— А у меня, — откинув назад волосы, подхватил тем же тоном Сарсенбаев, — у меня, извините, восемьсот километров железнодорожной линии, от Туркестана до Саксаульской включительно, все станции и полустанки на ней, и на всех восьми сотнях километров должен быть порядок. А еще — все аэровокзалы. И еще — убийство вот надо раскрывать. Женщина сидела, не поднимая головы. — Вы меня, пожалуйста, извините по-настоящему... — Наконец посмотрела она в глаза. — Я говорила с вами, как с Генкой... — Это верно, — усмехнулся Сарсенбаев. — Он у вас тоже вздернутый какой-то. — Вы заметили? — Как же не заметишь?.. И, кстати, эта полусумасшедшая тетка, как изволили выразиться, очень высокого мнения о вас. А вы, Оксана Игнатьевна, аттестовали ее — врагу не пожелаешь. — Вы знаете мое имя? Сарсенбаев видел: этим вопросом посетительница хотела скрыть смущение. — Как видите, знаю, — примирительно сказал в ответ. — А меня зовут Галимжан Сарсенбаевич. — Очень приятно, — Раз так, будем говорить спокойно, по-человечески. Слушаю вас. Женщина посмотрела с долей отваги. — Да, вы правы... Я вела себя как вздорная бабенка. — Снова прямой взгляд на подполковника. — Но я просто растерялась... Отец у меня участник войны, заслуженный строитель. У Геннадия отец тоже сражался в Отечественную, три ордена имеет... И вдруг Геннадия — повели в милицию... — Что же вы хотели? — Я не знаю... Думаю, он ни в чем не виноват. — А мы его пока и не обвиняли ни в чем. Он проходит у нас как свидетель. — Тогда почему вы его держите, почему не разрешаете уехать? — Считаем, что еще потребуется для ведения следствия. — Но я не думаю, что он в чем-то виноват... Что он может сделать что-то такое... — Оксана Игнатьевна, пока следствие не закончено, я не могу вам ничего сказать. А следствие по делу весьма серьезному — убит человек. Это-то вы понимаете — убит человек и нам надо изобличить преступника? — Да, но... Вы думаете, Геннадий действительно что-то видел? — Ничего не могу сказать. Могу лишь заверить: следствие во всем разберется, всему будет дана объективная оценка. Понимаете? — Понимаю... А я чего только не передумала. Я не знала, что делать... И думала, вот-вот Геннадия совсем заберут. Да, было такое... Я не знала, что делать... — Успокойтесь. Я, наоборот, знаю, что делать, потому и разрешил дежурному впустить вас ко мне — сегодня выходной, мог бы и не принимать. Попросил вас зайти, потому что надеялся, вы поможете следствию. — Да? В чем же я могу? — Прежде всего, обрисуйте характер Геннадия. — Характер? Но зачем вам? — Эх, Оксана Игнатьевна... — Сарсенбаев даже покривился. — Ваш муж точно такой — ему вопрос, он: «А зачем?» — Разве?.. Хотя да, да... Извините, я расскажу. — Женщина тряхнула головой. — Несдержанный он. Сейчас, например, так психует, так нервничает... Да, ершистый он... Я бы сказала, занозистый — вот и у меня от него это «а зачем?» Вы правильно сказали... — Всегда честный, правдивый?.. Женщина колебалась. — Извините, Оксана Игнатьевна, надо обо всех качествах говорить очень откровенно, либо совсем не говорить. — Да, я понимаю... Нет, Галимжан... э... — ...Сарсенбаевич. — Нет, Галимжан Сарсенбаевич, к сожалению, Геннадий может покривить душой и по пустяковому случаю... Вынуждена признаться, сколько у нас было ссор из-за этого, а он оправдывается: «Хочешь жить — умей вертеться». И отец его из-за этого столько нервов попортил... — Так, ясно... Храбр или, наоборот, трусоват? — Нет, он не трус. И, знаете, он добрый, ласковый, остроумный... — Ясно, ясно, — улыбнулся Сарсенбаев. — Живите на здоровье дружно, мирно. А если и есть какие-то слабости у вашего мужа — вы и помогите ему избавиться от них. Устраивает? — Да, устраивает, — улыбнулась и Оксана. — Вот видите... А теперь, скажите, друзья-товарищи у него — все надежные люди? — В каком смысле «надежные»? — В моральном, Оксана Игнатьевна. Нет ли среди них больших любителей выпить, или похулиганить, или залезть в карман государства... — Товарищи у него в основном из депо — хорошие парни. Других я как следует не знаю. Иногда встречаются, здороваются — и все. — Не помните этих знакомых? Не можете их описать? — Нет, не запомнила. Вроде обыкновенные... — Не помните каких-то специальных примет? — Нет, не помню... Хотя — у одного шрам был под глазом. Знаете, как маленькая подкова. «Неужто Мамбетов?» — подумал Сарсенбаев. — Одну минуту, — сказал вслух. Подошел к сейфу, вытащил фотографии — тут были и Мамбетов, и Жусупов, и Нургалиев, и Рахим, и десяток других парней. — Посмотрите, пожалуйста, не найдете среди всех этих товарищей знакомых Геннадия? Только не торопитесь. Посмотрев на фото Рахима, Оксана помедлила. Но она так же медлила и на некоторых других. — Вот этого видела, с усиками. Это был Нургалиев-Футболист. Легко, сразу опознала и Мамбетова. — Вот, у него шрамчик. Видите, даже на фото капельку заметно. «Вижу, — подумал подполковник, — но и Шамов не скрывает, что знал Мамбетова... Что, интересно, скажет она о других?..» Но больше Оксана никого не признала. Подполковник расспросил, как Оксана отдыхала с Геннадием, поинтересовался, не задерживался ли Геннадий где-то по вечерам, нет ли у него каких-то секретов. — Не знаю, тут не знаю... Я работаю посменно, где он бывает, когда дежурю, не знаю. Еще вопросы — о родителях, об отце Геннадия в особенности, об образе их жизни. Наконец: — Спасибо, Оксана Игнатьевна. Мы хорошо с вами поговорили. Женщина растерялась. — Странный какой-то разговор, — тихо сказала она, пожимая плечами. — Я вам такого наговорила, так разоткровенничалась — сама себе не верю. — Мне что, — улыбнулся Сарсенбаев, — считать это за комплимент или наоборот? — Что вы — наоборот!.. Так с вами легко стало, хотя с Геннадием ничего не изменилось... Поверила я вам как человеку. — Спасибо. Нам такое не часто доводится слышать. Сарсенбаев встал. Встала и Оксана. — Да, понимаю... Вы уж извините, пришла, разоралась, как дура. — Ничего, бывает. И вы не помните зла, если что не так.