В воздух взмыли пробки от шампанского, и на городской площади поднялся восторженный гул. Зазвонили церковные колокола в Сен-Жан-де-Люз, возвещая о наступлении нового года, и горожане принялись обниматься и обмениваться поцелуями. Мой первый День святого Сильвестра[12] начался с пиршества, приготовленного усердными поварами местных ресторанчиков, баров и кафе. Каждый сантиметр обновленного «Пре де ля Кот» был заставлен деликатесами — мы готовили отель к церемонии торжественного открытия. Деревянные столы сдвинули, задрапировали кружевными скатертями из чистого льна цвета слоновой кости и украсили пластиковыми веточками остролиста и белыми свечами в высоких канделябрах. Их пламя мерцало в зале, окутывая каждого гостя мандариновым румянцем, словно мы пировали в чреве костра. Помимо меня на празднике собралось три сотни человек: друзья, соседи и местные торговцы. Сперва мы, сидя на деревянных табуретах, вдоволь насладились едой. Затем, когда она улеглась в желудках, настала пора для традиционной прогулки в церковь на полуночную мессу. В прошлой жизни я утратил веру в Господа, но решил отправиться вместе со всеми, чтобы, несмотря на некоторое лицемерие, выразить богу благодарность за второй шанс. И заодно подготовиться к тому, что будет дальше. Когда зазвонили церковные колокола, я присоединился к многочисленной пастве, которая с пылающими факелами направилась к площади — конечной цели наших торжеств. Там духовой оркестр в униформе играл традиционные французские народные песни, в безветренном небе плыли воздушные шары и громко бахали хлопушки. — С праздником, приятель! — крикнул Брэдли, звякнув своим бокалом о мой. — И тебя. — Какие планы на новый год? — Так, есть кое-какие идеи… — ушел я от ответа. — И?.. — Что «и»? — Какие идеи? — Не могу сказать, тогда не сбудется. — Не сбудется? Странный вы все-таки в Британии народ… Брэдли тряхнул головой и побрел к стройной официантке, которая весь день строила ему глазки. Я остался сидеть под голым вишневым деревом, глядя на поющую и танцующую толпу. Поставил недопитый бокал на подножье статуи, затушил сигарету о булыжник и медленно зашагал к отелю «Пре де ля Кот». Встал напротив него, через дорогу любуясь зданием, которое радикально изменило облик за последние несколько месяцев. Моя задумка удалась, и это не могло не радовать. Я отпер входную дверь. Внутри стояла теплая тишина. Я прошел по коридору в свою комнату, достал из шкафа недавно купленный зеленый брезентовый рюкзак. В нем хранилась моя скудная коллекция мирских вещей: одежда, пара книжек, карты и деньги, которые я припрятал в свернутый носок. Все это я упаковал заранее. И, конечно же, паспорт Даррена. Не только отелю предстояло встретить год в новом обличье. Я закрыл комнату, вернулся в фойе; задержался на минуту, чтобы глянуть фотографию, которую Брэдли приколол к пробковой доске объявлений. Там, на снимке, во дворе сидели несколько человек, включая нас с Дарреном, и протягивали к объективу пивные бутылки. Я невольно улыбнулся им в ответ. Последние полгода я провел бок о бок с людьми, которые не имели ни малейшего представления о том, кто я такой на самом деле. Никто не осуждал меня, ни в чем не обвинял и не пытался исподтишка ударить. Меня это устраивало. Я мог бы прожить здесь еще год, или два… или даже пять. Но в конце концов этот город меня предаст. Все, что делает тебя счастливым, рано или поздно приносит разочарование. Нет никакого смысла в том, чтобы строить новую жизнь, если я не собираюсь прожить ее до конца. Куда лучше просто взять и исчезнуть на своих собственных условиях, пока не успел обзавестись лишними привязанностями и из багажа за спиной только приятные воспоминания. Итак, с тяжелым сердцем, однако полный волнения, я приготовился к бегству. Зажег три свечи — по одной за каждого из оставленных детей и еще одну за себя — и поставил их в столовой, на стойке регистрации, в своей комнате и у задней двери. Через минуту пламя выросло, лизнуло край занавески и взвилось в небо, сжирая все на своем пути. Я запер входную дверь, надел на спину рюкзак и пошел по длинной крутой улочке к железнодорожной станции. На полпути обернулся и бросил последний сентиментальный взгляд на здание, которое помогло мне возродиться. В окнах мерцало красное зарево. Вскоре огонь охватит весь отель. Как и в случае с моей семьей, я сотворил нечто идеальное. Увы, совершенство не вечно. Так было с Кэтрин — так будет и с «Пре де ля Кот». Никто не полюбил бы это место сильнее меня. Никто не услышал бы его призывы о помощи и не сумел бы вернуть ему былое величие. Я никому не позволил бы его разрушить и сам выбрал единственно достойный финал. Через пятнадцать минут я сидел перед пустым вокзалом и в последний раз втягивал в легкие морской воздух. Затем, кинув рюкзак под голову, лег на тротуар и задремал под звуки криков и громких хлопков. Нортхэмптон, наши дни 12:30 — Ничего не понимаю… — заговорила Кэтрин, совершенно сбитая с толку. — Ты столько сил и души вложил в это здание — а потом просто взял и спалил его дотла? Саймон кивнул, постучав ботинком по полу. — Вот, значит, как ты развлекался? Пахал как проклятый, создавал шедевры, а потом уничтожал их — и все из-за давней обиды на меня? На этот раз Саймон кивать не стал, но Кэтрин не унималась. — Саймон, что не так? Мы были идеальной семьей, о которой ты всегда мечтал, и вдруг ты решил, что мы тебе больше не нужны… — Не вдруг, — решительно ответил он. Их семья стараниями Кэтрин оказалась неидеальной — но об этом он скажет ей позднее. Кэтрин протяжно выдохнула, вместо былой злости испытывая разочарование. Кажется, Саймон решил попотчевать ее избранными историями из своего прошлого, но в его рассказах было слишком много пробелов, не позволявших правильно трактовать их значение, и Кэтрин, естественно, хотела знать больше. Однако Саймон постоянно замолкал, замыкаясь в себе, как устрица, или менял тему. Зря она позволила втянуть себя в разговор. И все же она вытащит из него правду! — У тебя были там друзья. Пока я тянула на себе дом и распродавала наше имущество, ты развлекался в компании юных бездельников! — Ничто не может дарить радость вечно, Кэтрин, — произнес Саймон с улыбкой, в которой сквозила печаль. — Ни отель, ни люди, ни моя жизнь что здесь, что там… Лучше уйти на своих условиях, чем жить по чужим правилам. — Значит, у тебя была депрессия? Я могу это понять: помню, через что мы прошли. Но можно же было просто поговорить со мной, попросить о помощи, о поддержке… Зачем сбега́ть? — Кэтрин, у меня не было никакой депрессии. Не надо гадать. Кэтрин в отчаянии развела руками. — Тогда я ничего не понимаю. Почему ты ушел? Хватит ломать комедию, скажи, наконец! Что такого плохого я тебе сделала, отчего ты сбежал? Она не представляла, что за игру затеял Саймон. Он уходил от ответов ловчее любого политика. Как ее ни бесила роль бестолковой марионетки, придется, видимо, какое-то время подыгрывать. Глава 8 КЭТРИН Нортхэмптон, двадцать четыре года назад 4 января Так странно я не чувствовала бы себя даже в костюме клоуна с накладными кроличьими ушами. Колокольчик над дверью звякнул; я вошла в бутик «Фабьен» — и словно угодила на страницы журнала «Вог». Стены внутри были оклеены ржаво-рыжими обоями с золотом, на вешалках из красного дерева висели наряды. С потолка свисала хрустальная люстра. Магазин больше походил на гардеробную Джоан Коллинз[13]. Я украдкой взглянула на этикетку — цены не было. Здешние покупательницы о деньгах не думают. В шкафу обычной женщины одежда из «Фабьен» не будет висеть никогда — как материны платья. — Сногсшибательные вещи, правда? — раздался за спиной прокуренный голос. Я испуганно отдернула руку, словно меня поймали на краже. Селена попросила заглянуть на выходных к ее матери. Я сперва подумала, что та хочет заказать пару платьев, но когда услышала, что речь идет о владелице бутика «Фабьен», то опешила. Это был один из редких в нашем городе магазинов, где продавались брендовые вещи из Италии и Франции. Я никогда не бывала внутри — не хватало смелости зайти, — только любовалась нарядами, выставленными в витрине. — Я мать Селены, Маргарет. А ты, должно быть, Кэтрин, — начала та, протягивая мне ухоженную руку с идеальным маникюром. Рубиново-красные длинные ногти притягивали внимание к россыпи бриллиантов в золотых кольцах. — Да. Приятно познакомиться, — сказала я, стыдясь собственных рук, исколотых булавками. Маргарет полностью соответствовала духу своего бутика — именно поэтому я никогда не осмеливалась перешагнуть его порог. В свои пятьдесят с хвостиком она воплощала собой гламур старой школы — полу-Джоан Кроуфорд[14], полу-Рита Хейворт[15]. Каштановые волосы были скручены в идеальный пучок. Морщинки, бегущие вниз по щекам и над губами, выдавали любовь к солнцу и сигаретам. Интересно, почему у такой дамочки родная дочь едва сводит концы с концами? — Что, совсем не похожа на Селену? — спросила та. — Кстати, я предлагала ей помочь. Давала деньги, но она упрямая, как ослица, вся в меня, и наотрез отказалась брать хоть пенни. Как бы там ни было, прошу: осматривайся, не стесняйся. Я почувствовала себя еще более неловко. Маргарет впилась в меня взглядом, в один миг оценивая, что я собой представляю, по тем нарядам, к которым я приглядывалась. Наконец она заговорила снова: — Давай сразу к делу, дорогуша. Я хочу, чтобы ты на меня работала. — Я не уверена, что буду здесь… к месту, — заикаясь, пробормотала я. — Нет, что ты, — расхохоталась та. — В лавке ты мне не нужна. Таких девчонок, как ты, за порогом целая очередь. Мне нужно, чтобы ты шила для меня одежду. Я, видимо, ослышалась. Для первоапрельских шуток вроде было еще рановато.