«Хотел бы и я знать, за что», — с раздражением не то на женщин, не то на свою чувствительность, подумал Айдаров. Но ровно, твердо сказал: — Поймаем, никуда он от нас не денется... А сейчас успокойтесь и еще раз помогите нам. Очень прошу вас. Сауле закивала. Вытерла слезы углом чистой пеленки. — Да, спрашивайте. — Помните, Сауле, вы говорили, что десятого числа, после того, как Кален и его двое друзей куда-то ушли, в это самое время приходил какой-то парень? — Конечно. Хорошо помню. — Могли бы вы его узнать? — Да, могу. — Тогда, пожалуйста, посмотрите эти фотографии. Может быть, среди них найдете того парня. Сауле дошла до фото Умырзакова, кажется, еще толком не глянула — сразу: — Он. Он приходил тогда. Капитан Кучеренко Младший брат Рахима, Булат, не храбрился, как раньше. Видимо, чувствовал: что-то есть у милиции, раз так пристально интересуются им. — Как положено по закону, — бесстрастно сказал Кучеренко, — предупреждаю: нашу с тобой беседу будет записывать магнитофон. — И другим тоном, более участливым: — Как живете сейчас? — Так, живем. — И паренек неопределенно пожал плечами. — Дома как, нормально? — Нормально... А чего? — Где отец? Как он? — Что — отец?.. Бывают деньги — выпьет. А так — спит. — Ясно. Ну, а Рахим вернулся из Аральска? — Вернулся... — И вдруг другим тоном: — Разве не знаете, что он в горотделе? — Знаю, — сказал, нахмурясь, Кучеренко. — Я-то знаю, не уверен был, знаешь ли ты... — Помолчал. — А пригласили тебя уточнить кое-что. Булат глянул быстро, пронзительно и спрятал глаза. — Уточняйте. — Когда Рахимбек вернулся из Аральска? — Вернулся?.. Двенадцатого вернулся. — Так, добре. Ну, а сколько он там был? — День... Нет, два дня. — День или два? — Два... — Чего же он там делал два дня? — Это я не знаю... — Ну, ладно. А когда уехал?.. Только не торопись, подумай хорошенько. Подумай и над тем, что мы эти дни проводили определенные следственные действия, чего-то, наверное, добились... Булат подумал. Каким-то безразличным тоном сказал: — Одиннадцатого он уехал. — Поточнее. В котором часу? — Одиннадцатого... утром. Старший лейтенант Павлычев Пожилой охранник из вневедомственной охраны, прочитав удостоверение Павлычева, вытянулся как по команде «смирно». — Да, товарищ старший лейтенант, — сказал громко, твердо, — бывают у нас случаи. Бывают, нечего греха таить... Через проходную не проносят — нет, тут у нас строго. Мать родную остановим — не положено. А через забор — озоруют... Да, выбросят булку, потом забирают. Облаву делаем — а все бывает, озоруют. — Что ж, — сказал Павлычев охраннику, — надо и мелкое озорство пресекать. Да построже — вы на важном объекте, на очень важном — вашим хлебом почти весь город кормится. — Вот и я говорю: строже надо. А то когда поблажки бывают. Вот намедни, например... — Простите, — перебил Павлычев, — сначала мне надо познакомиться с обстановкой, потом потолкуем... Мне нужно пройти на территорию комбината. — Это — пожалуйста, — с готовностью отозвался охранник. — Только выходной нынче, начальства нет. — Как же нет? Комбинат ведь работает. — Знамо, работает. Как же народ оставить без хлеба?.. В цехах, конечно, есть мастера, главного начальника нет. — А мне пока главный и не нужен. Покажите, где у вас тут какой цех, где разные службы. — Это — можно. — Охранник вышел из проходной во двор, Павлычев — за ним. — Это вот, — указал на большое трехэтажное здание, — это главный корпус, хлеб дают. Налево — вот тот — кондитерский цех, его позже построили. А вон там — кочегарка у нас. На ней весь комбинат держится, без нее — никуда. «Скучно, наверное, одному в проходной, — подумал Павлычев, — вот и спешит — не остановишь». Павлычев пошел рядом с недавно побеленным кирпичным забором. Поднимал голову, как бы определял, достаточно ли высок забор, — это для охранника, он ведь теперь следит за каждым движением. Забор наконец подвел Павлычева к кочегарке. Дверь в нее была полуоткрыта. Павлычев решительно вошел. Прямо — топка, из-за дверцы чуть выбивается дымок. Направо — большой ящик, исполняющий роль стола. За ним, за ящиком, — трое. Один на чурбаке, двое на табуретках. Посредине ящика-стола — распластанный на доли арбуз — доли сахарно искрились и обливались обильным соком. — Здравствуйте, — весело поздоровался Павлычев, — приятного вам аппетита. — О, ко времени, — отозвался усатый, щетинистый мужчина лет пятидесяти, указывая на арбуз. — Здравствуй и садись с нами... Свеженький, специально охлаждали. — Что ж, не откажусь, — по-прежнему весело сказал Павлычев. Один из троих — левое веко у него несколько вздернуто — уступил свою табуретку Павлычеву, себе принес из темного угла небольшой ящичек, опустился на него. Павлычев похвалил арбуз. — Да, неплохой, — сдержанно согласился усатый. — А дыни у нас все же лучше, — сказал вдруг с заметной гордостью. — Знаешь, — глянул прямо на Павлычева, — еще в прошлом веке наша Казалинская дыня заработала золотую медаль на Всемирной выставке в Париже. Слышал об этом? — Приходилось, — кивнул Павлычев. Усатый воздал должное и кзылординским помидорам. Потом спросил Павлычева: — А вы, извиняюсь, кто будете? — Я из железнодорожной милиции. — Павлычев назвал себя. — Так, из милиции?.. — степенно перепросил усатый. — А я старший кочегар, Линьков Кузьма Савельевич.