— Что-то тут нечисто, понимаете, — отвечает Саана, хотя и самой себе она не может толком объяснить, чем ее так сильно взволновала смерть Хелены. — И я решила, что выясню, как все было на самом деле. — Ну, тогда, конечно, спрашивайте, просто я не уверен, что окажусь полезен. Столько лет прошло, ох, уже тридцать, — говорит Харри. — Или давайте лучше так: я помогу вам, но и вы кое в чем мне подсобите. Саана удивленно вскидывает брови: она слегка растерялась. — Да не бойтесь, — смеется Харри. — Просто, понимаете, я очень долго ничего не слышал об Инкери. Как она? Знает, что я вернулся и живу тут с июня? Вы бы рассказали мне немножко о своей тете. Саана рассмеялась от облегчения, а потом ей стало стыдно: как можно было эту трогательную доброжелательность принять неизвестно за что? Напридумывает себе, а потом краснеет. В Хартоле все друг друга знают, но складывается впечатление, что Харри и тетя знакомы несколько иначе. Саана с трудом представляет себе, как они умудрились ни разу не пересечься в таком крошечном местечке. С другой стороны, летом тетя в основном возится в саду, а зимой прячется за книжками на своем уютном диване. — По рукам, — говорит Саана и, изведясь от любопытства, пододвигает стул поближе. — О чем вы подумали в момент, когда нашли Хелену? — она переходит сразу к делу. Харри протягивает кофейник, намекая на добавку, и Саана покорно соглашается, хотя чувствует, что кофеин и так хлещет через край. — Помню, подумал, что природа предала меня. Обманула. Прекрасный день уходящего лета неожиданно принес с собой такое уродство. Это было неправильно, — отвечает Харри Валкама и на секунду замирает с кофейником в руках, глядя куда-то вдаль. — Неправильно? — повторяет Саана. — Нет, смерть, конечно же, естественна и правильна, смерть — часть человеческой жизни. Но когда я увидел ту девушку, то сразу понял: вот так быть точно не должно. — Вы имеете в виду, что девушка умерла насильственной смертью? — Саана понимает, что почти навязывает мужчине свои мысли, но не может остановиться. — Тело просто плавало там, понимаете, в отличном рыбном месте. Да и девушку ту я хорошо знал. Каждое лето продавала клубнику на парковке у магазина. Светлая такая девчушка была, радостная, — задумчиво произносит Харри, уставившись в окно невидящим взглядом. — Там нашли еще что-нибудь? — спрашивает Саана и аккуратно сковыривает пальцем прилипшую к губе кофейную крошку. — Я о том, что если она совершила самоубийство, то вполне могла бы оставить последнюю записку, — размышляет она вслух. — Да нет, вроде ничего такого, — говорит Харри и снова погружается в раздумья. Значит, она не захотела ничего писать. Или не смогла? — Во что она была одета? — спрашивает Саана, отпивая немного свежего кофе — крепкого, но с удивительно мягким вкусом. — В какое-то темное платье, — отвечает Харри. — Ткань была черная, тоненькая. Даже вспоминать страшно. Юбка и волосы облепили тело — покачивались на воде. А обуви, кстати, не было. Ответ Саану удивил. Это что за несчастный случай такой, когда в воду случайно попадают, разувшись? — Может, что-то на теле особенно привлекло ваше внимание или запомнилось? Кровоподтеки, раны? Следы насилия? — спрашивает Саана, громко отхлебывая еще кофе. Давненько не пила она кофе, сваренный на плите. Теперь будет гарцевать всю ночь. — Помню, голова показалась какой-то потемневшей. Лицо закрывали волосы, все в жутком беспорядке. Возможно, она ударилась обо что-то головой. Я не мог себя заставить туда смотреть. Вот про обувь хорошо запомнил, ну, что босая была. Меня это даже как-то подкосило: наверное, сильно замерзла перед смертью. Саана кивает. — Ну, я свою часть уговора выполнил. Теперь ваша очередь рассказывать, как дела у тети, — говорит Харри и с любопытством смотрит на Саану, наклонив голову. Конечно, нельзя быть на сто процентов уверенной, но женская интуиция и какое-то нервное, едва заметное подрагивание бровей Харри говорят о том, что вопрос о тете задан не из вежливости. Саана улыбается и чувствует, насколько ей приятно и комфортно болтать с этим мужчиной. Они потягивают кофе, и Харри, в своей неспешной манере, рассказывает о годах, проведенных им в Лапландии. О вдовстве. Рассказывает о том, как до последнего не был уверен в своем решении вернуться в тихую Хартолу. Вечером Саана и тетя вновь собираются у обеденного стола. Саана ловит себя на том, что каждый раз с нетерпением ждет совместной трапезы. Отменные харчи под увлекательную беседу. — Как продвигается? — интересуется тетя, ставя на стол горячий противень. Саана рассказывает о первых набросках главы, в которой она находит могилу Хелены на кладбище. — Еще я была дома у Харри Валкамы, поспрашивала его, — сообщает Саана, собирая вилочкой остатки еды на тарелке. — Приветливый и приятный мужчина. Фаршированные баклажаны тети — это нечто, и Саана снова опустошает тарелку за считаные секунды. Интересно, если положить еще немного, ее разорвет или нет? — Это настолько вкусно, что, пожалуй, рискну, — говорит Саана и тянется к противню. — Так и что Валкама-то? — спрашивает тетя, наливая себе минеральной воды. — А что с ним? Я просто задумалась над тем, был ли он любовью всей твоей жизни, — не сдерживается Саана, с вызовом поглядывая на тетю. — С чего вдруг такие выводы? — спрашивает та и обеими руками берется за противень. — Уберу-ка его, а не то сметем все подчистую. — Ему было очень интересно, как у тебя дела, — ухмыляется Саана, замечая, как покраснела Инкери. — Как насчет того, чтобы взять по бокальчику хереса и выйти посидеть на садовых качелях? — тетя пытается сменить тему. Саана улыбается. И хотя в ее голове херес — это напиток театралок преклонного возраста, которым нечем себя занять в антракте, прямо сейчас тетин херес как-то композиционно напрашивался и был самым желанным напитком на всем белом свете. Счастливая и сытая, Саана начинает убирать посуду со стола, а тетя чем-то громыхает, пока ищет подходящие бокалы для хереса. Посуды у тети — на все случаи жизни. Наконец в поле зрения появляются изящные хрустальные бокальчики, и тетя наполняет их напитком цвета древесной смолы. Саана наблюдает за уверенной поступью Инкери: тетя выходит на веранду, затем во двор. Они обе босиком — трава немножко холодит и щекочет ступни. Солнце вот-вот зайдет, на улице начинает смеркаться. Набежали тучи, и эта серость будто замедляет, смягчает все вокруг. Саана и тетя сидят в полной тишине. Небо подчеркивает изящный силуэт дома, делая его выше; от дворовых построек веет умиротворением. Зелень утопает в нежных летних сумерках, сливается с ней. Женщины чокаются и улыбаются друг другу. Отдающий изюмом херес приятно согревает сытое нутро. Саана обнимает одну из подушек и расслабленно откидывается на спинку сиденья качелей, устремляя взгляд в небо. Выпитый кофе отбивает свой ритм в ее груди. Приглушенные пышной дворовой зеленью звуки трассы оборачиваются далекими отголосками. Тетя говорит, слышно или не слышно шум дороги — зависит от направления ветра. А ветер переменчив. — Ты все правильно поняла, — говорит Инкери и делает глоток. — Когда-то мы с Харри были сильно влюблены друг в друга. Саана поворачивается к тете всем телом. — И что случилось? — Мне тогда не сиделось на месте: я хотела узнавать мир и путешествовать, а не привязываться к другим людям. Пока меня не было, Харри успел найти себе домашнюю женщину и обзавестись семьей, — рассказывает тетя, а Саана пытается уловить в ее голосе тончайшие оттенки чувств. Но горечи среди них нет. — Приятный он человек. Вдовец, кстати, — между делом сообщает Саана, но в итоге решает оставить тетю в покое. Двор окутан ароматом жасмина. Каждый раз, когда ноги скользят по земле, Инкери тихонько от нее отталкивается. Они с Сааной молча покачиваются. Они просто есть. На фоне вечернего неба едва различимы мелкие, суетно роящиеся насекомые. К счастью, комаров почти нет. ЛЕТО 1989, ХАРТОЛА — Волосы непременно нужно укладывать в высокую прическу, вот так, — сказал барон, аккуратно распустил волосы Хелены, собранные до этого в конский хвост, и поднял наверх. Они стояли вдвоем перед огромным зеркалом в позолоченной раме. Хелену все это смутило до крайности, тем не менее она не шелохнулась. Барон соорудил на голове девушки нечто вроде пучка, напоминающего высокие праздничные прически, и восхитился изяществом шейного изгиба, который грех скрывать. — Начиная с сегодняшнего дня ты будешь убирать волосы наверх, пообещай мне, — сказал мужчина и налил обоим по бокалу портвейна. Вторая доставка ягод. Хелена ждала встречи всю неделю. Барон поселился в ее мыслях, был с ней всюду: дома, на клубничной ферме — куда бы она ни направлялась. Мужчина поставил проигрываться старую пластинку. Это была опера. — Это Русалка поет «Гимн луне», Song to the Moon, — сказал барон. — Красивейшая из известных мне арий. Написана Антонином Дворжаком. Оригинальное название — Měsíčku na nebi hlubokém. Хелена слушала рассказ барона лишь краем уха — настолько захватила ее потрясающая, волшебная музыка. Невесомые переливы арфы и трогательная нежность песни заворожили девушку. Когда пластинка начала потрескивать и остановилась, Хелена попросила послушать арию еще раз. Несколько часов спустя Хелена хихикала, сидя на диванчике и наблюдая за тем, как барон танцует в зале с воображаемой партнершей под немецкий шлягер. Хелена буквально тряслась от смеха, но высокий пучок на ее волосах так и не растрепался. На изящной шейке красовался старый, чуть ли не девятнадцатого века шарф с золотистым узором. От бурного веселья у Хелены даже разболелся живот. Так свободно она смеялась, пожалуй, лишь наедине с Йоханной. Портвейн смягчил не только Хеленины принципы, но и жесткий старинный диван в стиле рококо под ее ягодицами. Вино нашептывало шальные идеи, устремляя разум выше усадебной крыши, в места, которых даже не существует. — Выпьешь еще? — спросил барон и, не дожидаясь ответа, плеснул Хелене добавки из хрустального графина. В ту секунду пернатое семейство — мама-утка и трое утят — появилось в зале, вперевалочку ступая по блестящему полу, но Хелену уже было ничем не удивить. Высоченные стопки журналов, кучки зерен, оставленные по всему дому для уток, поддержание специальной температуры для орхидей, опьяняющих своим видом и ароматом, — ко всему этому она успела привыкнуть. Ну почему вот так не может быть все время? Хелена потягивала портвейн и воображала, будто музыка, постепенно стихая, заполняет собой сначала остальные комнаты, а потом и приусадебный двор, где смешивается с другими звуками жаркого лета. С жужжанием мух и слепней, со стрекотанием сверчков, с едва слышным шелестом травы. 6 ИЮЛЯ, СУББОТА, ХЕЛЬСИНКИ Юха Мертанен не последний человек в руководстве ЦКП и славится тем, что периодически вмешивается в ход расследования. Порой Ян бывает ему за это благодарен, однако какого-то однозначного мнения о начальнике он так до сих пор и не сложил. Вполне в стиле Мертанена ожидать от команды синхронных прыжков выше головы, и когда подчиненные, ко всеобщему удивлению, такие прыжки действительно совершают, то Мертанен методично приписывает чужие заслуги себе любимому. По мнению Яна, в некотором смысле его команда похожа на национальную сборную Финляндии по хоккею. Когда финны проходят в финал, все говорят: «Мы молодцы, мы лучшие». «Мы». Но вот Финляндии дают по роже — и народ умывает руки, дистанцируясь от позора и захлебываясь своим гневом на «них», на паршивых игроков. В финале драмы несчастный тренер, или руководитель следственной группы, оказывается на линии огня. Пока расследование продвигается успешно, до всех этих экспертов не достучаться, но случается затык, следователи заходят в тупик — и желающие высказаться вырастают как грибы после дождя. На утреннем совещании должны присутствовать Мертанен, Ян с командой и прокурор. Сегодня суббота, но положение таково, что теперь неделя подчиняется делу, а не дело — неделе. С выходными придется на время попрощаться. Ян надеется, что собрание закончится побыстрее: чем раньше они выедут в Хартолу, тем лучше. Когда Мертанен заходит в помещение, все затихают. — Так, я вас внимательно слушаю, — начинает он, однако тут же требует себе кофе. Благо еще никто ничего не успел сказать. Хейди выходит за напитками для Мертанена и прокурора. — Молока не было, — говорит она, с громким стуком ставя кружку с кофе на стол. Мертанену все равно: он всю жизнь пьет горький кофе без сахара и молока. Начальник крепко сжимает свою кружку с «Симпсонами» и ждет. Ян прокашливается. — В Хартоле действительно обнаружили вторую жертву, — сипло говорит Ян, прокурор мгновенно настораживается. — Безо всяких сомнений, субъект тот же. — На данный момент у нас две жертвы, Сундин и Эскола, и один и тот же способ убийства, — сообщает Ян, ловя на себе необычно серьезный взгляд Мертанена. В глазах мужчины будто промелькнул намек на беспокойство. — И еще кое-что, — продолжает Ян, тщательно выбирая слова для следующего сообщения. — Есть некоторые основания полагать, что субъект запланировал четыре убийства, — говорит он и наблюдает за тем, как ничего не выражающее лицо Мертанена постепенно бледнеет. — Первый звонок был произведен с одноразового номера, нам удалось отследить покупку симки. Но вместо одной симки нанятый убийцей наркоман купил целых четыре. У нас была возможность зацепиться за эти одноразовые номера, но на второй жертве субъект сменил тактику. Звонок Эсколе отследить практически невозможно, потому что речь идет об использовании скрытой сети, даркнета. — Мы бросим все ресурсы на расследование этого дела, — говорит Мертанен, отпивая кофе. — Ян, ты руководитель, но, если понадобится моя помощь, обращайся. Ян переводит взгляд на прокурора, тот согласно кивает. Это было предсказуемо: у расследования серии жестоких убийств приоритет всегда высший. Если появятся еще жертвы, серийный убийца с клеймом прославится на всю Финляндию — настолько этот случай необычный и жестокий. Ян рассказывает о том, чем они займутся в Хартоле, и обещает обо всем незамедлительно докладывать хельсинкскому руководству.