Он стукнул обоими кулаками по столу. — Знаешь, что самое главное? Меня уважают. А тебя — нет. Не успел я осознать, что происходит, как он отшвырнул стул, а меня вздернуло в воздух и прижало к стене ручищей размером с корабельный якорь. На щеках у Кеннета заиграли красные пятна. — Еще раз посмотришь свысока — и тебе, черт возьми, крышка! — рявкнул он, обдавая меня фонтаном хлебных и картофельных крошек изо рта. — Кенни, не надо! — наконец отмерла Дорин. Она подбежала и схватила его за руку. Кеннет развернулся и огрел ее тыльной стороной ладони по щеке. Дорин упала, растянувшись на голых досках пола. — Не трогай ее, ублюдок! — заорал я, но он саданул меня в живот и крепче стиснул лапищу на горле, не давая глотнуть воздуха. — Хватит, ты его убьешь! — взмолилась Дорин, размазывая струйку крови по белому, как у призрака, лицу. — Надо же хоть раз преподать ему урок, — рыкнул тот, занося руку, чтобы снова меня ударить. — Не смей бить родного сына! — закричала мать. Кеннет замешкался на секунду и разжал пальцы, роняя меня на пол. — Говорил я тебе, избавься от него! Он плюнул и выскочил из комнаты. Входная дверь хлопнула. Я с силой втянул в себя воздух. Время словно застыло. — Почему ты так сказала? — просипел я, ничего не понимая. — Прости… — захныкала мать. — Он ведь мне не отец. Мой отец — Артур. — Он тоже. Я хотела, чтобы вы познакомились. Дорин принялась что-то объяснять, но я не слушал. Правда выплыла наружу. Я больше не мог здесь оставаться. Взял чемодан, еще нераспакованный, и вышел из дома. Дорин побежала вслед за мной, умоляя вернуться и искренне веря, что мы с Кеннетом сумеем преодолеть наши разногласия. Как всегда, она себя обманывала. Артур сразу понял, что случилась беда, когда я в тот день позвонил из телефонной будки на вокзале Нортхэмптона и попросил меня забрать. Он не спрашивал, что случилось, а я не стал ничего объяснять. Думаю, он все знал — просто втайне радовался, что я вернулся. Я никому не рассказывал правду о своем происхождении. Запер ее в самом дальнем уголке сознания, вспомнив лишь несколько месяцев спустя, когда накануне моего четырнадцатилетия Дорин объявилась снова. Три одинокие души встретились на нашем пороге, и мы с Артуром поняли, что устали играть в ее игры. Я убежал к себе в комнату, не желая разговаривать с матерью, и сел на пол, прижавшись спиной к двери. Артур внизу отказывался ее принять. Дорин умоляла, чуть ли не ползала на коленях. Он впервые в жизни не уступил. В конце концов входная дверь хлопнула, и Артур, тихо плача, ушел на кухню. В тот день, позднее, когда я вышел из дома, Дорин поджидала меня в глубине двора и сунула мне в руки зеленую коробочку. — Это тебе. Всегда помни, что мамочка тебя любит, какой бы глупой она ни была. В коробке лежали красивые золотые часы «Ролекс». Когда я поднял голову, Дорин уже уходила. Я не стал ее окликать. 16:40 Я обошел, наверное, каждый мощеный переулок Ист-Энда, пока наконец не наткнулся на то место, где прежде жила моя мать. Оказалось, что с годами площадь сменила не только название, но и облик. Над ветхими домиками нависла огромная башня из бетона и стекла, отбрасывая мрачную тень на и без того серый пейзаж. Улица обрела более современный вид, однако лучше от этого не стала, практически не изменив своей убогой сути. Разочарованный, я отправился в кафе, чтобы решить, как быть дальше. Я сделал заказ, и пожилая официантка с черным узлом на затылке и в фартуке, заляпанном супом, принесла мне чаю. — Простите, вы здесь давно работаете? — спросил я ей вслед. — Всю жизнь, мальчик мой, — бросила она через плечо. — Может, вы помните женщину, которая жила в доме на месте, где теперь высотка? Дорин Николсон? Та остановилась и глянула на меня. — Хмм… — Она задумалась. — Я знала одну Дорин, только не Николсон. Как она выглядела? Отец никогда не фотографировал мать — если у него и были какие-то снимки, то на стенах в нашем доме они не висели. Я помнил, как мама пахла, разговаривала, смеялась и пела. Помнил седину в корнях волос, как отвисали мочки ушей под тяжестью золотых серег и как темнела расщелинка между передними зубами, словно у Брижит Бардо. Но за все эти годы, как я ни пытался, мне не удавалось свести эти мелочи воедино, чтобы создать в голове цельный образ. — Пепельно-русые волосы, рост где-то сто шестьдесят пять, зеленые глаза, довольно громкий смех. Она жила здесь лет двадцать назад. Официантка отошла к прилавку, где висели фотографии, и сняла рамку со стены. — Она? — спросила, протянув мне снимок. Я сразу узнал одну из четырех женщин в униформе, стоявших возле стола. — Да. Я через силу сглотнул. — Да, мальчик мой, я знала старушку Дорин. Когда-то она жила здесь, на площади. И работала со мной… Ох, целая вечность с тех пор прошла. Бедняжка… По рукам у меня побежали мурашки. — С ней что-то случилось? — Да, она умерла, мальчик мой. Лет пятнадцать назад. — Как это произошло? — Приятель в который раз избил. И ударил головой о стену. Так нам старина Билли рассказывал. Он, ее приятель, совсем дурной был, вот и отшиб ей все мозги. Дорин какое-то время лежала в больнице, под аппаратами, а потом — все… Я зажмурился и выдохнул его имя: — Кеннет? — Он самый. А вы откуда ее знали? — Она была моей матерью. Официантка надела очки, висевшие на шее, и пригляделась. Потом с глухим стоном села напротив. — Да чтоб меня, ну конечно!.. Ты же Саймон, верно? У тебя ее глаза. Странно, что она знает о моем существовании, не говоря уже про имя. — Ох, мальчик мой… Дорин рассказывала, какой ты красивый шельмец. Официантка хихикнула, и я не сдержал смущенной улыбки. — Знаешь, она о тебе много говорила. И в медальоне на шее носила твою фотографию. Ну, пока не заложила его в ломбард… Так и не простила себе, что отдала тебя отцу. На мгновение в груди стало тесно. — А что с Кеннетом? — За решетку, само собой, отправился. Он, правда, рассказывал в суде, что это была самооборона, она, мол, сама на него кинулась, но кто ж ему поверит? Говорят, пожизненное дали… Официантка, назвавшаяся Мейзи, закурила сигарету без фильтра и рассказала кое-какие недостающие детали из жизни моей матери. Она вспомнила, что Дорин и Кеннет начали встречаться еще подростками. Когда она забеременела, и Кеннет, и родители настаивали на аборте. Однако Дорин упрямо отказывалась, и Кеннет принялся колошматить ее в надежде, что природа возьмет свое и у нее случится выкидыш. Но я уже тогда оказался стойким парнем. Тяга к внезапным побегам проявилась у Дорин, когда та жила у двоюродной сестры в Мидленде. Там она встретила Артура, и тот влюбился в нее по уши. Предложил сыграть свадьбу, даже зная, что она беременна от другого мужчины. Редко кому из незамужних девчонок с чужим ублюдком в животе улыбается такая удача. Дорин искренне любила новоиспеченного мужа, но ветреного сердца ему так и не отдала. После моего рождения она окончательно убедилась, что оседлая семейная жизнь не для нее — ей подавай бурные страсти. Поэтому она вернулась к Кеннету — разумеется, без меня. Тот продолжил ее избивать, и когда становилось совсем невыносимо, она убегала к нам обратно. Так и металась всю жизнь между двумя семьями. — Ты уж не вини ее, мальчик мой. Она ничего не могла с собой поделать, — добавила Мейзи. — Славная была девчушка, да жизнь ее испортила. Есть у меня подозрение, что в детстве над ней измывался папаша. Ну, ты понимаешь, о чем я… Поэтому она думала, что не заслуживает любви. Старалась исправиться и перевоспитать Кенни, но тот с рождения был подонком. Натуру не переломить. — Да, Мейзи, вы правы, — подумал я, поймав свое отражение в окне кафетерия. Когда мы прогнали Дорин, ей оставалось лишь вернуться в Лондон. — Она понимала, что Кенни рано или поздно ее убьет, — пояснила Мейзи, — но идти больше было некуда. Когда случилось неизбежное, ее друзья не знали, как связаться со мной и Артуром. За душой у Дорин не осталось ни пенни, поэтому им пришлось скинуться и оплатить похороны, иначе ее отправили бы в могилу для нищих. — Я часто вспоминаю твою мамашу, — добавила Мейзи, вытирая глаза. — Жаль, что мы не смогли ей помочь.