– Кот. Пора его кормить. Только представьте, что мне устроит Ретанкур, когда вернется и заметит, что Пушок похудел! – Можно и попозже, не беда. – Не вариант. Больше нельзя откладывать вечернюю кормежку, а я и так уже задержался, – заявил Меркаде, направляясь к столу Ретанкур и доставая из ящика кошачий паштет. Пушок, как бы ни был голоден и недоволен тем, что ужин запаздывает, ни за что на свете не покинул бы свое место, чтобы пройти целых семь метров и потребовать свою порцию еды. Он степенно ждал, когда за ним придут к его ксероксу. Меркаде повесил кота на руку и взбежал по лестнице на второй этаж в комнату, где стояли автомат с напитками и кошачья миска и лежали три голубые подушки. Фруасси, слегка раскрасневшись, как раз шла к ним в сопровождении Вейренка, когда Меркаде спустился вниз, таща сытого урчащего кота, которого осторожно уложил на ксерокс. На аппарате ничего не копировали, разве что в самом крайнем случае, потому что это было законное место кота. Но ксерокс не выключали из сети, чтобы крышка не остывала. Адамберг на секунду подумал, что жизнь в комиссариате устроена слишком сложно. Может, он чересчур ослабил узду, когда позволил Вуазне держать на столе журналы по ихтиологии, коту – оккупировать ксерокс, Меркаде – отсыпаться на подушках, Фруасси – делать в шкафу продовольственные запасы на случай войны, Мордану – увлекаться сказками о феях, Данглару – досаждать всем безграничной эрудицией, Ноэлю – проявлять сексизм и гомофобию, а своему разуму – плыть по воле волн? Глядя, как к нему подходит Фруасси с папкой в руках и в сопровождении Вейренка, он снова запустил пальцы в волосы. – Что происходит? – спросил он, и собственный голос показался ему потухшим. – У Вейренка возникли вопросы. – Ну и хорошо, Луи. Потому что у меня сегодня ветер дует в голове. От него мозги приходят в негодность. – Зато я накопала кое-что по поводу бандитов из сиротского приюта, которых уже нет в живых, – подхватила Фруасси. – Помните? Тех, что умерли до нападения пауков? – Да, – ответил Адамберг. – Их четверо. – Сезар Миссоли, Дени Обер, Колен Дюваль и Виктор Менар, – перечислила Фруасси. – Вейренк подумал, что если жертвы задумали отомстить банде, то нелогично было позволить остальным умереть своей смертью. – Либо месть по полной программе, либо это вообще не месть, – поддержал ее Вейренк. – И что? – спросил Адамберг, подняв голову. – Сезар Миссоли погиб рядом со своей виллой в Больё-сюр-Мер, в Приморских Альпах: ему выстрелили в спину. Преступление осталось нераскрытым. Поскольку он вращался в мафиозных кругах Антиба, решили, что кто-то свел с ним счеты. – Когда, лейтенант? – В девяносто шестом году. Двумя годами позже Дени Обер упал со своей крыши, которую ремонтировал. Фиксатор раздвижной лестницы был плохо закреплен. Происшествие квалифицировали как несчастный случай. Адамберг стал ходить кругами по комнате, заложив руки за спину. Он закурил одну из последних сигарет Кромса, из которой наполовину высыпался табак. Надо купить новую пачку для сына, чтобы потом стащить из нее еще пару штук. Ему не нравился этот сорт, он был слишком крепкий, но сигарета ворованная: что досталось, то и кури. Вейренк улыбался, прислонившись к столу Керноркяна и скрестив руки на груди. – Прошло еще три года, – продолжала Фруасси. – В две тысячи втором настал черед Виктора Менара, автомеханика, обожавшего мощные мотоциклы. В то время у него был мотоцикл с двигателем шестьсот тридцать кубических сантиметров, на котором он гонял с максимальной скоростью. На скользкой дороге он почти неуправляем. – Скользкой? – Покрытой моторным маслом на отрезке длиной четыре метра, на крутом повороте. Боковой снос на скорости сто тридцать семь километров в час. Шейные позвонки переломаны, рычаг тормоза в печени. Мужик скончался. Само собой, дорожно-транспортное происшествие. Наконец, Колен Дюваль, год спустя, в две тысячи втором. По воскресеньям он ходил за грибами там же, в Приморских Альпах, и знал заповедные места. Был опытным грибником. Резал ножки тонкими ломтиками, нанизывал на нитку и развешивал сушить на улице в ясную погоду. Жил один и сам готовил. Однажды в ноябре, когда прошло уже довольно много времени после грибного сезона, у него начались сильнейшие боли в животе. Он не особо встревожился, поскольку собирал только губчатые грибы и хорошо в них разбирался. Спустя два дня ему полегчало, и он окончательно успокоился. Потом произошел рецидив, и, несмотря на госпитализацию, через три дня он скончался от печеночной и почечной недостаточности. Анализы показали присутствие в организме альфа- и бета-аманитинов – токсинов бледной поганки. У нее светлая ножка и плоская шляпка, как у некоторых губчатых грибов, и ее легко подбросить в полную корзинку. Но гораздо более верный способ – спрятать ломтики поганки среди кусочков других грибов, развешенных для сушки. К вашему сведению, – добавила Фруасси, заглянув в свои заметки, – половина шляпки бледной поганки смертельна для человека. – Три смерти вполне сошли бы за несчастный случай, одна – за сведение счетов, – подвел итоги Вейренк, – но только если бы мы не знали, что парни входили в банду пауков-отшельников. Следовательно, это не совпадения и не несчастные случаи. Это убийства. – Стрельба по мишеням, причем очень точная, – согласился Адамберг. – И это означает, что жертвы пауков не ждали семьдесят лет, чтобы отомстить. – Но внезапно они остановились, – заметил Меркаде. – Убийства прекратились. А ведь они уже уничтожили четырех жуков-вонючек, все получилось прекрасно, никто ничего не заподозрил. Да и кому бы это пришло в голову? Но нет, они бездействуют целых пятнадцать лет, а в последние месяцы снова берутся за свое, прибегая к бесконечно сложной, неизвестной ранее методике. – Латентный период слишком затянулся, – пробурчал Адамберг. – А почему? – спросила Фруасси. – Потому, лейтенант, что нужно было отработать эту бесконечно сложную, неизвестную ранее методику. Фруасси с сомнением покачала головой. – Да, Фруасси, да, – продолжал Адамберг. – В конечном итоге их что-то не устроило в способах, которыми они убивали раньше. Око за око, зуб за зуб, помните? Равная цена, схожие действия – вот что самое важное, и это старо как мир. – Цена показалась неравной, – подхватил Вейренк. – Четверо первых, конечно, умерли, но когда враг выкалывает вам глаз, а вы в ответ отрезаете ему ухо, такая месть оставляет желать лучшего. Паучий яд против паучьего яда – это да. – И все эти пятнадцать лет они искали средство накопить достаточное количество яда, чтобы вколоть его? – Наверное, так и есть, – проговорил Адамберг. – Иначе у нас все разваливается. – И для этого Жаррас наугад ищет контакты в Мехико? – спросила Фруасси. – Не сыпьте соль на рану, лейтенант. Как бы там ни было, они добились своего. – И за четырнадцать лет накопили достаточно яда, чтобы убить троих. Вероятнее всего, им хватит и на троих оставшихся. – Яд животного происхождения хорошо хранится? – Я посмотрел. В некоторых случаях до восьмидесяти лет, лучше всего его замораживать, – сообщил Вейренк. – Но я говорю о змеином яде. Насчет пауков-отшельников ничего сказать не могу. – Про пауков-отшельников никто ничего не знает, – со вздохом заметил Меркаде. – Это нормально, потому что они никому не мешают. Комиссар с удовольствием потянулся. Ветер перестал свистеть у него в голове и выдувать мысли. – Может, по тарелочке гарбюра? – предложил Вейренк. Лейтенант питает к Эстель более определенный интерес, чем ему самому кажется, решил Адамберг. Это как бы ненароком брошенное предложение говорило о том, что Вейренк не хочет идти туда один, чтобы не слишком привлекать к себе внимание. Ведь накануне Эстель вела себя довольно сдержанно. – Я готов, – сказал комиссар, хотя после этих трудных дней предпочел бы вытянуть ноги, положив их на решетку камина, и попытаться подумать. Или хотя бы перечитать записи в блокноте. – Я тоже, – поддержал его Меркаде, закрывая компьютер. – Гарбюр – это вкусно? – поинтересовалась Фруасси, весьма требовательная к качеству еды. – Потрясающе вкусно, – заверил ее Вейренк. – Только нужно любить капусту, – уточнил Адамберг. Глава 24 Меркаде и Фруасси заглянули в супницу, которую принесли Адамбергу и Вейренку, и заказали курицу в горшочке а-ля Генрих IV. После того, как Вейренку стало ясно, что банда жертв двадцать лет вела войну с бандой пауков-отшельников, тучи рассеялись. Все встало наконец на свои места. Хронологические вопросы, психологические составляющие и технические загадки выстроились в нормальном порядке. Исчезло и неприятное ощущение, вызванное этим названием, – паук-отшельник. Оставалось только дождаться, когда вернутся из командировки Ретанкур и Вуазне: срок уже близился. На сей раз комиссар сам с удовольствием разлил по стаканам мадиран. Вейренк опять сел на другое место, теперь уже спиной к стойке. Сегодня он решил не ходить за кофе и сахаром. Меркаде попробовал гарбюр, без сожалений оставил его в тарелке, и завязался долгий сумбурный разговор о расследовании, ядах, пауках, Мехико, отсутствии у кота интереса к дроздам, жуках-вонючках из приюта “Милосердие”, уже семерых убитых, банде жертв. – Все правильно, в приюте эти дети настрадались, – рассуждал Меркаде, – но, повзрослев, они тоже не стали пай-мальчиками. – Кто много страдал, заставит страдать других, – отвечал Вейренк. – Да я уж понял. В итоге они стали убийцами. – Причем очень расчетливыми. Никогда еще не встречал такого неиссякаемого упорства. С возрастом могли бы поостыть, но нет. Подошла Эстель, положила даже не ладонь, а один палец на плечо Вейренка и поинтересовалась, не пора ли уже нести томм. Конечно, самое время, сказал он. – Который час? – спросил Адамберг. – Половина двенадцатого, – ответил Вейренк. – Ты уже всех замучил этим вопросом. – Значит, Ретанкур уже три часа как на месте. А Вуазне с ребятами – два часа. – Передохни немного, Жан-Батист, – тихонько попросил Вейренк. – Да. Мобильник Адамберга зазвонил в тот момент, когда Меркаде резал сыр. – Это Ретанкур, – проговорил он, торопливо схватив телефон. – Комиссар? Надеюсь, вы еще не спите. Извините, я знаю, уже поздно, простите, пожалуйста. Это мадам Руайе-Рамье. Ирен Руайе. В общем, Ирен. – Я не сплю, Ирен. У вас проблемы? Вам опять кидают камни в окна? – О нет, комиссар. Все куда серьезнее. – Я вас слушаю.