– Вы знаете, кто это сделал? – спросил Адамберг, указывая на язву. – Конечно. Они мстят, и это честная война. Скажу вам одно: отбрасывать копыта мне не хочется, но я понимаю, что заслужил. Они-то хотя бы за нас взялись, когда мы уже стали стариками, дали нам время пожить, покайфовать с женщинами, наделать детей. – Они начали гораздо раньше, Вессак. С девяносто шестого по две тысячи второй они убили четверых: Миссоли, Обера, Менара и Дюваля. Не с помощью яда, а спровоцировав несчастные случаи. – Ага, – задумчиво произнес Вессак. – Это я вроде усек. Только никак не въезжаю, как они это делают? Это ж сколько нужно яда, чтобы угробить человека! – Двадцать доз как минимум. – Не въезжаю, но мне наплевать. Слушайте, Элизабет не в курсе, ей неизвестно, что я был маленьким поганцем, – внезапно произнес Вессак, подняв левую руку. – Она ничего не должна узнать. – Ведется следствие, – сказал Адамберг. – Если оно завершится и начнется судебный процесс, то… – Все будет в газетах. Ну и пусть. Она узнает. Но сделайте так, чтобы она ничего не узнала до моей смерти. Чтобы мы расстались по-хорошему. Это возможно? – Конечно. – Слово мужчины? – Слово мужчины. А что по поводу изнасилований, Вессак? – О нет, этим я не занимался, – сказал он. – Ведь они совершили также много изнасилований, правда? – Да, в Ниме. – Групповых? – Всегда. И это продолжалось после приюта. – Но вы не участвовали? – Нет. И не подумайте, комиссар, не из душевной доброты. Тут другое. – Что? – Если не скажу, вы и на меня навесите изнасилования. Но это не так-то просто объяснить. Вессак несколько секунд подумал, снова попросил Вейренка дать ему воды. Температура поднималась. – Полицейские вы или нет – все равно. Мы ведь тут все мужики, правда? – решительно произнес он. – Да. – Если скажу, это не выйдет отсюда? – Не выйдет. – Слово мужчины? – Слово мужчины. – Это групповуха, вы сами сказали. Нужно было показать остальным свое мужское достоинство, заголиться. А я не мог. – Он снова замолчал и отпил глоток воды. – Я думал, нет, даже был уверен, что мой пенис слишком маленький, – пересилив себя, продолжал он. – Был уверен, что этот говнюк Клавероль и мне придумает прозвище. Так что я увиливал как мог. Вы мне верите? – Да, – сказал Адамберг. – Конечно, несмотря на это, я не ангел, даже не сомневайтесь. Я при этом присутствовал. Смотрел и, что еще хуже, держал девчонкам руки. Это называется сообщник. Похвастаться мне нечем, правда? Врач открыл дверь. – Три минуты – и все, – предупредил он. – Надо торопиться, Вессак, – сказал Адамберг, наклонившись в больному. – Кто впрыснул вам яд? Кто? – Кто? Да никто, комиссар. – Двое из ваших старых приятелей до сих пор на прицеле у убийцы. Ален Ламбертен и Роже Торай. Скажите кто, и я смогу их спасти. На сегодня уже семь покойников. – Со мной будет восемь. Но я не могу вам помочь. Мы с Элизабет возвращались из бистро. Я поставил машину, вышел, и вот там, перед калиткой, когда вставлял ключ в замок, я почувствовал, как меня что-то кольнуло в руку. Ерунда какая-то. Примерно в десять минут десятого. – Вы лжете, Вессак. – Нет, комиссар, слово мужчины. – Но вы должны были его видеть, того, кто вас уколол. – Никого поблизости не было. Я решил, что это ежевика, она разрастается и выползает за пределы живой изгороди. Я хотел ее обрезать, но теперь уже слишком поздно. Никого не было, я вам говорю. Спросите Элизабет, она там тоже была, она вам скажет, она врать вообще не умеет. Я только потом задумался, когда заметил отек. Не потому, что здесь водятся пауки-отшельники, но, вы же понимаете, после смерти тех троих я навел справки. Поэтому сумел распознать укус. Сначала отек, потом пузырек. Я сказал себе: вот пришел и твой черед, Оливье, они и с тобой разобрались. Врач снова заглянул в дверь, Адамберг поднялся и кивнул больному. Потом положил ладонь на руку старика: – Пока, Вессак! – Пока, комиссар, и спасибо. Вы, конечно, не священник, да и я во все это не верю, но мне стало легче после того, как я с вами поговорил. И еще: вы не забыли, вы оба? Слово мужчины, да? Адамберг посмотрел на свою ладонь, лежавшую на руке Вессака. Конечно, это рука жука-вонючки, но и рука человека на пороге смерти. – Слово мужчины, – произнес он. Они в молчании вышли из здания, медленно побрели по больничному саду. – Мы все-таки обязаны проверить, – сказал Вейренк. – Не видел ли он кого-нибудь? Да. Придется помучить Элизабет Бонпен. Съездим в Сен-Поршер. Я хочу посмотреть, где именно это произошло, прежде чем не останется никаких следов. Адамберг позвонил из машины Ирен Руайе в Бурж. Он по-прежнему был под впечатлением от ужасной язвы Вессака, от его признаний – “слово мужчины!” – от того, как достойно держался умирающий жук-вонючка. – Это вы, комиссар? Как раз вовремя, я собралась выходить. Значит, на сей раз это обычный пострадавший? – Нет, Ирен. Это жук-вонючка из сиротского приюта, Вессак. Как обычно, ничего не выкладывайте в интернет. – Обещаю. – Мы опять столкнулись с той же трудностью: он говорит, что никого не видел, когда почувствовал укол. – В доме? На улице? – На улице. Прямо перед входом. Попытаюсь уточнить это у его компаньонки. – А куда его укусили? – В верхнюю часть руки. – Но это невозможно, комиссар. Пауки-отшельники не летают. – Тем не менее это так: укус выше локтя. – У входа, случайно, нет высокой поленницы дров? Такое иногда бывает. Он мог к ней прислониться. Потревожить паука, когда тот вышел прогуляться. – Ничего не знаю. Я туда еду. – Погодите, комиссар. Как, вы сказали, его имя? – Вессак. – Но хотя бы не Оливье Вессак? – Он самый. – Пресвятая Богородица! А его компаньонка – случайно, не Элизабет Бонпен? – Да. – Которая на самом деле и его компаньонка, и его дама сердца. Вы следите за моей мыслью? – Да. Я ее видел и понял это. Она была вне себя от горя.