– Чёрт-те что… А если они к немцам перебегут? Все! Они же зэки. – Но до сих пор не побежали. Им амнистию обещали. – Ну, это не по нашей части, это к Лаврентию. Подготовь краткую справку… Читает товарищ Берия, карандашиком по столу постукивает. – Кто высоту удерживает? – Заключённый Крашенинников, статья… – Он что, военный? – Нет, учитель. – Очень интересно. Если выживет, ко мне его! Посмотрим, что это за ухарь. А сам подумал, что можно этим Крашенинниковым кое-кому крепко насолить, потому что армейские отступают, а его зэки высоты отбивают! Хозяину эта история может понравиться. – Приказ по Крашенинникову готовить? – Какой? – Об амнистии. – Нет, не будем спешить. Пока он зэк, то под нами ходит, а если погоны наденет, то его армейские к рукам приберут. Нет, хочу приглядеться к учителю, который высоты берёт и в окружении дерётся, когда другие немцам свои жопы показывают. Высотку удержали. Всего горстка зэков осталась, так что батальон не из кого формировать было. Так и остались они безвестным отрядом. Месяц Пётр Семёнович в госпитале провалялся, а потом… – Заходи, герой. Вошёл Пётр Семёнович, и опешил. Перед ним человек сидит, которого он только на портретах в лагерной администрации видел. – Заключённый Крашенинников, статья пятьдесят восьмая… – Какой же ты заключённый? Ты командир батальона. За что сидел?.. – Хозяин кабинета пролистнул дело. – Товарища Сталина взорвать хотел… – Никак нет, это ошибка. – Ты же знаешь, наши органы не ошибаются… Но за высотку спасибо. Тебе за нее, кажется, амнистию сулили? – Так точно. – Боюсь, амнистии не получится, уж слишком статья у тебя тяжёлая. – Но мне… нам обещали! – Ты что думаешь, взял какую-то поганую высотку, и Родина тебя простит? Нет. – Так что, теперь обратно на нары? – Зачем на нары? Там тебе жизни не будет. Ты ведь, кажется, кого-то из блатных пристрелил? – Так точно. – Ну вот, видишь… В лагере тебя сразу на ножички поднимут. Будешь пока при мне, нам люди, которые высотки брать умеют, пригодятся. Послужишь, а там посмотрим, может, и амнистию выслужишь, наш народ зла не помнит, умеет прощать тех, кто верой и правдой… * * * Не попасть так просто в «малину». Это как высший свет для простолюдина, туда без протекции не сунешься – своя иерархия, свои авторитеты, правила, этикет… – Теперь я один пойду, маляву от Серого понесу, – сказал Крюк. Маляву эту Серый в сортире с панорамой на унитазы писаˊл, куда его «по самое не могу» макнуть грозились и сверху окропить. Зубами скрипел, но писал. – Передам письмецо, посмотрю, что да как. Всем шалманом в гости соваться нельзя, вначале надо мосты навести. – Крюк посмотрел на Петра Семёновича. – Не боись, не сбегу. Хотел бы, раньше сорвался, тюкнул бы тебя по темечку – и ноги в руки. Темечко-то у тебя слабенькое, как у всех, любым камешком проломить можно или гвоздиком пробить. Поморщился Пётр Семёнович от таких слов. – Встречаемся здесь же через пять часов и после через каждый час. Если повяжут меня или хвост за мной увяжется, то я правую руку в кармане держать буду. – В каком? – В любом, или просто кулак сожму: не видите пальчики, значит, табак дело – тикайте со всех ног обратно в шарашку. А пока, чтобы не отсвечивать, в продмаг смотайтесь за гостинцами, негоже нам с пустыми руками к уважаемым людям являться. Да не жмитесь, чего подороже берите, чтобы пыль в глаза пустить. На том и разошлись. А через пять часов… – Нормально всё, примут нас. Вот адресок. На месте вести себя тихо, поперёд меня не высовываться, лишнего не болтать. Повадки блатных и разговор их вы знаете, в лагерях наблюдали, но не переигрывайте. Тебе, Пётр Семёнович, на стрёме стоять, и если что, то знак подать. – Как? – Громко. Проще всего драку со случайным прохожим затеять, чтобы вопли свои оправдать. Мы услышим. Ну что… пошли?.. Малина – это ягодка, которая на вид красная, да на вкус сладкая, а «малина» – избушка на курьих ножках у чёрта на рогах, с глухим забором под два метра и какой-то древней старушкой перед калиткой на лавочке, сильно похожей на сказочную Бабу-Ягу. Но это только случайный ротозей в старушке дремлющую пенсионерку признает, а любой опер сразу смекнёт, что сия дама на шухер посажена и с утра до ночи, да и ночью тоже глазками во все стороны стрижёт, легавых высматривая, и чуть что – тревожный сигнал отобьёт, а может, и волыну из кармана потянет и начнёт палить во что ни попадя. Может, и не подстрелит никого, но шум до небес поднимет. Такие случаются старушки на «малинах», про которых никогда не подумаешь… – Вы чего это, вы куда это? – смотрит старушка подслеповатыми глазками, губы жуёт. – В гости мы. – К кому? Нету тут никого, одна-одинёшенька я на белом свете осталась, круглой сиротой, детишек всех и мужа маво на войне поубивало, а тятька с мамкой еще прежде померли, некому мне таперича стакан воды поднести… – запричитала-заголосила бабка. А сама ногой шнурок потянула, и в доме, наверняка, колокольчик звякнул или консервные банки, на гвозде подвешенные, громыхнули. – Не пыли, старуха! – рявкнул ей в самое ухо Крюк. – Ждут нас. Рваный ждёт. За воротами стукнуло что-то два раза. – А-а… Тоды проходи, – кивнула бабушка и замерла на скамейке каменным истуканом. Мимо такой не проскочишь, не пролетишь… Калитка открылась. Чьи-то быстрые, цепкие глаза оглядели, ощупали честную компанию и улицу в обе стороны. – Заходи. Стукнул запор на калитке, такой, что с ходу не выбьешь, не сломаешь, минут пять возиться придётся. Крепко они здесь обосновались. Крыльцо. Дверь деревянная, старенькая на вид, но попробуй ее высадить. А позади избы или из подпола наверняка еще один ход в сторону леса ведёт. Зашли, щурясь. Темно в сенях, специально, чтобы чужаков, зашедших со света, ослепить, да рассмотреть хорошенько. Привыкли глаза. Стоят урки, руки в карманах держат, где у них заточки или волыны. Судя по тому, как штанины топорщатся – стволы. Всё Крюк подмечает и с картотекой, которая у него в башке навек засела, сверяет: лица, глаза, скулы, приметы особые… Нет, вроде как незнакомые все рожи… И урки смотрят, силясь понять, кто к ним пожаловал и не припахивает ли от гостей казённым гуталином. Так две стаи, встретившиеся в тайге, обнюхиваются, готовые в любой момент прыгнуть, чтобы рвать друг друга на куски. – Кто из вас Залётный? – Ну я, – выступил вперед Крюк. – Про меня в маляве Серый писал. – Знаем… – чуть размякли урки. – Слышали про тебя. Это ты Фартового на перо посадил? – Было дело, – согласился Крюк. – И его, и других… которые лишние вопросы задавать любили. – Ладно, заходи. Комната. Дощатый стол. На столе бутылки и стаканы, консервы, ножами взрезанные. За столом, в драном кресле развалясь, человечек сидит, очень расчётливо расположился – лицом к двери, спиной между окон, чтобы его ни увидеть с улицы, ни стрельнуть в спину невозможно было. И ход у него в обе стороны свободен – все стулья убраны, и дверь в соседнюю комнату распахнута настежь – один прыжок – и нет его. – Кто такие? – В маляве Серого все про нас прописано. – Крюк с грохотом отодвинул ногой лавку, сел без приглашения. Тут важно показать себя, статус свой подчеркнуть, как минимум равный с принимающей стороной. Может, от него иного обхождения ждали, но после войны многие воровские правила переиначились. – А на словах Серый велел передать, чтобы встретил ты нас ласково, как друзей старых, напоил, накормил. Но и мы не с пустыми руками, – Крюк кивнул на стол, на который горой посыпались балыки и колбасы, встали бутылки. – Прими от чистого сердца. Урки довольно загалдели. Рваный глянул на заваленный деликатесами стол.