайте, Иван Николаевич, как сели, так и сидите, в туалет и на перекус не отходите… Или поручение сверху есть проверить работу участковой комиссии и его председателя? Это уже было после всесоюзной конференции в Махачкале, когда они с Владиком вытащили проректора с того света «после поддачи» ночью на спортивной базе Политеха, и отношения у Иван Николаевича с Дмитрием Александровичем сложились дружескими и доверительными, но без амикошенства. – Что нужно сделать, чтобы не подорвать авторитет и эффективность работы председателя участковой комиссии? – Пойти на часок отдохнуть и перекусить, между прочим, так все члены комиссии делают. – Я не устал и не голоден? Что цифры наверх не устраивают начальство? – Не без этого, – тихо, еле слышно, выдохнул проректор. – Дьявол всегда кроится в деталях… Какова детализация, Дмитрий Александрович? – А такая детализация, что на прошлых и позапрошлых выборах я уже отчитался к этому времени наверх, по инстанции о стопроцентном голосовании на моем участке… – Вас понял, иду на час отдыхать… – Но не исчезайте надолго, все равно надо будет вам подписать протокол счетной комиссии на участке… А потом, как полагается, банкет… Не отрывайтесь от коллектива… – Не оторвусь, не беспокойтесь… Он на час удалился в комнату отдыха преподавателей. Когда пришел, на его букве не было вакансий. Все проголосовали. Подписи пришедших нескольких десятков студентов были сымитированы одной бестрепетной рукой. Он, ради интереса, полюбопытствовал у председателя и его заместителя: – Прямо чудеса в решете, отошел на час и все не проголосовавшие за час голоснули – разве такое бывает на белом свете? – И не такое бывает, раз такое нужно наверху для отчета, – хохотнул заместитель председателя участковой комиссии. – Все путем теперь, все пазлы сложились в единое целое. – Вы же не будете писать особое мнение по результатам работы участковой комиссии, Иван Николаевич? – ласково, как бы, шутливо спросил Дмитрий Александрович. – После банкета скажу вербально свое мнение, – ответил шуткой на шутку Иван Николаевич. – Чего бумагу марать лишней, никому не нужной писаниной… – После банкета можно, что угодно говорить, – отрезал проректор, – когда все протоколы подписаны и бюллетени опечатаны… Больше Ивана Николаевича к работе в участковой комиссии на выборах не привлекали из-за его большой исследовательской занятости и замедления процесса голосования вследствие никому не понятных внутренних барьерных установок. Как говорится, давно это было и быльем былья поросло. И вот новая ночевка в комнате дежурного преподавателя в достопамятную знаковую новогоднюю ночь… И были радостные лица знакомых Ивану Николаевичу студентов и неизвестных ему девиц, прошедших в общежитие на празднование Нового года, когда он открыл танцевальный зал, и был веселый вопрос: – И можно здесь первые мгновения Нового года встретить под хитовую музыку?.. – Легко, пожалуйста. И был живой сбор молодых людей и их нафуфыренных спутниц разного калибра в зале. И легкие хлопоты по организации громкого звука из колонок от проигрывателя пластинок и магнитофона с хитовыми записями. Благо, актовый зал, преобразованный в танцевальный зал, позволял вместить и рассадить на стульях многие десятки людей. И неизвестно откуда возникла пьянящая атмосфера чудной новогодней ночи, волшебного праздника, который всегда возникает ниоткуда и всегда с тобой… Иван Николаевич не прочь был бы и повеселиться в студенческой массовке, благо, что спортивная форма, несмотря на все травмы хоккейной и футбольной юности, позволяла сбацать и рок-н-ролл, и твист, и любой самый современный ритмичный танец с выкидываемыми коленцами и без выкидываемых, опасных для окружаемых танцоров и танцорш коленец. Пошла танцевальная программа: кавалеры приглашают дам и дамы приглашают кавалеров по знаку и гласу вылупившегося из колдовской неизвестности диск-жокея. Но за четверть часа до боя курантов студенты четвертого курса, которые днем раньше успешно сдали ему зачеты по лабораторным «импульсам» приглашают «своего» преподавателя разделить с ними компанию за бутылкой сухого вина и свекольного винегрета из институтской столовой и пожелать ему успешной защиты докторской. Разве таким всезнающим откажешь?.. И он не отказывается пригубить сухого винца в теплой студенческой компании – полбокала, не больше – он как-никак на дежурстве и официально должен быть трезв и весел одновременно, чтобы никому не портить новогодний праздник… Потом он спустился вниз в танцевальный зал в первый час наступившего Нового года. Удивился, что студенты отдают предпочтение «медлякам», а не рок-н-роллам с твистами. Пожал плечами, не ждать же приглашения на «медляк» от своих студенток и приглашенных студентами девиц легкого поведения… Возвращаться в компанию, где он встретил первые мгновения Нового года – к винегрету и сухостою? – вряд ли… Вышел на улицу, на свежий январский морозец, с непокрытой головой, в одном легком свитере… Прошелся, сделал несколько гимнастических махов ногами и взмахов руками – и назад в общагу… Не бегать же по этажам в поисках девиц с низкой социальной ответственностью?.. Нет таких, в принципе, так сказать… Все по предъявленным паспортам прошли регистрацию на входе… Все шумно, все весело, но культурно, без криков о помощи и спасении… Походил, побродил по этажам общежития Иван Николаевич, заглянул в танцевальный зал с «медляками» и слипшимися в медленных ритмах парами разнополых танцоров и танцорш – все чин чинарем, культурный, поверхностный петтинг, который посторонним бдительным взрослым желательно не подглядывать в замочную скважину… Пошел в «свою» комнату, принципиально не закрываемую на ключ – ни изнутри во время его присутствия там во время прослушивания по радио любимых джазовых композиций, ни снаружи, когда он «инспектировал» этажи и танцевальный зал. К нему снова приходили студенты с приглашением «посидеть и поговорить» под сухостой и свекольный винегрет из столовки. Спрашивали вежливо и не назойливо. – Вам не скучно одному в новогоднюю ночь, Иван Николаевич? – Скучно? – удивлялся он. – Я же не один, а тет-а-тет с лучшим мировым джазом… – и показывал глазами на тихо включенный компактный приемник, работающий на коротких волнах… – Вражий голос слушаете?.. – Да, какой он вражий, если чистый джаз играет новогодней ночью… – Можно, послушаем с вами, Иван Николаевич? – Пожалуйста, слушайте. – А можно мы к вам с вином или шампанским придем джаз послушать? – С вином не надо, ребята, это же дежурная преподавательская комната… – Проверяющих остерегаетесь? Боитесь лишних ушей и глаз, реагирующих на распитие вина со студентами? – Я никого и ничего не боюсь… Чистый классический джаз требует работы незамутненного алкоголем сознания и внутренней концентрации, чтобы насладиться волшебством новогодней ночи и соответствующей колдовской ночной музыки джаза… И ребята, не удовлетворенные или потрясенные странным ответом доцента-ботаника, вышедшего на финишную прямую защиты докторской, вышли на цыпочках из гостевой преподавательской комнаты Ивана Николаевича. А он и «не играл на публику», не важничал, не интересничал, действительно, сконцентрировался, по-своему завелся, настроился на высвобождение сознания от мирской шелухи и плесени. Слушал музыку с измененным волшебством новогодней ночи джазовую музыку без лишних человеческих голосов, чего-то постигая и чего-то не понимая в быстро изменяющемся и никогда неповторимом трагическом и трагико-комическом мире. В таком состоянии «измененного джазом сознания» с приемником в руках, привалившись к спинке кровати в джинсах и свитере, только сбросивши кроссовки, он находился достаточно долго… Пока не почувствовал, как укол тонкой иглой в возбужденный голый мозг, странное слабое действие «биоэффекта человеческой погибели». Он рассеянно поглядел на часы, чтобы зафиксировать в памяти точное время проявления этого биоэффекта… Он был уверен в своем мозге, откликнувшегося на жуткий гибельный биоэффект… Вскочил с кровати, кроссовки кое-как зашнуровал… Не хватало еще бегать в носках или босиком бегать по общежитию… Скажут: доцент, без минуты доктор сбрендил, развезло с полстакана сухого венгерского рислинга… И полное напряжение слуха и нутра – почему нет стона, вопля «спасите, помогите». Или уже поздно спасать и помогать неизвестной пока ему жертве?.. Кошмар…