– Пресвятая Дева Мария! Элизабет. – Вы ее знаете? – Комиссар, она моя подруга! Самая славная женщина на свете, такая славная, прямо плакать хочется. Я с ней познакомилась… сейчас скажу когда. Одиннадцать лет назад. Я приняла болеутоляющую позу и отправилась в Рошфор. Там мы и встретились. Я даже осталась там на неделю, потому что мы понимали друг друга, как два карманника на ярмарке – ой, извините меня, простите, – как два очень близких человека. – А вы, Ирен, могли бы распознать, лжет она или нет? – Вы хотите сказать, что она может сказать, будто никого не было, а на самом деле кто-то был? А зачем им обоим выгораживать убийцу? – Чтобы никто не узнал о его прошлом. Впрочем, он сам мне во всем признался. Но это был не официальный допрос. Признание не имело силы, и он это знал. – Ну, может, и так. Я-то наверняка сумею заставить Элизабет сказать правду. Мы ничего друг от друга не скрываем. – Тогда приезжайте. – Из Буржа? – А что здесь такого? Пять часов в болеутоляющей позе – разве вас это пугает? – Все не так просто, комиссар. Дело в той женщине, вместе с которой мы снимаем дом. Я ведь вам говорила, что снимаю жилье пополам с еще одной женщиной? Луиза – так ее зовут. Надо сказать, она… как бы это объяснить… немного того. Совсем того, если честно. Особенно в отношении пауков-отшельников: она с ними никак не может поладить. Только о них и говорит: отшельники то, отшельники сё. А при том, что сейчас происходит, она и вовсе с катушек съедет, когда меня не будет. Они ей повсюду мерещатся. – Элизабет – ваша подруга, а кроме того, нам нужно знать, лжет она или нет. Ее Оливье при смерти, ему осталось жить дня два. Я же вам говорил: она в отчаянии. Вы ей будете очень нужны. – Я понимаю, комиссар. Пусть Луиза сама с пауками разбирается. Я еду. – Спасибо. Где встретимся? В Сен-Поршере есть ресторан? – “Соловей”. У них кормят недорого, и они сдают комнаты. Я могу там переночевать. Позвоню Элизабет. – Встретимся там в половине третьего. Приезжайте, Ирен. Они уже видели вдалеке Сен-Поршер, когда им позвонил Меркаде. – У нас еще одна жертва, – с ходу сообщил ему Адамберг. – Оливье Вессак. – Один из тех мерзавцев? – Да, лейтенант. Раскаявшийся мерзавец, но не насильник. Сообщник. – Не насильник? И вы верите ему, потому что он вам так сказал? – Да, именно. – Почему? – Меркаде, я не могу вам объяснить. Я дал слово мужчины. – Это другое дело, – сказал лейтенант. – А у меня еще один. – В смысле? – Насильник. Шестьдесят седьмой год. В данном случае у меня есть имена. Клавероль, Барраль – наш ударный тандем, и Роже Торай. Женщина тридцати двух лет, в Оранже. – Вы молодец, лейтенант. Сколько они отсидели? – Ни одного дня: процессуальное нарушение. Следовательно, суда не было. Вот почему я не мог ничего найти. – Какое нарушение? – Кретины полицейские вынудили их к признанию без адвоката. У них было свидетельство той женщины, Жаннеты Бразак, и они пошли ва-банк. Да еще с применением силы. После этого на суде был поставлен крест. А Жаннета Бразак спустя восемь месяцев покончила жизнь самоубийством. – Ты слышал, Луи? – спросил Адамберг, когда закончил разговор. – Это действительно была чертова банда насильников. Та женщина в шестьдесят седьмом году из-за них умерла. – Жуки-вонючки они или насильники – оставшихся двоих нужно защитить. Пока Адамберг набирал номер Мордана, Вейренк затормозил на площади Сен-Поршера. – Езжай дальше, улица Бешеных Гусей, дом три. – А у гусей бывает бешенство? – Наверняка. Ты же сам сказал, что все вокруг невротики. – Но насчет гусей я сомневаюсь. – Мордан? Это Адамберг. Оливье Вессак умирает в больнице Рошфора. – Черт! Вы там? – Я только что оттуда. Майор, мне нужно организовать надежную охрану для двоих оставшихся. Позвоните в жандармерию Сенонша и Лединьяна, попросите выделить людей. Скажите просто: стало известно, что те двое под угрозой. И пусть парни будут в форме, пусть будет заметно, что они полицейские. – А если Торай и Ламбертен откажутся? – Поверьте, Мордан, после того как семеро уже погибли, и зная, что Вессак при смерти, они согласятся. Вейренк остановил машину у дома номер три по улице Бешеных Гусей. Вдвоем они осмотрели место, грунтовую дорогу, примыкающий участок леса, тяжелую деревянную калитку дома Вессака. Никаких дров поблизости. Вейренк медленно прошел короткое расстояние между входом и припаркованной на обочине машиной. – Никакого сомнения, – сообщил он. – Следы Вессака и Элизабет, примявших влажную траву, видны хорошо, но третьего, который шел бы за ними, не было. И никто не подходил к ним с другой стороны, там следов нет. – Здесь тоже, – проговорил Адамберг, присев на корточки перед калиткой и проводя рукой по верхушкам травинок. – Они действительно были вдвоем. Он любил траву. Нужно так и сделать в их общем с Лусио садике: вынуть грунт на полметра, снять каменистую парижскую землю, засыпать чернозем и посеять траву: пусть растет. Лусио был бы доволен. Лусио: “Дочеши этого паука-отшельника, парень, чеши до крови”. “Лусио, я не хочу. Позволь мне от этого уйти”. “У тебя нет выбора, парень”. Адамберг снова почувствовал, как наливается тяжестью затылок, как в горле застревает комок, и в этот момент внезапно подумал о матери. На секунду закружилась голова, и он оперся ладонью о землю. – Черт, Жан-Батист, не порть следы. – Извини. – Ты хорошо себя чувствуешь? – с беспокойством спросил Вейренк, заметив, как побледнело лицо друга. Адамберг, смуглый уроженец Беарна, бледнел крайне редко. – Очень хорошо. “Лусио, я не хочу”. Адамберг продолжал механически водить рукой по траве. – Смотри, Луи, – произнес он и протянул Вейренку какую-то невидимую вещицу, держа ее большим и указательным пальцами. – Кусочек нейлоновой лески, – сказал Вейренк. – Наверное, парни ловили рыбу в неприметном месте. – Парни ловят рыбу повсюду. Леска запуталась тут, в крапиве. – Но не она же укусила Вессака. – Принеси-ка из машины пластиковый пакет, я боюсь уронить эту леску. Адамберг и Вейренк еще четверть часа обследовали траву и дорогу, искали все подряд или хоть что-нибудь, но не нашли ничего, кроме этого обрывка лески. Они пошли к машине, и разочарованный Адамберг на этот раз сам сел за руль. По всей видимости, Вессак и его “дама сердца” действительно были одни. – Ты чего-нибудь хочешь? – спросил Вейренк, внимательно глядя на друга. – Мы со вчерашнего дня ничего не ели. Поедем в “Соловей”, закажем себе завтрак а-ля Фруасси и будем ждать Ирен. В ее присутствии Элизабет Бонпен лучше перенесет допрос. – Одобряю. – Куда ты положил пластиковый пакет? – В дорожную сумку. Ты так боишься его потерять?