Он так сжал руку, что Павлычев усмехнулся про себя: «Ну и пятерня. Как у Елюбаева». А Линьков снова сказал: — Значит, из милиции?.. — Пристально посмотрел на Павлычева. — Из котлонадзора тревожат нас, бывает, а вот из милиции, да еще железнодорожной... — Меня котлы не интересуют, — деловым тоном ответил Павлычев, — я к вам совсем по другому поводу, Кузьма Савельевич... А повод такой. Десятого числа на станции убили одного парня. — Да, слышали. Девятый, или Звонарь. — Вы его знаете? — Нет, не знал, да на другой день после убийства один наш кочегар сказал... — Фамилия, имя его?.. — Вы это знаете, — добродушно усмехнулся старший кочегар, — догадываюсь: из-за него и пришли. — Правильно, Кузьма Савельевич, — улыбаясь, согласился Павлычев. — Спрашиваю, чтоб еще раз проверить, точные ли у нас сведения. — Понял, — кивнул Линьков, — у вас свои фигли-мигли... Джанибек Умырзаков, он сказал... — Выходит, сведения у нас правильные... Пожалуйста, поподробней: как, при каких обстоятельствах сказал Умырзаков об убийстве Мамбетова-Звонаря, что именно сказал. Постарайтесь все припомнить, до последнего винтика. — Это можно. — Линьков неторопливо закурил. — Значит, так. Десятого Джанибеку дали отгулять семь выходных — Степка вон, — указал взглядом на своего товарища со вздернутым веком, — Степка пришел из больницы, ну, и дал я Джанибеку неделю отгулов. Он говорил: «Поеду к дяде в Саксаульскую». Ну вот. А на другой день, в четверг, приходит какой-то кислый — моя смена как раз, я стоял. Спрашиваю: «Чего же не уехал?» Он мне: «Одного парня порезали...» Говорю: «Ну и что? Ты езжай своей дорогой, чего он тебе, тот парень?» Джанибек вроде удивился. «Знакомый, — говорит, — парень. Живет недалеко». — «Ну и что? — говорю. — Теперь вся жизнь, что ли, остановилась? Или вы с ним друзья, близкие?» Джанибек говорит: «Дело сорвалось...» — Это вы точно помните? — перебил Павлычев. — Так и сказал: «Дело сорвалось?» — Да, так и сказал: «Дело сорвалось». — А не говорил, какое дело? — Нет, не говорил. Понял я: они столковались что-то сделать вдвоем, вместе. Теперь того, его дружка, порезали — дело и сорвалось... А какое дело — я не уточнял. Мало, думаю, чего у них там по молодости... — Хорошо. О чем дальше говорили? — Тут я спросил: «Что же это за парень, которого порезали?» Джанибек мне: «Девятый, еще Звонарь его зовут... Не слышал такого?» — «Нет, — говорю, — со Звонарем не вожусь. Человеческое имя-то у него есть?» Джанибек называл, да я — без надобности, не запомнил. Мамбетов, говорите? — Так. А дальше что? — На том, сказать, все и кончилось. Да, Джанибек закурил, добавил: все равно поедет к дядьке. — Припомните поточнее, как он это сказал. — Как?.. Стояли, курили. Он, видно, думал об этом самом Звонаре. Затянулся и сказал: «Все равно поеду в Саксаульскую». — Можно это понять так: ему вроде бы что-то мешало — и это «что-то» было связано со Звонарем, с Мамбетовым, — тем не менее он все же решил ехать? — Да, так я и понял. — Любопытно... Что же дальше? — И все. Ушел и не приходил. Наверно, действительно уехал к дяде. — Так... А давно работает у вас Джанибек? — Нет. После первого мая пришел. — И как, что он за человек? — Ничего вроде парень... Особенно-то не распространяется. — Не припомните, о чем он думал, о чем больше всего говорил? Особенно детали, мелочи припомните, бывает «мелочь» — глядишь, золото. — Не знаю, золото ли... Так, обо всем понемногу говорил. — Как относится к выпивке? К деньгам? — Не скажу, особенно не напивался, а было, любит. — Ну, а по натуре как, любит, например, шикануть, нарядиться, скажем, как я? — Павлычев шутливо указал на свой яркий галстук, на рубашку, на отлично отглаженные брюки. Линьков кивнул. — Это — любит, хлебом не корми... Нет, про деньги. Мы ничего, прилично зарабатываем, а он получил последний раз получку, 113 рублей получил за полмесяца, и вдруг говорит: «Крохи несчастные». Я обозлился, ему: «Поди, дурак, больше заработай». Он мне: «И пойду». — Так и сказал: «И пойду»? — Так и сказал... И нарядиться любит — куда там. Машину мечтает купить, «Жигули». Только на какие гроши? Храбрый больно. — Любопытно... Что еще можете сказать об Умырзакове? — Да так... Молчит все больше. Павлычев говорил и с другими кочегарами. Но они отвечали на его вопросы односложно, нового ничего не добавили. Старший кочегар, Линьков, вышел проводить Павлычева. — Да-а, — протянул он. — У нас работа лошадиная — на угле ведь, видели, если бы на мазуте крутилась технология... Но и у вас — не чай с лимончиком. Смотришь телевизор — скажем, «Следствие ведут знатоки», — ловко у них получается. А на деле, я знаю, — ох побегать надо... — Да, всяко бывает, — сказал Павлычев. У проходной они простились по-дружески. Подполковник Сарсенбаев — Товарищ подполковник, я заявляю решительный протест... На каком основании вы взяли подписку о невыезде с моего мужа, Шамова Геннадия?.. На том, что какой-то желторотик вместе со своей полусумасшедшей теткой решили, будто Геннадий кого-то там видел? Но откуда ему, желторотику, знать, что видел Геннадий и чего не видел? Почему вы верите всякой клевете?.. Выходит, на меня кто-то, допустим, на меня скажут, что я собираюсь убить свою соседку, — и вы посадите меня? Я требую, чтобы моему мужу немедленно разрешили выехать в отпуск... Или я иду к прокурору... — Сегодня воскресенье, — негромко заметил Галимжан Сарсенбаевич, — в прокуратуре выходной. — Что? Что вы сказали? — Сказал: не надо распалять себя попусту — сегодня в прокуратуре выходной. Темные глаза молодой женщины округлились, лицо, наоборот, вытянулось. — Как вы разговариваете? — Лучше подумайте, как вы сами разговариваете. — Я буду жаловаться! — Пожалуйста. Я вас не задерживаю. Сарсенбаев встал, показывая, что разговор окончен. — Нет, нет... Я пришла к вам... Я хочу... И посетительница разрыдалась. Достала из сумочки платок, скомкала его, прикладывая к глазам. — Подождите... Сарсенбаев налил воды в стакан, пододвинул женщине. — Выпейте. — Спасибо. Но пить посетительница не стала. Еще попромокала лицо скомканным платком, шумно вздохнула. — Извините, — сказала уже примирительно, — у меня на междугородней триста пятьдесят-четыреста заказов за смену...