– Из лошадей, откуда же еще. – Каких лошадей? Она посмотрела на отражение брата в зеркале. – Мертвых, каких же еще. Мальчик повернул зеркало к стене. Девочка подошла к окну и посмотрела на продуваемые ветром бараки. Вдалеке, у самой изгороди, по голой промерзшей земле катался огромный шар перекати-поля. Иногда лошадиное мясо, объяснила она брату, привозят с ипподромов. Если, например, лошадь во время скачек ломает ногу, ее убивают, а мясо отправляют на консервный завод. Но по большей части на мясо идут дикие лошади. – В пустыне на них устраивают облаву, а потом убивают, – сказала девочка и спросила, помнит ли он, как они из окна поезда видели мустангов. Конечно помнит, ответил мальчик. У них были длинные черные хвосты, густые гривы развевались на ветру. Они мчались по равнине, залитой лунным светом, и три ночи подряд он видел их во сне. – А теперь мы их едим, – сказала девочка. Три часа ночи. Глухое время. Время, когда уходят сны. Мальчик лежал с открытыми глазами, смотрел в темноту и думал о велосипеде, который оставил дома, привязав цепью к стволу персикового дерева. Наверное, шины уже спустились. А спицы проржавели. Может, их опутали сорняки. Интересно, ключ от замка по-прежнему лежит в сарае, там, где он его спрятал? Но больше всего он беспокоился о маленьком железном колокольчике. Отец не успел как следует закрепить его на руле. – Завтра посажу его на болты, – сказал он. Это было давным-давно. Много месяцев назад, когда воздух еще пахнул деревьями и свежескошенной травой, а розы только начали зацветать. – Ты не успел, – прошептал мальчик. Он не сомневался, что маленький железный колокольчик исчез навсегда. «Седьмого декабря прошел ровно год с того дня, когда мы с тобой виделись в последний раз. Каждый вечер перед сном я читаю твои письма. Пока что зима здесь стоит мягкая. Сегодня утром я проснулся до рассвета и наблюдал, как встает солнце. Видел, как белоголовый орлан летит в сторону гор. Здоровье мое в полном порядке, после завтрака, обеда и ужина я полчаса делаю разные упражнения. Прошу, береги себя и помогай маме». Первые четыре дня после ареста отца они не знали, где он. Телефон молчал: агенты ФБР перерезали провода. Они даже не могли снять деньги с банковского счета. «Ваш счет заморожен», – сказали в банке матери. К обеду она по-прежнему накрывала стол на четверых, а каждый вечер, перед тем как лечь, выходила на крыльцо и прятала ключ от дома под горшок с хризантемой. – Он знает, где лежит ключ, – говорила она. На пятый день она получила по почте короткую записку из Центра контроля над иммигрантами в Сан-Франциско. «Вопрос о моей лояльности будет рассмотрен в суде. Не знаю, когда будет слушаться мое дело и сколько предстоит здесь пробыть. Восемьдесят три японца уже отправлены на поезде в неизвестном направлении. Пожалуйста, приезжай как можно скорее». Мать мальчика сложила в маленький чемоданчик вещи мужа – одежду, полотенца, бритвенные принадлежности, запасные очки, капли от насморка, кусок мыла «Ярдли», справочник первой медицинской помощи – и села на первый поезд, идущий на другую сторону гавани. – Он по-прежнему ходит в шлепанцах? – спросил мальчик, когда она вернулась. Да, ответила мать, когда она приехала, он был в шлепанцах. И в купальном халате. Он несколько дней не брился. – Стал похож на бродягу, – сказала она и слабо улыбнулась. В этот вечер она накрыла стол на троих. На следующее утро мать мальчика отнесла в химчистку все костюмы мужа, за исключением одного – синего в тонкую полоску, в котором он был в последнее воскресенье перед арестом. Этот костюм остался висеть в шкафу. – Отец просил меня оставить этот костюм, чтобы он напоминал вам о нем, – сказала она детям. Но когда мальчик вспоминал последнее воскресенье, которое отец провел дома, он представлял его вовсе не в синем полосатом костюме. Он представлял его в белом купальном халате. И в шлепанцах. Видел его силуэт в заднем окне машины. На отце нет шляпы, он не поворачивает головы. Смотрит вперед. Машина трогается с места и исчезает в темноте. Отец так и не оглянулся. Ни разу. Он не знал, смотрит ли кто-нибудь ему вслед. Рождество. Серые небеса. Пронзительный холод. В столовой стоят маленькие сосенки, украшенные звездами, вырезанными из консервных банок. Во всех бараках играет радио, и Бинг Кросби поет «Белое Рождество». На ужин подавали индейку, всем детям без исключения раздали сладости и подарки от благотворительных организаций квакеров. Мальчик получил швейцарский военный нож от миссис Иды Литл из Экрона, штат Огайо. Совсем маленький складной нож красного цвета. И открытку, на которой миссис Литл написала: «Пусть Господь пребудет с тобой всегда». Мальчик отправил ей короткое благодарственное письмо, а нож положил в карман и никогда с ним не расставался. Иногда на бегу он слышал, как нож стучит о счастливый голубой камешек, который подарила ему Элизабет. В эти минуты мальчик чувствовал себя счастливым. Приятно было сознавать, что в кармане у него такие замечательные вещи. Казалось, зима будет длиться вечно. В лагере случались вспышки гриппа и диареи, иногда не хватало угля. Каждому жителю полагалось всего два тонких армейских одеяла, и по ночам мальчик часто просыпался от холода. Руки у него покраснели и покрылись цыпками. Горло то и дело воспалялось. Сестра уходила из барака рано утром и не возвращалась до вечера. Теперь она всегда спешила. Щеки ее горели морозным румянцем. – Куда это ты пошла? – спрашивал мальчик. – Куда надо. В столовой она сидела со своими друзьями. Рядом с матерью и братом не садилась никогда. Она начала курить. Мальчик чувствовал, что ее волосы пропахли сигаретным дымом. Однажды он увидел, как сестра в своей широкополой панаме стоит в столовой в очереди за едой, но она сделала вид, что не узнает его. Прежняя жизнь казалась мальчику далекой и смутной, словно сон, ускользающий из памяти. Ярко-зеленая трава, розы, белый дом на широкой тенистой улице рядом с морем – все это было так давно, еще в прошлом году. Кто выиграет войну? Кто проиграет? Мать мальчика этот вопрос больше не интересовал. Она перестала следить за событиями. Перестала читать газеты и слушать сводки по радио. – Скажете мне, когда война кончится, – говорила она. В те дни, когда давали горячую воду, мать мальчика отправлялась в прачечную и перестирывала на деревянной доске всю грязную одежду. Никаких других дел у нее не было. Она не пыталась устроиться сиделкой в больницу или табельщицей на строительство фермы. Зарплата – шестнадцать долларов в месяц – того не стоит, говорила она. Она не сдавала кровь в помощь Красному Кресту, не вязала вместе с другими женщинами носки и шарфы американским солдатам, которые сражались за океаном. Часто она целыми днями не выходила из комнаты. Часами сидела у печки, не говоря ни слова. На коленях у нее лежало недописанное письмо. Или закрытая книга. Она постоянно мерзла и куталась в шерстяную шаль. Носила толстый свитер. И мешковатые брюки. Услышав звон колокола, зовущего к обеду, мать мальчика вздрагивала. – Что это? – спрашивала она. – Кто там? Ей казалось, какие-то люди снова звонят в дверь ее дома. «Нам необходимо задать вашему мужу несколько вопросов». Иногда она с недоумением смотрела на собственные руки, лежавшие на коленях, словно удивляясь, что они еще здесь. – Иногда я не могу понять, сплю я или нет, – говорила она. – Не спишь, – убеждал ее мальчик. Мать мальчика говорила, что у нее нет аппетита. Что ей не хочется идти в столовую. – Иди поешь без меня, – просила она. Мальчик приносил матери еду из столовой – тарелку тушеных бобов или кислой капусты – и протягивал ей вилку. Но мать замирала, глядя в окно, так и не успев поднести вилку ко рту. – Почему ты не ешь? – спрашивал мальчик. – Скажи, чего ты хочешь? Может быть, риса? Но мать не хотела риса. Она больше ничего не хотела. Вообще ничего. Но иногда взгляд ее затуманивался, и мальчик понимал: мысленно она улетает в другое место. Туда, где ей хорошо. – Мне бы хотелось выглянуть из окна и увидеть море, – как-то призналась она. Настал день, когда мать мальчика сказала, что больше не может выносить всего этого. Ветер. И пыль. Не может выносить бесконечное ожидание. Она протянула через комнату веревку, повесила на нее белую простыню. За этой простыней, как за занавесом, она целыми днями лежала на своей койке с закрытыми глазами. Спала и видела сны. Теплые ночи в Кагосиме, красные бумажные фонари, плывущие по реке, стрекотанье кузнечиков. – Я снова была маленькой девочкой, – рассказывала она. – Мне было пять лет, и мы с отцом ловили форель. – А какая у вас была удочка? – спросил мальчик. – Бамбуковая? Впервые за последние несколько месяцев он увидел, что мать улыбнулась. – Да, бамбуковая. В доме, где родилась мать мальчика, вместо стекол на окнах была рисовая бумага, двери раздвигались, а на деревянном полу лежали матрасы, которые назывались татами. По вечерам она ловила на рисовых полях светлячков и приносила их домой в бумажном пакете. По ночам сидела за столом и в бледном сиянии светлячков выводила китайские иероглифы. Мать мальчика рассказывала, что у нее было шесть старших сестер и один младший брат, который умер от скарлатины, когда ему было четыре года. Что раз в году, в день ее рождения, мать готовила рис с красными бобами азуки. – Это было объедение, – говорила она и снова замолкала. Закрывала глаза и неподвижно лежала на койке. Она лежала так долго, очень долго, и дышала едва заметно. Мальчик не мог понять, спит она или нет. За два дня до того, как им пришлось уехать из дома, мальчик с матерью вышли в сад и закопали все столовое серебро под статуей толстого смеющегося Будды. Земля, как и положено весной, была черной и влажной, в ней во множестве копошились черви. В свете луны мальчик наблюдал, как они извиваются. – Давай быстрее, – торопила мать. Он трогал червей лопатой и перерубал некоторых надвое. Потом луна исчезла, начался мелкий дождь. Вода стекала по листьям и ветвям деревьев, по лицу матери. Но теперь он вспомнил, что лицо ее было влажным еще до того, как начался дождь. – Как только я встретила твоего отца, сразу поняла, что все время хочу быть рядом с ним. – Я понимаю, про что ты. – Если мы расставались на пять минут, я начинала по нему скучать. Мне казалось, он уже никогда не вернется. Казалось, я никогда не увижу его снова. А потом я успокоилась. Перестала так сильно переживать. – Ясно. – В ту ночь, когда его арестовали, он попросил принести ему стакан воды. Мы только что легли, я очень устала. Вымоталась донельзя. «Почему бы тебе не сходить за водой самому?» – сказала я. «В следующий раз», – ответил он, повернулся на бок и уснул.