РЕЧНЫЕ ДЕВЫ Вероломный порог вызывает у местных страх и трепет, однако они, Речные девы, его тайные поклонницы. Им посулили золотые горы, и они дали обет молчания. Крещение дарует им святость, но цена этой святости — молчание. Их собственной волей было стать Речными девами. Преисполненные тишины, ученицы церковной школы сидят, склонив головы, в одной руке — камень, в другой — долото. Пальцы изодраны в кровь, но они продолжают проделывать в камнях крошечные норки, чтобы потом скормить готовые чашечники речным водам. Два жертвенных камня на влажном травяном пригорке. По одному на каждую девушку. Камни — тем, кого забрал порог. Преисполненные тишины, совершают они паломничество к матери Хелены, просят отдать им Хеленину старую резинку для волос. Бархатную темно-синюю резинку. Они вдыхают застоявшийся, тяжелый воздух в комнате Хелены, ароматы найденных в ящичке духов «Ив Роше» и одежды, сохраняют все в своей памяти. Они снимают волосы Хелены с ее старого гребешка и наблюдают за тем, как тоненькие ниточки неспешно летят на ковер. Ясный, прозрачный свет едва зародившейся осени проникает в комнату через арочное окошко, обнажая царящую повсюду скорбь. Они легонько прикасаются к ткани декоративных подушечек Хелены, к корешкам книг и под кроватью находят коробку, где покоятся дневники Хелены. В полном молчании читают они эти записи, ища то, что подтолкнуло Хелену к смерти. Они аккуратно вынимают последний из дневников, передают его из рук в руки, вдыхают по очереди его запах и кивают друг другу, выказывая полнейшее взаимопонимание. Дневник пропитан тайной. Наконец нашлась ниточка, связывающая их с Хеленой. Они поделят Хеленины записи, которые не принадлежат полиции, не принадлежат хищникам. Их объединяет тайна, идущая по пятам, дышащая в затылок по ночам, за завтраком, на пути в школу, в скучных домашних заданиях и вечерами, когда время ложиться спать. И эту тайну у них никто не отнимет. Они красят глаза черной краской, облачаются в белое и одна за другой едут по песчаной дороге на велосипедах. Они пьют горькое яблочное вино и кривятся, вспоминая о мальчиках и мужчинах, стремящихся разглядеть их обнаженную кожу сквозь тонкие одежды. Они поднимают в воздух средние пальцы и едут еще стремительнее. Они попробовали все. И больше никогда не будут. Они звонят в чужие дома, молча дышат и затем бросают трубку. Они прокалывают шины этим напыщенным индюкам, режут ножами резину и со смехом убегают в нежные объятия летней ночи. Днем они тише воды, ниже травы. Серые воробушки, чирикающие под дудки учителей и родителей. Но по вечерам и на выходных они собираются вместе на одном и том же тайном месте. Они кланяются алтарю, объединяют силы и становятся куда могущественнее, чем поодиночке. Они пытаются приручить черных дроздов. Они бегут за бабочками-траурницами, воображая себя на их месте. Они пьют яблочное вино, принося его в жертву тем, кто покинул их круг. Поминают. Они огромны, они сильны, они загадочны, они меланхоличны, они помнят о клятве и помнят о девушках, которых остальные уже давно позабыли. Иногда, когда поблизости нет посторонних, они погружаются в воду, ведь они — Речные девы. Огненно-рыжая, иссиня-черная и исчезнувшая, светлая как лен. 13 ИЮЛЯ, СУББОТА, ХАРТОЛА — Ты заметила, что дошла до дома не одна? — спрашивает тетя, поднимая голову от куста картошки. — В каком смысле? — Саана сбита с толку. Она только ступила на двор и еще не успела заметить в саду тетю. — Мужчина в машине немного напоминал пастора, — сообщает тетя, вновь погружаясь в прополку грядки. Содрогнувшись, Саана оглядывается назад, на дорогу. Звук мотора неподалеку — послышался или нет? Саана не уверена, что тетя говорит серьезно. Дорога пуста. Людей нигде нет. Саана проходит в дом и ненадолго садится на кухне. Ей тут очень нравится: кухня обставлена немного замысловато, во французском стиле, и оригинально сочетает в себе элементы старины и современности. Когда Саана была совсем ребенком, эта кухня своими ароматами и атмосферой безмятежности быстро завоевала детское сердечко. В углу красуется старинная чугунная пекарная печь, но у нее есть и достойный конкурент — чудесный крестьянский стол. Саана помнит, как любила в детстве заползать под него, в «домик», изучать порожденные временем трещинки в столешнице и поглаживать обветшалую древесину. Еще она обожала старый шкаф для посуды, ставший прибежищем для всех плошечек, тарелочек и чашечек, собранных тетей за многие годы. Саана заметила, что тетя питает особую любовь к арабской посуде: ее в доме становится все больше. Если в кухонные шкафчики помещается не все, на помощь приходит сервант в коридоре. И хотя очень многое на кухне может похвастаться пережитым столетним юбилеем, на новую и современную духовку тетя решила не скупиться. А тающие на языке кулинарные шедевры рождаются на газовой плите. В один прекрасный день, когда Саана по-настоящему осядет где-нибудь, у нее будет такая же восхитительная кухня — по крайней мере, в мечтах. Нужно переодеться во что-то поудобнее, и Саана поднимается к себе наверх. Ноги будто налились свинцом из-за ее недосыпа. На втором этаже одну из коридорных стен украшает маленькая картина с лисичкой. В голове Сааны тут же вспыхивает воспоминание из детства. Она идет своими крошечными босыми ножками по дощатому полу, наверху застоялся теплый воздух, на стене висит картина с лисичкой. Лисьи глаза-бусинки пронзительно смотрят. Саана останавливается у картины и легонько касается поверхности полотна кончиками пальцев. Кажется, будто она может услышать доносящиеся с нижнего этажа голоса взрослых, звуки семейных торжеств. На языке ощущается фруктовый вкус напитка Лоухисаари[63], который тетя только-только смешала, — его так приятно потягивать через трубочку, сидя на садовых качелях. Саана присматривается к лисичке, притаившейся у самого входа в еловый лес. Тетя как-то упомянула о том, что это подарок одного старого друга. Саана находит подпись. Черные буквы едва прослеживаются на фоне темно-зеленого мха: «Król». Саана принимается перебирать одежду, образовавшую на кресле некоторое подобие тряпичной свалки. Домашних штанов нет — наверняка в стирке. Краем глаза она замечает, что на прикроватном столике что-то неуловимо изменилось: будто вещи лежат немного по-другому. Негативы и копии статьи теперь на самом верху, хотя до этого точно хранились между страничками блокнота. Озадаченная, Саана возвращается вниз. Вскоре со стороны веранды доносится грохот: там хозяйничает тетя. Проведенные с Инкери недели научили Саану мастерски определять на слух, чем именно занята тетя. Судя по всему, сначала та заносит на веранду резиновые сапоги и заходит в дом. Потом моет руки в ванной лавандовым мылом и переодевается, сменив садовый костюм на домашнее платье. Саана ставит чайник, потому что именно это захочет сделать тетя, когда ворвется на кухню, источая энергию повозившегося в земле садовода-любителя. Саана дарит тете улыбку. На Инкери надето одно из платьев «Маримекко»[64], со временем оно полиняло от частых тетиных прогулок. В детстве Саана думала, что в каждом из кармашков этого платья кроется по маленькому сюрпризику. Вода вскипает, и тетя наливает дымящийся кипяток в большущую чайную чашку с розочками, куда тут же кидает пару листиков черной смородины. Так рождается тетин фирменный напиток — черносмородиновый чай. — Ну и?.. — начинает тетя, приземляясь на стул с чашкой чая. — Почему у меня такое ощущение, что у тебя что-то случилось? — спрашивает она, пристально глядя на Саану: ищет подтверждение своим догадкам. Пытаясь придать лицу максимально теплое и непринужденное выражение, Саана протягивает Инкери баночку меда. Она нервно постукивает ногтями по столешнице, после чего все же решает не молчать. — Я встретила одного очень интересного человека, — проговаривается она, и на миг воцаряется приятная, мягкая тишина. Тетя улыбается, добавляет в чай немного меда и начинает размеренно и плавно его помешивать. — Я постелила тебе свежие простыни. Саана благодарит и мысленно задается вопросом: именно тогда Инкери и порылась в ее вещах, в ее записях? — Я рада за тебя, — произносит тетя с хитрым прищуром. — И кто же этот интересный человек? — Ой, можно я не буду рассказывать? Пока что, — говорит Саана. Ей кажется, что, если взять и все сразу выложить, волшебство рассеется. ЛЕТО 1989, ХАРТОЛА Хелена обернулась и с ужасом воззрилась на дверь. Она ожидала увидеть кого-то в проеме и уже лихорадочно обдумывала объяснение своему поведению, тому, что она стоит в спальне барона. Однако стоило ей обнаружить источник шума, как тут же захотелось истерично рассмеяться — от облегчения, смешанного с пережитым страхом. Мама-утка и четыре утенка гордо прошлепали в комнату. — Привет, милашки, — прошептала Хелена утиному семейству и на цыпочках пошла к двери. Притрагиваться к постели ей больше не хотелось. Желание что-то исследовать в этом доме отпало напрочь. Она всего-навсего мечтала уйти. Выйдя из спальни, Хелена изо всех сил ринулась в зал — и успела ровно к тому моменту, когда вернулся барон. — Появился ли тот, кто заставляет твое сердце биться чаще? — поинтересовался барон. Июльский вечер уже начал отдавать прохладой надвигающейся осени. Они сидели на веранде, наслаждаясь немецким белым вином. Понемногу Хелена привыкла ко вкусу алкоголя. Привыкла к тому, как он обволакивает голову, принося с собой радостные мысли. Она сидела здесь, вот так, втайне от своих близких, и пила вино с мужчиной вдвое старше ее. Теперь этот факт не вызывал у нее лишних вопросов или опасений. Наоборот. В усадьбе она чувствовала себя живой, чувствовала себя собой — настоящей. Откровенный вопрос барона повис в мягком, чуть прохладном вечернем воздухе, и Хелена покраснела. — Есть один, но я не знаю, взаимно ли это, — ответила она. Барон научил Хелену не стесняться и не скрывать своих чувств. Их стоило исследовать, высвобождать, отпускать, ведь только тогда они смогли бы поддерживать в человеке жизнь. Хелена была полна решимости. Барон подлил им еще вина. Где-то в поле раздавался стрекот сверчков. Чуть позже тем летом в почтовый ящик семьи Тойвио кто-то бросил письмо для Хелены. ПРИГЛАШЕНИЕ Добро пожаловать на Венецианский карнавал в усадьбе Коскипяя 31.08.1989. Дресс-код: вечерний наряд и карнавальная маска Как Хелене не сойти с ума в ожидании конца лета? С того момента она, не переставая, думала о приглашении и представляла себе грядущее действо. Какой нарядной она будет. Как украсят усадьбу. Какая потрясающая атмосфера окутает этот праздник. Она, такая заурядная, оказалась одной из тех загадочных персон, которых барон ценил настолько, что пригласил к себе на карнавал. Однажды вечером, за несколько недель до рокового праздника, Хелена пила невкусный яблочный сидр в комнате у Йоханны. Они слушали Dingo и крутили пустую бутылку из-под сладкого коктейля. — Правда или действие? — спросила Йоханна, довольная тем, что горлышко указало на Хелену, а не на нее. — Правда, — ответила Хелена и замерла в ожидании вопроса. — Ты влюбилась? — выпалила Йоханна. — Если да, то в кого? — быстро добавила она и выжидающе уставилась на Хелену. Сначала Хелена скривилась, будто от боли, но потом решила, что Йоханне-то можно и открыться. — Да, — произнесла Хелена смущенно, однако при этом с каким-то воодушевлением. Признаваться было приятно. — В кого? — спросила Йоханна, нетерпеливо придвигаясь к подруге. — Это уже два вопроса. Один за раз, — захихикала Хелена. Она сгорала от желания поведать о мире, в который удалось краешком глаза заглянуть этим летом, но все же промолчала, опасаясь того, что, если сразу рассказать, волшебство рассеется. Они продолжили пить и подпевать звучащим из радиоприемника песням. Йоханна стащила немного виски из отцовского кабинета и со смехом рассказала, как добавила в бутылку воды, чтобы было не так заметно. Хелена восторженно разглядывала комнату подруги. У Йоханны ни в чем не было нужды. Мама Йоханны не разрешила впускать пса Нойманна в дом, так что тот остался на улице. Когда со двора послышался лай, девочки прильнули к окну, снедаемые любопытством. Они стояли, прижавшись друг к другу, и пожирали глазами улицу. Хелена почти могла почувствовать алкогольное дыхание Йоханны у своего лица. Двор пустовал. Наверное, пес просто взвился, услыхав приближение какого-нибудь животного — полевки или зайца. Йоханна впилась в Хелену взглядом и наклонила голову. А затем, ни с того ни с сего, она подалась вперед и поцеловала подругу прямо в губы. Сначала Хелена растерялась, но потом ее медленно начал заливать гнев. — Какого черта? — выпалила она, и Йоханна тут же отскочила на пару шагов назад. От удивления Йоханну затрясло мелкой дрожью: теперь она понятия не имела, что делать. — Я подумала, это… в смысле, что ты тоже… любишь… — разрыдалась Йоханна, и к Хелениному гневу стало примешиваться беспокойство. — Йоханна, ты моя лучшая подруга, правда, лучшая-прелучшая и самая любимая, но ты не нравишься мне… вот так, — сказала Хелена и попыталась погладить Йоханну по плечу, однако та сразу же скинула с себя ее руку. — Ну и кто тогда? — сдавленно произнесла Йоханна, и было понятно, что юлить не стоит. — Тот, кого называют бароном, — призналась Хелена, стараясь звучать как можно непринужденнее. Стараясь выглядеть так, будто это чувство не настолько уж и глубокое. И в ту секунду, когда ничего ужасного еще не произошло, они вдвоем стояли у Йоханны в комнате и смотрели друг на друга, словно чужие люди. Обе раскрыли свои секреты, надеясь на поддержку и понимание. Однако во взгляде Йоханны промелькнула злая насмешка — и она расхохоталась. Казалось, этот мрачный бессмысленный смех не утихнет никогда. 13 ИЮЛЯ, СУББОТА, ХАРТОЛА