Итак, взяв себя в руки, Лиз заглушила двигатель, заперла машину (проверено дважды), с надеждой оглянулась в поисках чистенького голубого «Фиата», а затем открыла большие ворота с пятью перекладинами. Палисадник выглядел неухоженным. Лиз, опытному садоводу, это сразу бросилось в глаза. Правда, стояло не самое лучшее время года, но даже сейчас налицо были признаки постоянного и укоренившегося запустения: кусты не мешало подстричь, газон покрылся скользким мхом, края клумб заросли сорняками, и все это выглядело так же неопрятно, как испачканный едой кардиган. Из многолетних разговоров она знала, что ни Топси, ни Гордон не особо любили возиться с землей, но для поддержания порядка к ним дважды в месяц приходил садовник. Она вспомнила, когда в последний раз видела сад (на поминках Гордона: выездное обслуживание и рыбный паштет, от которого у Дерека несколько дней болел живот); он был ярким, почти пестрым, с розовыми и белыми флоксами и гортензиями. А теперь… Садовника уволили? Почему? Подходя по вымощенной гравием дорожке к дому, Лиз ощутила беспокойство, как если б здесь висело объявление: Осторожно — Запущенный сад — Все не в порядке. А потом появилось настоящее объявление. Бескомпромиссное, с черными буквами в прозрачном файле, слегка размытыми дождем, приколотое к дому Гортопс: «Посторонним не звонить, полиция предупреждена». Лиз замерла в нерешительности, и печенье застучало в коробке. Полиция предупреждена? Она огляделась, раздумывая, не вернуться ли в машину, чтобы подождать Тельму. Приблизив палец к звонку, она заготовила слова на случай, если Топси примет ее за постороннюю. Но дверь перед Лиз, уже сто раз пожалевшей, что она не дождалась Тельму, открыла вовсе не Топси. Едва стихли ля-мажорные звуки курантов (Миланский собор, по всей видимости), внезапно раздался воинственный грохот и крик: «Я же велела вам убираться», дверь с силой распахнулась, и на пороге появилась Келли-Энн с холодным и злым лицом. Заметив Лиз, которая нервно отшатнулась с контейнером в руках, лицо Келли-Энн потеплело. — Прошу прощения! — Лиз очутилась в крепких объятиях, благоухающих ароматом от «Диор». — Лиз, дорогая, у меня сегодня весь день голова кругом идет. Лиз втащили за порог, и первым делом она увидела парня, который, лежа на полу в коридоре, сосредоточенно возился с кремовой коробкой, от которой отходило несколько черных проводов, подключенных к телефону. Его смартфон завибрировал, он дернулся, шлепнул по карману и достал телефон. — Простите, — сказал он, серьезными карими глазами глядя на женщин. — Мне необходимо ответить. Буквально две секунды. В детстве у Лиз на двери шкафа висел плакат из журнала «Джеки»[5] — Дэвид Эссекс[6], растянувшийся во весь рост на пушистом ковре. Его глаза, яркие, беззащитные, пристально смотрели прямо в душу юной Лиз. При виде парня, лежащего на ковре Топси из «Данэлм»[7] среди клубка проводов, воспоминания о плакате вспыхнули с новой силой. — Не смеем тебя задерживать, — раздраженно бросила Келли-Энн. — Простите, — повторил он, но не убрал телефон, а лишь принялся еще лихорадочнее печатать. Смущенная внезапно возникшим напряжением, Лиз отвернулась и сосредоточила внимание на коллекции снимков Келли-Энн в рамке: от белокурой малышки до профессиональной съемки в студии уже взрослой женщины. Вот она в пять лет в роли снежинки в рождественском спектакле («Одинокая малиновка…», ну и шуму же тогда было: она не получила роль малиновки!); вот семилетняя девочка с беззубой улыбкой (как-то раз она нарисовала блеском для губ Топси пятна на лице, притворяясь больной!); вот решительный подросток обнимает за голову пони Маффина (незадолго до знакомства с ветеринаром из Ричмонда). — Закончил! — отрывисто выдохнул парень (на вид не старше девятнадцати), тремя слогами выразив сожаление и просьбу о прощении, и тут же снова сосредоточился на телефоне. — Хм, — добавил он, — почему-то нет подключения к сети. — Интересно, почему. — Келли-Энн приподняла брови, сигнализируя миру: «Ну вот, опять». — Его просто нужно перезагрузить, — объяснил парень, переводя взгляд карих глаз на коробку с проводами. — Все, что мне нужно, Льорет, это чтобы он снова блокировал звонки от треклятых мошенников, которые звонят всем подряд. — Келли-Энн сменила гнев на милость; ее голос звучал почти небрежно, пока она стояла над сгорбленной фигурой, уперев руки в бедра и вгоняя розовую шпильку в ковер. Сегодня она была особенно привержена розовому: розовые губы в тон розовой блузке (несомненно, дизайнерской), юбка цвета фуксии. Она что, и волосы подкрасила? — Когда кто-то позвонит, включится автоответчик. — Парень (как его там: Ларри? Лорри?) был явно заворожен розовым каблуком, ввинчивающимся в ковер возле его головы. — «Если вы друг или член семьи, нажмите “три”, если вы не по делу, звонок окончен». Со звонками из-за границы могут возникнуть проблемы, но остальное работает. Это блокирует все звонки с виртуальных номеров. И тут его телефон снова зажужжал, будто оса. — Простите, — повторил парень и вытащил телефон из кармана. — Простите, мне необходимо ответить. Лиз с тревогой посмотрела на Келли-Энн, опасаясь очередной вспышки гнева, но та не обращала никакого внимания на лихорадочно печатающего парня. Вместо этого невидяще уставилась на ливень за окном. И было что-то в ее взгляде… что-то мрачное… что-то потерянное. Лиз снова вспомнился тот день, когда пони Маффина пришлось усыпить. Летние каникулы подходили к концу, и они с Топси сидели в классной комнате, готовясь к новому учебному году. Топси привела с собой Келли-Энн, и девочка все время просидела в углу возле книжного шкафа с тем же потерянным, пристальным взглядом. Лиз прикусила губу. Келли-Энн, наверное, очень трудно справляться с Топси. Она прекрасно помнила, как это было с матерью Дерека: каждые пять минут то одно, то другое. — Все, готово. — Парень с извиняющимся видом провел рукой по русым волосам. — Мне нужно, чтобы он блокировал звонки от треклятых мошенников, которые звонят моей матери, вот и все, — повторила Келли-Энн, но уже без нажима. Лиз с любопытством посмотрела на нее. Треклятые мошенники? Не к добру это. Что тут происходит? — Следи за языком. — На пороге гостиной возникла Топси в ярко-розовом кардигане, знакомом Лиз по распродаже Эдинбургской шерстяной фабрики. — А не то я промою вам рот с мылом, юная леди. Лиз улыбнулась — такая Топси была ей знакома более тридцати лет. Келли-Энн вздохнула. — Мы разбираемся с твоим телефоном, мама. Я же говорила тебе. — Ее голос по-прежнему звучал устало. — Нельзя выдергивать этот провод. Не трогай его. Топси с подозрением посмотрела на белую коробку. — Еще одна нелепая игрушка, — проворчала она. Лиз снова улыбнулась. Сколько раз за все эти годы — не счесть — она слышала эту фразу от Топси, самой настоящей луддитки![8] Интерактивные доски, ноутбуки, проекторы, да даже милая сердцу ныне почившая машина «Банда» с ее фиолетовыми копировальными листами и опьяняющей жидкостью — все они удостоились решительного и бескомпромиссного звания «нелепой игрушки». Теперь она с тем же подозрением уставилась на парня. — И этот снова тут, — с кислым видом констатировала Топси. — Мама, просто не трогай эту коробку, — повторила Келли-Энн. Топси издала фирменное ворчание, но дочь не обратила ни малейшего внимания. — И вообще, смотри, кто к тебе пришел. Топси впервые посмотрела на Лиз, и на ее лице отразилось недоумение: «Где я, что я собиралась сделать?» — Ты же помнишь Лиз, — с воодушевлением прощебетала Келли-Энн. — Мы на днях встретили ее в садовом центре. — И Тельму, — поспешно добавила Лиз, воспользовавшись возможностью что-то сказать. — Тельма тоже приедет, если вы не против. — Как здорово, мама, — произнесла Келли-Энн, — Лиз и Тельма пришли навестить тебя. При упоминании этих двух имен недоумение на лице Топси рассеялось, и вот перед ними снова была привычная Топси, и смотрела она на Лиз тем самым взглядом, как когда у них заканчивалась красная бумага для постеров. — Что же, передайте его павлиншеству, я не могу приехать на работу, потому что она не пускает. — «Она» явно относилось к Келли-Энн, которая тут же закатила глаза. «Его павлиншество» было прозвищем, которое Топси дала мистеру Харгривзу, первому директору Лиз в школе Святого Варнавы, — последние лет тринадцать он с миром покоился на кладбище. — Она всего-навсего забрала мои ключи от машины. — Мы уже обсуждали это, мама. — Судя по тону Келли-Энн, тема была не новой. — Проходите в гостиную, Лиз, я принесу кофе. Уже почти время ланча. — Ничего подобного, — упрямо заявила Топси. Келли-Энн печально улыбнулась Лиз, словно говоря: «Вот видите, с чем приходится иметь дело». — Ну вот и все, — произнес парень (Лоррейн? Нет, не так), пропустив мимо ушей весь разговор. Он сел и радостно улыбнулся, и его карие глаза заблестели еще ярче; Лиз снова вспомнился Дэвид Эссекс. Она тут же отругала себя — что за неуместные мысли приходят в голову. С другой стороны, подумала она, следуя за Топси в гостиную, этот визит едва ли можно назвать предсказуемым. Глава 4, Где подают невкусный кофе и избавляются от ненужных каталогов Отмахнувшись от воспоминаний о Дэвиде Эссексе, Лиз проследовала за Топси в гостиную, откуда открывался вид на широко раскинувшиеся мокрые поля и болота в отдалении. В продолговатой светлой комнате было чисто, что сразу бросалось в глаза. На розоватом ковре остались следы от пылесоса. Едва уловимый запах полироли с розовой отдушкой тут же вызвал в памяти Лиз образ решительной фигуры в розовых резиновых перчатках — Паула, некогда уборщица в школе Святого Варнавы, а ныне домработница Топси. Топси стояла у окна, глядя на запущенный сад. — Он весь зарос, — вздохнула она. Лиз окинула оценивающим взглядом неопрятные кусты и неподстриженную траву. — А где садовник? Топси пожала плечами. — Гордон сказал, что все сделает. Оно, конечно, похвально, но когда? Он вечно торчит в своем проклятом гольф-клубе. — Она обернулась. — Ты его сегодня не видела? — Я только приехала, — бодро ответила Лиз. Совсем как это было с матерью Дерека. — Он наверняка в гольф-клубе, — повторила Топси, опустившись в явно любимое кресло напротив телевизора с плоским экраном. Лиз последовала ее примеру. Теперь, когда она могла оглядеться в гостиной, плачевное состояние Топси бросалось в глаза. Повсюду остались следы ее беззаботной жизни с Гордоном: раскладывающееся кожаное кресло, гольф-трофеи, аляповатые снимки закатов, фотографии пары с многочисленных круизных кораблей и отельных террас. Теперь поверх накладывалась жизнь Топси-вдовы: россыпь журналов и писем на кофейном столике и диване, вязанье и клубки шерсти на креслах — в былые времена Топси ни за что не потерпела бы подобного хаоса. И в довершение всего по всей комнате, то тут, то там, были расставлены совершенно неподходящие безделушки — фарфоровые лебеди, искусственные цветы в радужных вазах, не менее трех будильников, отсчитывающих время на каминной полке, — словом, множество дешевых и уродливых предметов, которые прежняя Топси, недолго думая, пожертвовала бы на ближайшей школьной ярмарке. — Время ланча, мама, — внезапно пропела Келли-Энн с притворной бодростью. «Бедная девочка, это же сплошные качели для нее», — подумала Лиз. По всей видимости, все проблемы с телефоном были улажены: на полу в прихожей уже никто не лежал. Топси резко встала. — Правда? Не рановато ли? — Нет, в самый раз, — терпеливо ответила Келли-Энн. Она держала в руках стакан воды и таблетницу — красивую пластиковую коробку с выдвижными отделениями, раскрашенными в цвета радуги. «Отличная идея для скрепок», — подумала Лиз. Но Топси не удостоила взглядом предложенные таблетки. — А где другая игрушка? Улыбнувшись вместо ответа, Келли-Энн потрясла таблетницей. — Держи. — Она поставила воду на столик из розового дерева и смахнула капли розовым рукавом. Лиз отчаянно захотелось раздобыть подставку под стакан. — Опять эти? — нахмурившись, Топси протянула руку за коробочкой. — Воскресенье… — произнесла она нерешительно. — Мама, сегодня понедельник, — нежно, но не допуская возражений заявила Келли-Энн. — Правда? — Топси с подозрением посмотрела на нее. В ее тоне чувствовался вызов. — Да, дорогая. — Келли-Энн улыбнулась. — И это очень, очень важно, чтобы ты выпила именно понедельничные таблетки. — Понедельничные? — В голосе Топси слышалось сомнение, но она осторожно отсчитала таблетки из прозрачного светло-желтого контейнера. — Это для сердца, это для мочевого пузыря, а это, очевидно, потому, что я схожу с ума. — Она громко цокнула. — Если я не напоминаю, она забывает, — грустно пояснила Келли-Энн, обращаясь к Лиз. — Или принимает двойную дозу. Топси проглотила последнюю таблетку и c недовольным видом уверенно протянула стакан дочери; Келли-Энн в ответ бросила на мать усталый взгляд.