Потом она расстегнула мне пряжку ремня, я стянул с нее футболку. Оба поморщились, задевая ушибы и порезы на опухшей коже в синих, желтых и багровых разводах. Когда все закончилось, мы так же молча, как приехали, сели в грузовик и отправились обратно в бордель. 23 июля Каждую ночь Лючиана пробиралась ко мне в постель, и мы неслышно занимались любовью. Медленно и чувственно, в отличие от самого первого раза с горьким привкусом смерти и похоти на языке. Насытившись, она одевалась и, словно ничего и не было, ускользала за дверь. Мы с Лючианой никогда не обсуждали тот день, когда она убила человека. Мы с ней вообще не разговаривали. Я гадал, почему она приходит: из благодарности или пытаясь меня контролировать. Ее профессия заключалась в том, чтобы отдаваться мужчинам за деньги, поэтому она сама решала, где и когда мы займемся любовью. Не было никаких сомнений, кто в наших отношениях главный. Впрочем, ее мотивы меня заботили мало. Если я мог дышать с ней одним воздухом и чувствовать рукой ее кожу только во время секса — значит, так тому и быть. Дни складывались в недели, те — в месяцы, и с каждым разом Лючиана проводила в моей комнате все больше времени. Я всегда боялся, что любимый мною человек найдет свою любовь с кем-то другим. Но поскольку Лючиана зарабатывала себе на жизнь сексом, изменой я это не считал. Это всего-навсего работа. Я ни секунды не сомневался, что бесплатно она приходит только ко мне. Так у нас сложились идеальные отношения — самые моногамные, что были в моей жизни. 14 ноября Услышав, как двигается дверная ручка, я повернулся к двери лицом и с улыбкой откинул простыню. Однако Лючиана не спешила ко мне присоединяться, села в кресло у окна напротив кровати, закурила и принялась выпускать колечки сизого дыма. На шестой месяц нашей тайной связи она наконец преодолела свои страхи. — Меня зовут Лючиана Фиорентино Марканьо. Я родилась и выросла в Италии. Я подвинулся к изголовью, внимательно слушая. — Приехала в Мексику вместе с матерью, после того как отец пытался нас убить. Он был богатым человеком, но очень злым и всячески над ней издевался, считая, что она крутит романы с каждым встречным. На самом деле мама на него чуть ли не молилась, а он в своей паранойе и глупости этого не замечал. Матери не хватало сил от него уйти. Она старалась всячески угодить ему, завоевать доверие… Но когда каждый день слышишь в свой адрес обвинения, рано или поздно ломаешься. Фактически он сам толкнул ее в объятья своего партнера по бизнесу. В конце концов отец обнаружил измену и велел убить ее любовника, перед этим кастрировав. Мать обо всем узнала, найдя на туалетном столике в подарочной коробке его гениталии. Я закурил сигарету и глубоко затянулся. Рассказ Лючианы меня завораживал. — Когда мы с моей сестрой Катериной подросли, отец решил, что мы тоже, как и мать, обязательно станем шлюхами, — продолжала Лючиана. — Он следил за каждым нашим шагом. Нанял охрану. Нас возили в школу и обратно, чтобы мы ни в коем случае не общались с мальчиками. Катерина все равно сблизилась с сыном нашего садовника — он, пожалуй, был единственным ее другом, если не считать меня. Отец увидел однажды, как они разговаривают, и избил бедного парня так, что тот остался инвалидом. Катерина была в ужасе, причем во всем винила себя. Она решила, что у нее нет будущего — что дальше будет только хуже. Так жить ей не хотелось. Она дождалась дня рождения отца, ушла на виноградники и там перерезала себе вены. Тело нашла я. Лючиана замолчала и уставилась под ноги. — Разумеется, мы с матерью были вне себя от горя. Но у нее в голове словно вдруг щелкнуло. Потеряв одну дочь, она решила спасти хотя бы вторую. Поэтому мы взяли паспорта, немного денег у нашей экономки и сбежали. Лючиана закрыла глаза. — Человек, которого я убила, который напал на меня… он не первый, кто погиб от моих рук. Мы с матерью сперва уехали в Лондон, к ее двоюродной сестре. Жизнь понемногу наладилась. Мы жили, разумеется, совсем не так, как в Италии, в золотой клетке. Можно сказать, в нищете, зато были свободны. Однако нас выследили люди моего отца. К нам вломился мужчина; он застрелил сестру моей матери и ее сына. Хотел убить и маму — но не заметил, что я тоже дома, на кухне. Я воткнула ему в шею нож. Правда, он успел выстрелить маме в ногу. Я перевязала ее, и мы опять убежали. В конце концов добрались до Мексики, где отец не подумал бы нас искать. Начали работать. Продавали себя, чтобы выжить, и со временем это стало обычным делом. — Тот мужчина, которого мы похоронили… — перебил я. — Его тоже прислал твой отец? — Нет, он просто обычная тварь. Не заметил, что я еще хуже… В общем, я убивала уже дважды. И знаю, что ты убивал тоже. Лючиана выразительно замолчала. Я окаменел. — Я видела, как ты смотрел на меня в тот день. Большинство мужчин удрали бы без оглядки, а ты даже не дернулся. И влюбился ты в меня, потому что решил, что нашел родственную душу. Тогда я поняла: ты совершил нечто ужасное. Вынужденно, ради спасения. А самое страшное, что можно совершить, — это отнять человеческую жизнь. Поэтому ты меня понимаешь. Я подумал, не рассказать ли ей о своем прошлом, но нынче был вечер ее откровений. Не моих. — Что случилось с твоей матерью? — спросил я. — Она еще в Мексике? — Да, — Лючиана улыбнулась. — Внизу. Ее зовут Лола Марканьо. — Мадам Лола — твоя мать? — изумленно спросил я. Она кивнула. — Знаю, о чем ты думаешь. Как она допускает, чтобы ее дочь работала шлюхой? Ну, выбирать ей не приходится. Когда мы собрали средства, чтобы выкупить бордель у прежней мадам, мама уговаривала меня бросить ремесло и заняться вместо этого счетами. Но я не захотела. Да, я помогаю ей вести бухгалтерию — и сама по-прежнему беру клиентов. Может, назло отцу, а может, просто мне нравится, что я могу выбирать себе путь, потому что прежде все решали за меня. Не знаю… Так или иначе, я выбрала себе такую жизнь и такую профессию. Лючиана затушила сигарету в пепельнице и уставилась на крыши тускло освещенного городка. — Зачем ты рассказываешь мне это, причем именно сейчас? — спросил я. — Наша экономка знает, где мы находимся. Сегодня я получила от нее письмо. Отец умер. Можно вернуться в Италию. Поедешь со мной? КЭТРИН Нортхэмптон, двадцать лет назад 22 октября Почерк, которым на конверте было написано «Николсон», выдал автора письма прежде, чем я вскрыла его. Интересно, с чего бы мачехе Саймона нарушать пятилетнее молчание? Внутри лежала белая карточка с фотографией Артура и записка: «Буду весьма признательна, если вы найдете возможность прийти». Я выглянула в сад. Наши с Артуром дорожки разбежались после того дня, когда я вломилась к нему в дом, требуя рассказать о Кеннете Джаггере. Я уже давно не вспоминала о свекре. И вот у меня в руках было приглашение на его похороны. 25 октября — Мне кажется, он умер оттого, что сердце его оказалось разбито, — тихонько призналась Ширли после кремации. — Пожалуйста, пойми меня правильно, я ни в чем тебя не виню. Но с твоего последнего визита он сильно сдал. Дети, недовольные тем, что их притащили на церемонию прощания с дедушкой, которого они толком не помнили, сидели в углу гостиной, сгрудившись над мобильным телефоном с какой-то игрой. Ширли отвела меня на кухню, подальше от чужих ушей. — Он ведь жив, да? — спросила она, глядя мне в глаза. — Я про Саймона… Он жив? Я замешкалась, не желая открывать ящик Пандоры, на котором и так еле держалась крышка. Втайне хотелось поделиться хоть с кем-нибудь. Ширли разлила вино по бокалам. — Через несколько дней после той вашей встречи с Артуром… — продолжила она. — Он сказал, что ты приходила спросить про Кеннета. Заодно объяснил, кто он, собственно, такой. Что он — отец Саймона. Я такого даже представить не могла… Ясно, почему Артур скрывал это — ведь он любил Саймона как родного сына. Когда пришлось опять ворошить прошлое, это его подкосило. — Извини, но спросить было больше некого, — отозвалась я, гадая теперь, правильно ли тогда поступила. — Артур понял, что ты приходила не просто так, поэтому попросил Роджера разыскать Кеннета. Наплел тому, что это его старый школьный приятель… Короче говоря, Роджер вывел Артура на тюрьму, и там сообщили то же, что и тебе, — что Саймон вскоре после исчезновения навещал заключенного. — Дети не в курсе, — предупредила я. — Им этого знать не следует. — И правильно, — твердо сказала Ширли. — Будет только хуже. Я видела, что случилось с Артуром. Он не мог понять, почему его все бросили: и Дорин, и единственный сын… Я старалась помочь, но так и не смогла убедить, что он ни в чем не виноват. Артур постепенно скатывался в депрессию. В глубине души он знал, что Саймон никогда не вернется, и в итоге его сердце не выдержало. Он просто сдался. Что бы я ни думала про Артура, он всегда хотел для сына только лучшего — правда, одного желания оказалось мало… — Ты так и не выяснила, почему он ушел? — Нет, Ширли, даже не представляю. — Кстати, давно надо было извиниться… Прости, — добавила Ширли, беря меня за руку. — Прости от имени нас обоих, что не оказали тебе должной поддержки. Прости за обвинения в твой адрес. Мы ужасно с тобой обошлись. Я, как и Артур, буду жалеть об этом до последнего вздоха. — Спасибо, — ответила я. Я знала, что она говорит искренне. Теперь, после осознания, что они с Артуром тоже пострадали по вине Саймона, горечь между нами понемногу рассеялась. Я ни в коем случае не позволю, чтобы он еще кому-то сломал жизнь. Ширли искренне улыбнулась, взяла свой бокал и направилась в гостиную. — У тебя есть какие-то планы на субботу? — спросила я. Она молча покачала головой. — Тогда приходи к нам к шести, — предложила я. — Поужинаем. Познакомишься с внуками как следует. Она охотно кивнула. Так началась новая глава в наших с ней отношениях. Нортхэмптон, наши дни