– Я не знаю. – Что происходит, Жан-Батист? – Луи, я больше не вижу в тумане. Ничего не вижу. Глава 25 Адамберг торопливо собрал рюкзак и сел в кухне у камина, положив ноги на решетку. Он уже собрался было спуститься во двор к Лусио и сесть рядом с ним под вязом, забыв, что сосед уехал в Испанию. Невыносимо зудящее дело пауков-отшельников показалось бы Лусио невероятно увлекательным. Что он сказал бы, неторопливо прихлебывая пиво? – Дочеши свой страх, hombre[10], не оставляй его в покое, нужно скрести до конца, до крови. – Этот пройдет, Лусио. – Не пройдет. Чеши, парень, потому что у тебя нет выбора. Он так бы и сказал, это точно. Адамберг встретился с Вейренком перед входом в комиссариат в три часа ночи. – Ты не спал, – уверенно заявил Вейренк. – Нет. – В таком случае за руль сяду я. Разбужу тебя через два часа. Если бы я был твоей матерью, то сказал бы тебе: “Закрой глазки!” – Мне бы надо ей позвонить, Луи, она сломала руку. – Упала? – Да. Споткнулась о ручку метлы. Говорит, непонятно, то ли метла попалась ей по дороге, то ли она – метле. – Если вдуматься, это важный вопрос, – заметил Вейренк, трогаясь с места, – причем по очень многим причинам. – Это была большая метла, ею прогоняют пауков. Правда, не пауков-отшельников, ведь они у нас не водятся. И Адамберг тут же пожалел, что произнес эти слова: затылок у него опять одеревенел. Причем при мысли о родительском доме и, что еще хуже, о матери. Может, зловещие предсказания Данглара в конце концов пожрут его разум? За несколько минут до восьми часов утра Вейренк остановил машину перед больницей в Рошфоре и потряс за плечо комиссара. – Черт побери! Ты меня не разбудил! – возмутился тот. – Не стал, – спокойно ответил Вейренк. Лечащий врач поначалу наотрез отказался пускать посетителей к своему пациенту, заявив, что ему все равно, полицейские они или нет. За ночь состояние больного ухудшилось. – До какой степени? – Размер язвы значительно увеличился, начался некроз. Налицо ускоренная реакция на яд. Температура поднялась до тридцати восьми и восьми. – Как у троих пациентов в Ниме? – Есть основания этого опасаться. И вообще я не понимаю, какое отношение к этому имеет полиция. Лучше бы нам прислали специалиста по животным ядам, это было бы более разумно, – добавил он, подчеркивая, что разговор окончен, и повернулся к ним спиной. – Куда его укусили? – продолжал настаивать Адамберг. – В правую руку. Так что, если мы произведем ампутацию, есть надежда. – Не думаю, доктор. Этого человека укусил не простой паук-отшельник, он получил двадцатикратную дозу яда. Это убийство. – Убийство? При помощи двадцати пауков? Врач снова повернулся к ним, скрестив руки на груди и расставив ноги: он улыбался, всем своим видом выражая несогласие. Солидный, опытный, властный и очень усталый мужчина. – С каких это пор человек научился дрессировать пауков? – спросил он. – Созывать их свистом и, выстроив в ряд, выпускать на жертву, когда ему вздумается? С каких пор? – С десятого мая, доктор. Трое мужчин уже умерли и двое еще умрут, если вы не позволите нам встретиться с вашим пациентом. В случае необходимости, если вы потребуете, я могу получить ордер, но предпочел бы не терять времени и поговорить с ним, пока температура не поднялась до сорока и выше. Конечно, Адамберг не смог бы получить никакого ордера, ведь дивизионный комиссар ничего не знал о расследовании. Но само это слово поколебало уверенность врача. – Даю вам двадцать минут, и ни секундой больше. Не волнуйте его, чтобы не поднималась температура. Что касается пострадавшей конечности, он ни в коем случае не должен ею шевелить. – Где и когда произошел укус? В помещении? На улице? – На улице, когда он шел домой вместе со своей спутницей. После ужина, в сумерках. Палата двести три. У вас двадцать минут. Старик был не один. Женщина лет семидесяти с заплаканными глазами сидела в кресле, в котором, судя по всему, провела всю ночь, и комкала в руке платок. – Полиция. Лейтенант Вейренк де Бильк и комиссар Адамберг, – тихим голосом представился Адамберг, подходя к кровати. Старик медленно моргнул, как бы говоря: “Я понял”. – Мы сожалеем, что вынуждены вас побеспокоить, месье Вессак. Мы ненадолго. А мадам? – Это моя компаньонка, – представил ее Вессак, – Элизабет Бонпен[11]. Ее фамилия очень ей подходит. – Мадам, извините, но нам придется попросить вас выйти. Нам нужно поговорить с месье Вессаком без свидетелей. – Я отсюда никуда не уйду, – слабым голосом проговорила Элизабет Бонпен. – Таковы правила, – объяснил Вейренк. – Не сердитесь. – Они правы, – сказал Вессак. – Будь умницей, Элизабет. Пойди пока выпей кофе и что-нибудь поешь, тебе станет полегче. – Но зачем к тебе пришли полицейские? – Сейчас они сами расскажут. Пожалуйста, иди. Выпей кофе, съешь круассан, тебе полегчает, – повторил Вессак. – И журнал почитай, отвлекись немного. Не тревожься, маленькому паучку меня не уморить. Элизабет Бонпен вышла, и Вессак указал полицейским на два стула. – Вы ей солгали, правда? – спросил Адамберг. – Конечно. А что я могу ей сказать, как вы думаете? – Вы ей лжете, потому что знаете. Это ведь не просто маленький паучок. Адамберг говорил мягко и доброжелательно. Пусть даже этот старик – жук-вонючка, но ему осталось жить меньше двух суток, и он это знает. Адамберг старался не смотреть на язву, которая выглядела ужасно. Некроз распространился на десять сантиметров в длину и на четыре в ширину и уже пожирал мышцы и сосуды. – Отвратительно, правда? – произнес Вессак, поймав взгляд Адамберга. – Но вы много такого повидали, вы же полицейские. – У нас только двадцать минут, месье Вессак. Вы знаете, что с вами произошло? – Да. – Вам известно о том, что за последний месяц от укуса паука-отшельника скоропостижно скончались Альбер Барраль, Фернан Клавероль и Клод Ландрие. – Значит, до вас уже дошло? Вессак недобро улыбнулся и жестом левой руки попросил Вейренка дать ему воды. Время и возраст пощадили лицо этого старика с крупными, резкими чертами, Адамберг его узнал. – Мы знаем о сиротском приюте, о банде пауков-отшельников, которая замучила одиннадцать мальчиков, сделав двоих из них калеками, одного импотентом и одного уродом. Вы были членом этой банды вместе с еще восемью подростками. Вессак не смутился. – Да, негодяи, – произнес он. – Кто? Вы или ваши жертвы? – Мы – кто же еще? Негодяи, сволочи. Когда в четыре года малыш Луи потерял ногу, что мы делали? Смеялись. Не я, мне тогда было только десять, но вскоре я уже присоединился к ним. Вы думаете, это нас остановило? Наоборот. Когда малыш Жанно лишился ступни, а Марсель щеки – черт побери, он стал таким страшным! – что мы делали? Смеялись. Но больше всего мы веселились, когда у Мориса яйцо отвалилось, как будто орех упал с ветки. Мы дали ему прозвище Морис-без-яйца, весь приют об этом знал.