– Что? Эту женщину? – Нет. Паука-отшельника. У него опять одеревенел затылок, и он потряс головой, чтобы избавиться от этого ощущения. – Да нет же, я его никогда раньше не видел. Или видел. Что-то похожее на него. Очень давно. – Разумеется, ты его видел. Но только дня три назад. В интернете. – А вчера он был на экране компьютера Вуазне. Я почувствовал волнение, отвращение. – Пауки у многих вызывают отвращение. – Но не у меня. – Не забывай, у нас еще чувствуется ужасный запах мурены. – И это перемешалось. Паук и мурена. Эта вонь тоже сыграла свою роль, я знаю. – Ты точно помнишь, что было на экране Вуазне? – Я никогда не помню слова, зато хорошо помню картинки, это да. Я мог бы описать тебе каждый предмет, который люди разложили на столах, чтобы не сдуло сквозняком их бумаги. Я мог бы нарисовать тебе то дерево в горах, когда… – Оставь ты в покое эту историю! Мне очень нравятся мои рыжие волосы. – Прекрасно. – На экране Вуазне – что там было? – Ничего особенного. Увеличенное фото паука довольно светлого коричневого цвета, внизу голова, а наверху – заголовок синими буквами: “Европейский паук-отшельник, или паук-скрипач”. Вот и все. Адамберг энергично потер затылок. – Ты плохо себя чувствуешь? – Немного. Иногда, когда я слышу это название. – А когда видишь паука? В коробке? – Нет, – озадаченно произнес Адамберг, пожав плечами. – Ничего не чувствую, когда его вижу. Его ноги, спина – меня они не впечатляют. Может быть, это что-то другое. – Что другое? – Представления не имею. – Ты видишь что-нибудь? Во сне, в кошмарах, в реальности, в полудреме? – Я не знаю. Может, что-то вроде призрака, – улыбаясь, ответил Адамберг. – Это покойник? – Нет. Или же покойник, который танцует. Ты знаешь, такие встречаются на старых гравюрах, которые пугают детей, фигуры, которые двигаются. Адамберг повернул голову. Напряжение ушло. – Забудь про мои вопросы, – произнес Вейренк. – Что тебе рассказала та женщина? Адамберг поставил стул ровно, съел немного гарбюра и коротко пересказал беседу с Ирен в “Звезде Аустерлица”. – Из одного приюта? – Так она говорит. – Выродки, которые вели себя как выродки. – Так она выразилась. – Они и потом могли продолжать в том же духе. Что они вытворяли? – Я с удовольствием нанес бы визит директору этого приюта. – Которому сейчас должно быть лет сто двадцать. – Я имею в виду, его преемнику. – Под каким предлогом? Тебе вряд ли удастся скормить ему басню о приказе высшего начальства. Хорошо еще, что та женщина пообещала держать язык за зубами. Ты в ней уверен? – После чашечки шоколада в “Звезде Аустерлица” – да. – Обольщать пожилых дам не очень красиво, могла бы сказать тебе она. – Не бери в голову, она прекрасно поняла, почему я так себя веду, и дала мне это понять. И попросила держать ее в курсе, если у меня будут новости. Но я ничего ей не обещал, – с улыбкой добавил Адамберг. – Но принял в дар дохлого паука. Это уже немало. И какие же у тебя новости, Жан-Батист? Адамберг пожал плечами. – Никаких, – сказал он. – Невозможно заставить две сотни пауков-отшельников на кого-то напасть. – К тому же на улице. Непонятно, с какой стати целая орда пауков вдруг вышла из своего укрытия в поленнице и покусала человека. – Немыслимо. Они же одиночки. И, трясясь от страха, ждут, когда человек уйдет. – Жан-Батист, мы топчемся на месте. – Поэтому нужно пойти другой дорогой. Той, что берет начало в сиротском приюте. Он назывался “Милосердие”. Кто-нибудь должен был сохранить старые архивы, разве нет? Просто так никто не выбросит кучу документов со сведениями о куче сирот. – А что потом? – Узнаем имена воспитанников “Милосердия”, живших в приюте в те же годы, что и две наши первые жертвы, попытаемся установить состав “банды”, о которой она говорила. – Если ты этим займешься, Жан-Батист, тебе придется проинформировать команду. Вейренк налил ему второй стакан вина, пока оба молча размышляли, так и сяк прокручивая в голове скудную информацию. Адамберг разглядывал свою пустую тарелку, а его друг смотрел на Эстель, которая в тот вечер слишком усердно расхаживала по залу. – А зачем? – снова заговорил Адамберг. – Чтобы Данглар опять вышел из себя? Можно прекрасно со всем разобраться, не подавая сигнала к атаке. Можно рассчитывать на Фруасси: она найдет сведения о трех покойниках и сиротском приюте. Скорее всего, также на помощь Вуазне. На тебя и на меня, чтобы съездить куда надо. И еще, наверное, на Меркаде. – И таким образом мы сколотим банду заговорщиков внутри бригады. Данглар в курсе, он следит за каждым твоим шагом, словно ты ходишь по краю пропасти. А мы будем собираться на тайные совещания у автомата с напитками. И сколько мы так продержимся, как ты думаешь? – Луи, что, по-твоему, я должен им объяснить? – отозвался Адамберг. – Что собираюсь расследовать три смерти, вызванные укусами пауков-отшельников, потому что укусы этих пауков вообще-то не смертельны? И потому, что эти пауки никогда не нападают на человека? Они, как и Вуазне, скажут, что это были старики. Ни материалов, ни намека на убедительные доказательства. Что произойдет, как ты думаешь? Помнишь, как они недавно взбунтовались? Когда три четверти сотрудников отказались встать на мою сторону? Еще немного, и команда распалась бы. Сейчас будет еще хуже. Я не хочу еще раз это пережить. И не хочу привести их к провалу. – А сам туда поедешь? – Луи, у меня нет выбора. – Хорошо, – немного помолчав, проговорил Вейренк. – Делай то, что должен делать. Они покончили с ужином, и Адамберг собрался уходить. Они остались в ресторане последними. – Уже уходишь? – спросил Вейренк. – Тебе не понравилось то, что я тебе сказал? – Нет-нет. – Я бы еще выпил кофе. – Ничего, если я оставлю тебя и уйду? – Иди. Адамберг положил на стол свою долю по счету, надел куртку и, уходя, крепко сжал плечо Вейренка. – Я иду думать, – сказал он. Вейренк знал, что Адамберг никогда не уходит, чтобы думать. Он в принципе не умел это делать – думать в одиночестве, усевшись у камина, размышлять, сортируя информацию, взвешивая все за и против. Его мысли, можно сказать, формировались еще до того, как он начинал думать. Комиссар ушел, чтобы оставить его наедине с Эстель. Вернувшись домой, Адамберг достал помятую сигарету из старой пачки, оставленной его сыном Кромсом. Он скучал по сыну. Накануне отъезда из Исландии Кромс – по-настоящему Армель, Адамберг впервые встретился с ним, когда сыну исполнилось двадцать восемь лет, – сообщил, что остается там с девушкой, которая выращивает овец на плоскогорье. Обратный путь без сына только усилил его нежелание возвращаться в город. И что он станет делать с сигаретами? Он не курил, за исключением тех случаев, когда таскал сигареты у Кромса. А это значит не курить, а воровать. Что ж, он купит пачку для сына и будет брать оттуда по одной сигарете. По крайней мере, одно решение он принял.