Маленькая девочка тут же выскочила из машины. – Дженнифер! Уинтер обернулся и увидел, как женщина и ребенок бегут друг к другу. Дженнифер упала на колени прямо в снег, чтобы обнять малышку. На них падали снежинки, которые освещал свет от фар. Трэвис Блэйк подошел к ним, и втроем они долго обнимались. Уинтер наблюдал. Глядя на них, он чувствовал себя потерянным. Удивительно, как сильно их воссоединение на него повлияло. Его это тронуло. И теперь он чувствовал себя печальным и ужасно одиноким. Он почти ощущал, что сам обнимает эту женщину и ребенка, что это его руки, а не Блэйка, что они любят его. Мужчина, женщина, ребенок. Если разобраться, это же элементарная вещь. И все остальное в мире просто проходит мимо них. Как и Уинтер. Именно в таком состоянии – в эмоциональном одиночестве, отчужденности и отрешенности от таких элементарных вещей – Уинтер и принял решение. В этот момент он понял, что не хочет ничему верить, кроме той правды, которая свершилась здесь. Никакому мнению, философии, интересам или традициям. Только тому, что происходит у него на глазах: мужчина, женщина, ребенок и правда. Наконец все стало понятно. И теперь он знал, что собирается делать дальше. От размышлений его отвлек звук открывающихся дверей машины. Он взглянул на внедорожник и увидел, как оттуда вылезают двое мужчин. Они обошли машину и встали рядом. Между ними было меньше метра, оба были без шапок, как будто им все равно, что идет снег. Один из них – высокий, плотный, массивный белый мужчина с лохматой рыжей бородой. Второй также высокий, плотный и массивный, но черный мужчина с лохматой черной бородой. Уинтер не сомневался, что это были первоклассные военные машины для убийств. И они смотрели на него так – тут, вероятно, подошло бы слово “озлобленно”. Трэвис Блэйк отошел от своей маленькой компании и направился к Уинтеру. Дженнифер все еще обнимала Лилу, гладила ее по волосам и что-то успокаивающе бормотала. Блэйк подошел ближе. Уинтер встретил его взгляд. Уголок губ Блэйка дернулся вверх. Он кивнул в сторону двух мужчин. – Не сомневаюсь, что они могли сделать за вас всю работу, – сказал Уинтер. – Могли, – сказал Блэйк. Его слова ненадолго повисли в воздухе. Затем он добавил: – Но вы правы, Уинтер. Я не убийца. – Я знаю. Блэйк немного замешкался. Уинтер видел, как на его лице отражается внутренняя борьба. Затем он сказал: – Дайте нам час форы, Уинтер. Это все, что мне нужно. – Уинтер заметил, что даже эта просьба нанесла удар по его гордости. Но он просил об этом ради женщины и ребенка. – Я сделал то, что мне пришлось сделать. Знаю, согласно закону, это убийство… – А я не закон, Трэвис, – прервал его Уинтер. – Закону бы пришлось вас осудить. А я не буду. Вы расправились с шантажистом, который изнасиловал вашу девушку. Я бы поступил с ним так же. Я бы убил его, а потом воскресил, чтобы снова убить. Я не собираюсь вас сдавать. Ни сейчас. Ни потом. Я никогда никому не расскажу об этом. Эта история закончится на мне. Уинтер подставил лицо падающему снегу. – В любом случае, – продолжал он, – сейчас Рождество. Убирайтесь отсюда. Я не буду вас останавливать. Счастливого пути! Уинтер услышал, как разрыдалась Дженнифер Дин. Она подбежала к нему. Обвила его руками, прижимаясь к его лицу своим. Уинтер чувствовал ее слезы на своей щеке. Ему бы хотелось, чтобы она осталась стоять так подольше. Может, на всю жизнь. – Да хранит вас Господь! – прошептала она. Уинтер улыбнулся. Он не был уверен, что Господь может быть благосклонен к нему, но понимал, что, если Господь вообще есть, возможно, он с особым вниманием отнесется к молитвам Дженнифер Дин. Когда она его отпустила, Блэйк протянул ему руку. Уинтер пожал ее. – Позаботьтесь о них, Блэйк, – сказал он. – Можете в этом не сомневаться, – сказал Трэвис. Они больше не жали друг другу руки, но Уинтер медлил. Он даже не знал почему. В своем воображении он все еще чувствовал лицо Дженнифер, прижатое к его. Может, поэтому? Может, он не хотел, чтобы это ощущение исчезло? Уинтер улыбнулся Лиле, которая подняла на него округлившиеся глаза, при этом не отпуская ногу Дженнифер. Затем он спросил Блэйка: – Знаете, куда поедете? Блэйк медленно кивнул. – В другую страну, – ответил он. – Будем жить за границей. Литератор Уинтер мягко выдохнул. Воздух на холоде превратился в пар. – Что ж. Надеюсь, вы найдете то, что так ищете. Сказав это, Уинтер приложил один палец к кепке, чтобы отсалютовать двум громилам, которые все ждали возможности расщепить его на атомы. Он обошел их, стараясь держаться как можно дальше, и обогнул “форд”, чтобы пройти к своему джипу. Он был рад наконец сесть за руль, спрятаться от холода. Уинтер еще раз взглянул на них, когда отъехал и развернулся. Свет фар осветил три фигуры: ребенок цепляется за женщину, мужчина обнимает ее одной рукой за плечи, и на них – мужчину, женщину и ребенка – мягко падает снег, точно на фигурки в снежном шаре. В последний раз он представил себе, как она прижимается к нему щекой, и снова на него нахлынуло чувство одиночества – и не в последний раз. Затем Уинтер развернулся и направился вниз по склону. Эпилог Я поехал к Шарлотте в канун Рождества. Поехал туда, где она жила все это время. Сперва я позвонил Мие, чтобы узнать адрес. Грустный у нас получился разговор. Мия уже старая. Говорит бессвязно, предается воспоминаниям. Ее сестра прикована к постели. Альберт умер. Думаю, он спился до смерти. А Шарлотта – она говорит, что Шарлотта ей так и не звонит. Последний свой адрес она дала ей шесть лет назад. Все та же Индиана. Все тот же городок – точнее, студенческий городок. Она сказала, что злобный тролль Эдди уже не с ней, но вообще она не совсем в этом уверена. И вот я поехал туда. Как я и сказал, был канун Рождества. В городе все равно никого нет. И мне больше некуда пойти. Я приехал где-то в пять вечера. Денек был мрачный, сумерки уже сильно сгущались. На заснеженные улицы падал легкий снег. Я приехал по адресу. Милый район. И домик славный – такой аккуратный кирпичный домишко с большой лужайкой и множеством деревьев вокруг. Через несколько домов отсюда детишки лепят снеговика. Такой мирный семейный район. Я припарковался на улице и какое-то время просто смотрел на дом. Из-за того, что снаружи было темно, а внутри горел свет – еще и шторы не задернуты, – я мог заглянуть внутрь через панорамное окно. В гостиной стояла полутораметровая ель, вокруг висели гирлянды и украшения. В камине горел огонь. На каминной полке лежали зеленые ветви. С нее свисали рождественские чулки. Мерцали свечи. Потом я посмотрел в боковое окно справа: там, в обеденной, стоял длинный стол. Накрыт на восемь человек. Готов к семейному ужину. Чуть позже я увидел женщину. Думаю, она вышла из кухни. На ней была белая блузка с рюшами и зеленая юбка, поверх которой она повязала рождественский красно-белый фартук. Она несла поднос. Это точно хозяйка дома. Такая милая, как на картинке в рекламе, как жена в каком-нибудь старом шоу по телевизору. Она принесла поднос в гостиную и поставила его там. Это была не Шарлотта. В комнату вошел молодой мужчина ее возраста. Муж, видимо. В рождественском свитере. С густой черной бородой. Он что-то ей сказал, она засмеялась, а затем он ее поцеловал. Кажется, они счастливая пара. Счастливая пара в ожидании семейного рождественского ужина. Прямо картинка в рекламе. Но Шарлотты там не было. Не знаю, бывала ли она здесь когда-либо. Не знаю, правильный ли это был адрес. Я думал постучать в дверь и спросить, знают ли они, куда она могла переехать, но мне показалось, что я помешаю. Все-таки Рождество, скоро приедет семья и все такое. Не знаю, что такого в этих вечерних домах с их светящимися во тьме окнами, но из-за них мне почему-то становится грустно. Я словно один, потерян в этом внешнем мире, в то время как остальные сидят там вместе – в безопасности и тепле. Я посидел, посмотрел еще немного, а затем уехал. По пути обратно – а путь был длинный – я все слушал старые рождественские песни, похожие на те, что мы слушали у Мии дома, когда я был маленьким. Домой я приехал где-то в девять часов или около того. Когда я подъехал к гаражу и стал ждать, пока ворота откроются, я увидел мужчину – он выходил из главного входа. Я его узнал. Большой, высокий, сильный мужчина с лохматой рыжей бородой. Первоклассный солдат. Я это понял, лишь раз на него взглянув. Да и, опять же, я уже его видел. Мне стало интересно, что он тут делает. Я проследил за ним, когда он переходил улицу, когда подошел к своему “форду эксплорер”, сел внутрь и уехал. Затем ворота с грохотом открылись, и я заехал внутрь. На свой этаж я поднялся на лифте. Зайдя в квартиру, я тут же понял, зачем этот мужчина сюда приезжал. Я увидел то, что он для меня оставил. Прямо на пороге лежал конверт – такой ярко-красный конверт для поздравительных открыток. Видимо, мужчина просунул его под дверь. Я открыл конверт, а там рождественская открытка. Ничего особенного. Обычная открытка с рождественской сценкой. Три царя, пастухи, животные – и все они собрались вокруг семьи посередине: мужчины, женщины и ребенка. На открытке было написано: “Ликуйте во веки веков!” И все. Подписи не было. Но я знал, от кого она. Эта открытка от других мужчины, женщины и ребенка – от другой семьи, которая живет в другой стране. За границей. Однажды я оказал им услугу, и теперь, думаю, они хотели меня поблагодарить. Поблагодарить и сообщить, что сейчас у них все хорошо. Вот так я провел канун Рождества. Держа в одной руке открытку, а в другой – крепкий виски. Я сидел в кресле у окна, которое выходило на террасу, и смотрел на снег, что кружил над городом. Мне было одиноко, но в то же время мне было приятно думать о них. О моих друзьях, о тех, кто отправил мне открытку. Приятно было думать, что у них все хорошо, что они занимаются своими делами, создают новую семью в новом месте. Мужчина, женщина и ребенок. Элементарная вещь. А еще было действительно здорово представлять их, где бы они ни были. Я чувствовал, что где-то там, где-то далеко мир снова начинается. * * * notes Примечания 1 Мои дорогие (нем.) 2 Боже мой! (нем.).