Адамберг пожал плечами. – У нас ведь ничего, кроме этого, нет. – То есть просто ничего. – Вот видишь! Глава 26 – Ноль, – произнес Адамберг, швыряя телефон на стол в “Соловье”. – Ретанкур пока не обнаружила в окрестностях никого похожего на Жанно Эсканда, но она собирается устроить набег. – Набег? – Когда Виолетта проводит поисковую операцию, этот не разведка, это набег. – Жанно мог переночевать в машине. – Это было бы умно с его стороны. Кстати, команда Ламара не нашла Жанно в Палавасе. Это хорошая новость. Но они еще только приступили. – Малыш Жанно! Кто бы мог подумать? – Луи, доказательств пока нет. – Но он единственный отсутствует. – Да. – Ты сомневаешься? Адамберг отодвинул недоеденный завтрак и заказал себе еще одну чашку кофе. – Как ты, получше? – озабоченно спросил он у Вейренка. – Ты ведь почти не спал. – Отдохну в машине. У нас впереди еще три часа. – Ты иди, Луи, а я погуляю, может, даже побегаю. Матери позвоню. – Ты мне не ответил, – поднимаясь из-за стола, проговорил Вейренк. – Ты сомневаешься? – Я не знаю. Жду, когда снова буду видеть. – В своем тумане? – Да. Адамберг выбрался за пределы Сен-Поршера и нашел лесную дорогу. Благодаря своему нюху или, может, влечению он находил деревья с такой же уверенностью, как слоны находят водоем. Он уселся на пригорке между двумя молодыми вязами и позвонил домой – в Беарн. Мать уклонилась от разговора о своей истории с рукой и метлой, потому что не хотела тратить время на жалобы. Главным для нее было узнать, что нового у Жан-Батиста. – Над каким делом работаешь, сынок? Ты устал, я права? – Во время расследований случаются трудные моменты, только и всего. – Так над каким делом ты работаешь? – настойчиво повторила мать. Адамберг вздохнул, замялся. – Над делом отшельника, – выдавил он. На секунду повисло молчание, потом мать снова заговорила, только уже немного торопливо: – Ты имеешь в виду человека или паука? – Почему ты спрашиваешь? Ты знаешь? – Знаю что? – Уже во второй раз мне задают этот вопрос, а я не понимаю. Какой человек? – Да так, ничего особенного, Жан-Батист. Тебе будет неинтересно. – Нет, все-таки скажи, что за человек. – Ты устал, зачем тебе слушать всякую ерунду? – И все-таки? – У одного человека недалеко от Комменжа была ферма под названием “Отшельник”. Этот тип никого не хотел видеть и в конце концов повесился. Так обычно и происходит: когда люди подолгу никого не видят, они вешаются. Ты знаешь, что Рафаэль переехал? – Да, на остров Ре. – Там у него полно работы. И знаешь, у него очень красивый дом на берегу. И мать положила трубку. Почему она не захотела говорить? Что за история про какого-то человека и ферму “Отшельник”? Адамберг почувствовал, что неприятное ощущение сейчас вернется. Оно не просто вернулось, а обрушилось на него. Он растянулся на пригорке, прикрыв рукой глаза, спина у него заледенела, затылок налился тяжестью. Мать. Отшельники. Сбитый с толку, он заставил себя встать и тронулся в путь сначала неверным шагом, потом рысцой, убегая от чего-то, стремясь неведомо куда по узким тропинкам, где тонкие ветки орешника хлестали его по лицу. Он остановился, очутившись на поляне, со всех сторон окруженной лесом. Сколько времени он бежал? Он посмотрел на часы в мобильнике. До приезда Ирен оставалось всего сорок пять минут. Выбора не было, пришлось вернуться на тропинку и мчаться назад, теперь уже галопом. Он ворвался в ресторан “Соловей”, мокрый от пота, в куртке, повязанной на бедрах, с всклокоченными волосами, зато напрочь избавившись от головокружения. Вейренк чинно сидел за столом с Ирен Руайе и Элизабет Бонпен, которая держала подругу за руку. Они уже пообедали, только Элизабет, одетая во все темное, как будто она уже была в трауре, не притронулась к своей тарелке. Ирен как привилегированная особа тут же поднялась, чтобы поприветствовать “своего” комиссара. Вейренк ей нравился, но она отдавала безусловное предпочтение Адамбергу – с тех самых пор, когда он угостил ее горячим шоколадлом в “Звезде Аустерлица”. – Что с вами стряслось? – спросила она с легкой тревогой. – Я бежал. – Пресвятая Дева! Куда? У вас поранены щеки. Адамберг провел руками по лицу и обнаружил, что пальцы у него в крови. Он не почувствовал, как исцарапался о ветки орешника. Вейренк молча протянул ему бумажную салфетку, Адамберг пошел в туалет отмывать лицо и шею и вернулся еще более мокрым. – Извините, – сказал он, подсаживаясь к ним за стол. – Мы понимаем, столько волнений! – прошептала Ирен. – Как он? – обратился комиссар к Элизабет Бонпен. Она вновь залилась слезами, и Вейренк тут же протянул ей бумажную салфетку: он заранее попросил принести целую стопку. – Состояние у него не очень хорошее, – ответил он комиссару. Элизабет сидела, закрыв лицо руками. Незаметно для нее Вейренк нацарапал несколько слов на салфетке и пододвинул ее комиссару: “Гемолиз, уже начался некроз внутренних органов. Огромная доза”. Адамберг спрятал записку, вспоминая слова, которые сказал на прощание умирающему: “Пока, Вессак”. – Что, нет никакой надежды? – спросила Элизабет, поднимая голову. – Нет, – ответил Адамберг. – Мне очень жаль. – Но почему? – В этом году инсектициды, судя по всему, увеличили токсичность яда пауков-отшельников. Или все дело в жаре. Слово мужчины. – Мадам, вы должны мне помочь, – продолжал он. – Нам нужно найти, где прячутся эти пауки. Это правда, что Оливье почувствовал укус снаружи, перед калиткой? – Да-да. Он сказал: “Черт!” Он так сказал, потом почесал руку пониже плеча. – И никто больше этого не видел? Может, какой-нибудь мужчина, женщина или хоть ребенок? – Мы были одни, комиссар. На этой дороге после шестичасовой вечерней службы не встретить ни души. – И еще один вопрос. Оливье любил рыбалку?