Русский дотянулся до подбородка Уинтера и попытался схватить за горло. Уинтер нащупал на полке тяжелую книгу – оп, полное собрание стихов лорда Байрона в твердой обложке. Он взял книгу и ударил переплетом русского по голове – сначала раз, затем второй, третий… Но места так мало, что он просто не мог ударить со всей силы. Голова русского только дергалась в сторону с каждым новым ударом, но он все равно пытался просунуть руку под подбородок Уинтера, чтобы задушить его. Наконец Уинтер догадался ударить русского по сгибу локтя. Тот ослабил хватку, и тогда Уинтер зарядил книгой прямо ему по носу. Из ноздрей громилы хлынула кровь, он отступил. Вокруг летали бумаги. С полок попадали еще книги. Уинтер швырнул собрание Байрона в русского и двинулся на него. Тот попытался пригнуться, но потерял равновесие – завалился на бок и ударился головой о спинку кресла. Оно развернулось, и русский просто упал на пол. Уинтер кинулся на него. Русский не мог маневрировать, будучи зажатым в углу, и Уинтер встал над ним, ударил его в лицо пять раз костяшками пальцев, которые за годы отжиманий от бетона стали тверже и больше. В тишине комнаты звук ударяющихся о плоть и кость костяшек прозвучал очень громко. Глаза русского заволокло туманом, и его челюсть отвисла. Затем Уинтер как можно скорее схватился за край стола и выпрямился, стараясь устоять на ногах. Парочка книг под его рукой полетела вниз со стола, и Уинтер чуть не упал следом. Но он смог протиснуться в то небольшое пространство между столом и шкафом. Русский уже приходил в себя. Он потянулся одной рукой к столу, а другой – к подоконнику, чтобы как-то подняться с пола. Кровь текла по его лицу, напоминая маску, через которую виднелись белые глаза и зубы. Уинтер спотыкался возле стола. Идти по разбросанным бумагам и книгам скользко и ненадежно. А русский уже почти поднялся на ноги, готовый снова напасть. Уинтер обошел стол и стал отчаянно искать взглядом пистолет. Русский зарычал, поднявшись. Он сбросил компьютер и кинулся на стол, чтобы достать Уинтера, глядя на него большими белыми глазами, выделяющимися на потемневшем от запекшейся крови лице. Но он не успел. Уинтер нашел пистолет в углу комнаты, прямо под крючком для одежды. Он ринулся к нему. Русский потянулся, схватил Уинтера за руку, но тот вырвался, опустился на колено и забрал “скорпион”. Русский перелез через стол и опустился на пол с другой стороны. Он быстро поднялся на колени, но Уинтер уже стоял над ним, направляя пистолет ему в голову. Русский застыл на месте. – Твое имя? – спросил Уинтер, затаив дыхание. Громила не ответил. Он просто стоял на коленях, тяжело дыша. – Что, думаешь, я не убью тебя? – Не убьешь, – ответил русский. Уинтер рассмеялся. Русский, видимо, передумал, а потому сказал: – Попов. – Ты работаешь на Облонского? – Работал. – А сейчас что? – А сейчас я в Чикаго. – Где Брэндон Райт? – Не знаю. – Врешь. Где он? – Я. Не. Знаю. Уинтер пригрозил ему пистолетом, но вдруг понял, что громила-то прав: Уинтер не собирается убивать его. По крайней мере, не так хладнокровно, как сейчас. Это не значит, что он не способен на это. Еще как способен. Он и хуже поступал. Но не сейчас. Попов, кажется, прочитал его мысли. Потому что несмотря на размазанную по всему лицу кровь, он улыбался. И начал понемногу подниматься на ноги. Уинтер не стал его останавливать. Да и какой смысл угрожать, если они оба знали, что без крайней необходимости стрелять он не будет? Он подумал, что мог бы сказать, что вызовет полицию. И действительно позвонить им. Но нет, этого делать он тоже не будет. Точно не сейчас, ведь он только начал докапываться до правды. И меньше всего он хочет, чтобы вмешивалась полиция. Поэтому Уинтер просто прижал к себе пистолет, так хоть подальше от рук громилы. Попов стоял на месте. Он вытер губы рукой, а затем вытер руку о свое черное кожаное пальто. Они стояли и смотрели друг на друга. И все еще тяжело дышали. – Тогда зачем ты пришел сюда? – спросил Уинтер. Попов презрительно выдохнул, и кровь потекла из уголка губ. Он развернулся и тяжело побрел к двери. – Хотя бы скажи, почему ты пытался убить меня? – бросил вслед Уинтер. Попов открыл дверь. Замер. И затем глянул на Уинтера. – Ты работаешь на человека, который убил Аню, так ведь? – Я работаю на его адвоката, – ответил Уинтер. – Завязывай с этим, – сказал Попов. И он вышел из кабинета, хлопнув дверью. Часть 3 Элементарная вещь В то Рождество мы узнали, что мать Шарлотты похоронена на кладбище в Джениве. Это было последнее Рождество, которое я с ней провел. Последнее Рождество в доме Мии. В каком-то смысле это было мое последнее Рождество вообще. Ведь после этого Шарлотта уехала, и, как я понял, она забрала праздник с собой. Но эти последние каникулы, что мы были вместе, превратились во что-то странное, непонятное и грустное. Я все еще прокручивал в голове то, чем закончился наш поцелуй возле домика, в котором поселилась ее семья, приехав из Германии. Я все думал о том выражении лица Шарлотты – о ее смятении и словах, которые застыли в ее глазах: “Не сейчас, может, потом”. Разумеется, мне страшно хотелось чего-то большего. Я мечтал о том, что вот она без чувств упадет в мои объятия, а затем воскликнет: “Наконец-то я дождалась своего принца!” Ну или что-то типа того. Но глубоко в душе я больше всего ожидал увидеть гнев и отвержение. Так что, по правде говоря, я даже надеяться не мог увидеть все то, что тогда увидел в ее глазах. Даже когда я просто болтался возле рождественской елки, снова и снова прокручивая этот момент в голове, в мое мальчишеское сознание стало проникать понимание, что в этом году в этом доме происходит нечто ужасное. Шарлотта и ее отец Альберт как-то умудрились поссориться. Они не ругались, ничего подобного не было, ну, по крайней мере, я этого не видел. Они просто обходили друг друга стороной, словно настороженные коты. Странно то, что Шарлотта вообще-то обожала своего отца, особенно когда была младше. Она обожала крутиться возле него, поддразнивать в своей торжественной манере, приносить ему кофе по утрам и пиво – по вечерам. Но в этом году все было совсем иначе. Раз или даже два я через приоткрытую дверь видел ее на кухне или в комнате – она сидела одна и, кажется, плакала. А это, опять же, ей не свойственно. И вот я об этом все думаю и понимаю, что тогда я и обнаружил эту свою особенность, о которой я вам рассказывал. Она иногда включается, когда я сталкиваюсь с какой-нибудь загадкой. Помню: канун Рождества, я готовлюсь спать. Сижу я на краю кровати, раздеваюсь, снимаю носки. И вдруг понимаю, что просто сижу и ничего не делаю, просто смотрю куда-то в пустоту, держа один носок в руке. И не то чтобы я прямо размышлял о чем-то – картинка с фигурками, которые выстроились вокруг меня, сама сложилась у меня в голове: история Альберта про убитую девушку, Аделину Вебер, книга Шарлотты про Восточную Германию, кладбище за домиком в Джениве, могила матери Шарлотты. Нет, я не сразу все понял. Это не так работает. Просто тогда я вышел на новый уровень понимания. Я чувствовал, что все сходится, и, если я попытаюсь, то смогу все понять. Но вместо этого я стал вспоминать выражение лица Шарлотты после поцелуя. Этот взгляд, в котором я читал: “Не сейчас, может, потом”. Праздники подошли к концу, и я вернулся в город – к своим репетиторам и двум светским львам, которые едва ли понимали, что они мои родители. Шарлотта с тех пор больше не приезжала. И я больше ее не видел. Думаю, по некоторым причинам я ее и не хотел видеть. Одна из причин – это разваливающийся брак родителей, из-за этого дома было не так радостно. Но в целом я просто не хотел, чтобы между нами случилось что-то, что могло бы перечеркнуть обещание нашего поцелуя. Осенью она поехала учиться. Маленький гуманитарный колледж в Индиане. Недалеко, как я и говорил, ехать-то всего несколько часов. Но когда я писал ей на почту – простое дружелюбное сообщение со словами “привет, как дела?”, – она не отвечала. И в то Рождество она не вернулась домой, а меня не пригласили к Мие. Не скажу, что это разбило мне сердце. Но забыть этого я уж точно не смогу. Я вроде и продолжал жить дальше, ну, вы понимаете, как это бывает у подростков. В семнадцать у меня случился страстный роман, который захватил мой разум и определенные части моего тела. Но дело в том, что Шарлотта ушла не только из моей жизни, но из жизни любящей ее семьи – вот просто так, ни связи, ни объяснений. И это меня изменило. Это такая тихая травма, которая серьезно по тебе ударяет, потому что поначалу ты ее даже не ощущаешь, а вот потом приходит понимание, что травма все-таки есть, ведь она как-то на тебя влияет. Мое сердце превратилось в населенный призраками дом: там был призрак Шарлотты, призрак нашего поцелуя и ее выражения лица. С тех пор я не чувствовал себя цельным. И я каким-то образом знал – знал, не осознавая этого, – что я не буду цельным, пока снова ее не увижу. Только на первом курсе университета я понял, что должен ее найти. К тому моменту мой страстный роман уже закончился, я ходил на короткие свидания. Временами они были приятные, но, когда я о них потом начинал размышлять, они меня больше угнетали. Я начал ощущать, что внутри меня что-то не так, что я не почувствую себя лучше, пока не увижу Шарлотту, пока не посмотрю ей в глаза и сам не пойму, будет ли исполнено обещание нашего поцелуя. В декабре я ей написал, что собираюсь к ней в гости. Выбрал именно декабрь я по понятной причине: я надеялся, что смогу снова зажечь те чувства, какие были у нас в прежние годы в Рождество. Удивительно, что ответ я тогда получил, впервые получил от нее весточку. Она написала короткое сообщение: там был адрес, она приглашала меня на обед. Подразумевалось, что это будет наша последняя встреча. А она обернулась ночным кошмаром! Нет, это не просто фигура речи, а настоящий ужас. Я даже иногда задумываюсь: а было ли это в реальности? Так вышло, что я простудился за несколько дней до нашей встречи, и когда я уже приехал, меня немного лихорадило. Я принял лекарства, надеясь, что они помогут мне собраться с мыслями, но стало только хуже. К вечеру мир казался мне каким-то чужим, далеким и непонятным. Когда люди говорили, их голоса были для меня приглушенными, словно они находятся в другой комнате. Их лица проплывали передо мной, точно во сне. Мне все было как-то непонятно и удивительно. Шарлотта больше не жила в студенческом городке. Она переехала в город неподалеку. Жила в ряду похожих один на другой домов. Они аккуратные, обшитые вагонкой, с крыльцом, островерхой крышей и небольшой полоской газона перед входом. Когда-то это все выглядело чудесно, но время подобных жилищ уже прошло. Помню: темно, я паркуюсь, выхожу в ужасный холод. Снегопад, снег лежит на траве. Мое сердце бешено колотится, пока я поднимаюсь по лестнице. Стучу в дверь и жду, сжимая бутылку вина – подарок, который я притащил к столу. Помню, как жмурюсь, пытаясь привести мысли в порядок и обрести хоть какую-то ясность, ведь я принял лекарства. И вот я открываю глаза, а там стоит она – прямо передо мной. Моя прежняя Шарлотта, хоть уже и не та. Она покрасила свои светлые волосы в черный, и теперь они не были заплетены в косу, как раньше – они обрамляли ее изумительное лицо и были такие лохматые, что она стала похожа на безумную цыганку. Она больше не напоминала фарфоровую статуэтку. И одета она была совсем иначе, не как маленькая аккуратненькая дрезденская домохозяйка. Теперь она была вычурно современной: без лифчика, в черной футболке и блеклых джинсах с прорезью на одном колене. С первой секунды мне показалось, что она какая-то обеспокоенная, но мысли у меня были в тумане из-за температуры, поэтому я не совсем понимал, реальность ли это или просто мое странное восприятие. Ну померещилось, может. Она быстро схватила меня за плечо, ринулась вперед и чмокнула меня в щеку. Затем она как-то странно и звонко рассмеялась. – Только погляди, какой ты стал большой! Какой взрослый мальчик. Она развивала дальше эту тему, пока мы шли в основной зал. Говорила о том, как я вырос, что помнит меня совсем маленьким, что я боялся темноты и она сидела рядом со мной на кровати, успокаивала. Все это она рассказывала громко и быстро, словно скороговорку. Этот разговор принижал меня, она говорила со мной, как с маленьким – как тогда, когда мне было лет двенадцать, а ей четырнадцать. Она была молодой девушкой, слишком серьезной и взрослой, так что я просто не мог тогда о ней мечтать. И, разумеется, этот разговор уничтожил все надежды о новом поцелуе. Не знаю, может, этого она и добивалась. Она продолжала говорить об этом, когда наливала мне бокал вина, когда мы сидели рядом на стареньком продавленном диване в гостиной, когда мы пили, а я смотрел ей в глаза, пытаясь найти в ней ту девушку, которую когда-то любил. С каждым глотком вина мир вокруг меня становился более странным и расплывчатым. Предметы вокруг закрутились в какой-то импрессионистский вихрь. Обеденный стол, свечи, три накрытых места. Дешевая старая мебель. Ни одного рождественского украшения. Ни одного. Только плакаты на стенах да картины с выставок – и все такие мрачные, пугающие, жестокие, но удивительно реалистичные. Лев вгрызается в спину лошади с дикими глазами. Смерть сидит на постели девы, и это похоже на насмешку над Благовещением. Рыцарь в долине, кишащей монстрами. Образы, кажется, напали на мои чувства, точно безумец, который выкрикивает мне в лицо свои бредни. И пока Шарлотта все болтала и болтала без умолку: “Помню, как ты сиял, когда открывал ту миленькую маленькую игру в бейсбол!” Я спрашивал себя: “Почему тут накрыто три места? Почему три?” Вскоре явился ответ. Не знаю точно, сколько мы просидели, но, наверное, немного – минут пятнадцать. Я выпил примерно половину бокала, и этого оказалось достаточно, чтобы вино перемешалось с лекарствами и вся эта картина – комната, плакаты, эта странная новая Шарлотта с цыганской прической, звонким смехом и безудержной болтовней – превратилась для меня в нечто фантасмагоричное. И вдруг я услышал, как открылась входная дверь. Шарлотта вскочила и вскрикнула: – О! Эдди пришел! То, как она это сказала – или я просто так услышал, – было похоже на дикий, ликующий вопль какой-то горной ведьмы, которая только что вызывала из-под земли демона. – Эдди пришел! Вдобавок ко всему я услышал скрежетание когтей, а когда, покачиваясь, встал с дивана, чтобы поприветствовать этого черт знает кого, в комнату ворвались два добермана размером с автомобиль. Как только они меня заметили, тут же издали гортанный вой и залаяли. Они кинулись ко мне, и я отшатнулся в диком ужасе. Они загнали меня к стене. И я замер на месте, пока они пускали слюни, рычали, скалились, жадно осматривая меня своими злющими глазами. А затем пришел Эдди.