– Он ходил на озеро каждое воскресенье, комиссар. Адамберг сделал знак Ирен, что они оставляют их наедине. Комиссар поднялся, Вейренк – следом за ним. В “Соловье” продавали табак, и Адамберг купил пачку любимых сигарет Кромса. – Ты куришь это дерьмо? – удивился Вейренк, выходя вместе с Адамбергом на тротуар и закуривая предложенную им сигарету. – Это любимые сигареты Кромса. – И почему же ты их покупаешь? – Чтобы таскать их у него, ведь сам я не курю. – В этом есть какая-то логика, только не знаю какая. Похоже, эта женщина говорила искренне? – Ирен это проверит. Но я думаю, да. В этот момент Ирен вышла к ним. – Она говорит правду и ничего, кроме правды, – подтвердила она. – Они были одни. Не хотела бы я оказаться на вашем месте, комиссар. Очень тяжело. – Очень. Вы побудете с ней? – Немного. Я не могу надолго оставлять мою соседку в одиночестве, у меня такое ощущение, что она перевернет весь дом вверх дном. Извините, я имела в виду женщину, с которой мы вместе снимаем жилье, Луизу. Она знает, что еще одного мужчину укусил паук. Она уверяет, будто видела трех отшельников на кухне и двух у себя в спальне. И что они размножаются! Так что скоро у нас появятся еще пять пауков, которые будут разгуливать по квартире средь бела дня! – Пять? Она видела пять пауков-отшельников? – В своем воображении, комиссар. Завтра их будет уже десять, послезавтра – тридцать. Мне нужно вернуться, иначе, когда я приеду, окажется, что она сидит на стуле, подобрав ноги, а вокруг нее бегают три сотни пауков. У нее плохо с головой, только и всего. В том-то и проблема с этими форумами: на них все говорят, говорят, люди спорят и сами себя заводят, и у некоторых едет крыша. Мне не повезло, такая женщина и живет со мной под одной крышей. – Сколько ей лет? – Семьдесят три года. – Я был бы не прочь с ней познакомиться, – неопределенно бросил Адамберг. – А зачем? Вам что, мало сумасшедших, при вашей-то профессии? – Мне хотелось бы увидеть, как в сложившейся ситуации паук-отшельник становится причиной помешательства. – А, тогда другое дело. Если хотите понаблюдать, как она съезжает с катушек, с удовольствием вас с ней познакомлю. Будем вместе изображать, будто давим пауков. А Оливье? Сколько ему осталось? – В лучшем случае два дня. Ирен покачала головой. Ее лицо выражало покорность судьбе. – После похорон я предложу Элизабет пожить у меня. Я смогу о ней позаботиться, и свободная комната есть. – Попрощайтесь с ней от нашего имени, – попросил Адамберг, положив руку ей на плечо. – Скажите добрые слова. – Комиссар, мне не хотелось бы вас шокировать, но вы не могли бы дать мне сигарету? Вообще-то я не курю. Но когда такое происходит… – Пожалуйста, берите, – ответил Адамберг, протягивая ей три сигареты. – Это от моего сына. Они смотрели, как Ирен возвращается в “Соловей”. Адамберг стоял на тротуаре и, разделив сигареты Кромса пополам, раскладывал их по карманам куртки. – Не люблю пачки, – объяснил он Вейренку. – Имеешь право. – Луи, я с тобой обратно не еду. – И куда же ты? Искать ясности в исландских туманах? – Мой брат Рафаэль сейчас живет на острове Ре. Я давно с ним не виделся. Высади меня в Рошфоре, оттуда идет автобус в Ла-Рошель. Завтра вернусь. Вейренк кивнул. Брат и море, и до них рукой подать. Разумеется. Но есть и что-то еще. Вейренк не обладал талантом видеть в тумане – да и у кого он есть? – зато он умел читать по глазам Адамберга. – Я отвезу тебя к брату. И сразу же уеду. – Будь осторожен в пути. Помни: ты мало спал. Нам с тобой далеко до Ретанкур. – Очень далеко. – Попроси, чтобы жандармы в Куртезоне дали нам знать, как только Жан Эсканд вернется домой. Только пусть в комиссариат не звонят. Я имею в виду: пусть не звонят Данглару. Только тебе или мне. – Понял. – Сегодня вечером тебе нужно будет наесться гарбюра и завалиться спать. И два беарнца, быстро переглянувшись, сели в машину. Глава 27 Два часа спустя Адамберг медленно брел босиком по песчаному пляжу, повесив рюкзак на плечо и неся в руке ботинки. Он издалека заметил брата: тот сидел на террасе маленького белого домика. Мать считала, что у сына просторная вилла на берегу, и разубеждать ее он не собирался. На таком большом расстоянии никто не смог бы узнать Адамберга. Но Рафаэль повернул голову, увидел идущего по берегу человека и тут же встал. И уверенно, но почти так же неспешно пошел навстречу. – Жан-Батист, – только и произнес он, после того как они обнялись. – Рафаэль. – Пойдем выпьем. Останешься на ужин или опять улетучишься? – Останусь на ужин. И переночую. Обменявшись этими короткими фразами, два брата, удивительно похожие друг на друга, пошли к дому, больше не обмолвившись ни словом. Молчание не вызывало у них неловкости, как и у всех близнецов – или почти близнецов. Адамберг решил не касаться мучившей его темы, пока они ужинали на воздухе, под крики чаек, с двумя зажженными свечами на столе. Тем не менее он знал, что Рафаэль заметил его беспокойство, но ждет, когда он сам заговорит. Каждый из них не раздумывая мог понять, что на душе у другого, и почти всё, за исключением женской любви, они могли дать друг другу. И потому они редко виделись. Адамберг закурил в темноте сигарету и стал излагать брату все факты, которые стали известны с начала расследования по нынешний день, и это давалось ему непросто, потому что он был не в ладах ни с хронологией, ни с обобщениями. Спустя двадцать минут он сделал перерыв. – Наверное, я тебя замучил, – сказал он. – Но мне нужно рассказать тебе все, ничего не упустив. Не для того, чтобы поведать о тяжкой доле полицейского. – Смятение, – произнес Рафаэль. – Ведь именно это ты испытываешь? – Что-то еще более неприятное. Что-то имеющее отношение к этому проклятому пауку. И мне становится еще хуже, когда я думаю о матери. Я чувствую какой-то страх. – Какая связь? – Никакой. Просто это происходит – и все. Давай я продолжу, чтобы не упустить ни одной подробности прошедшей недели, ни одного жеста, ни одного слова на тот случай, если страх так и останется, спрятавшись, например, в щели между досками паркета, или в глубине шкафа Фруасси, или в пасти мурены, или в цветке липы, или в пылинке, которая попадет мне в глаз, а я не замечу. Рафаэль не был беспечным, как брат, скорее более приземленным, более образованным и лучше ладил с реальным миром, хотя устройство этого мира и направление, в котором он развивался, нередко вызывали у него отвращение. Рафаэль был иным, нежели Жан-Батист. Зато он был наделен даром, коим не обладал больше никто: он мог встать на место брата, влезть в его шкуру до самых кончиков пальцев, почти перевоплотиться в него, сохраняя способность смотреть на него со стороны. У Адамберга ушел еще целый час на то, чтобы завершить рассказ обо всех событиях, серьезных и пустяковых, которыми была отмечена его охота на убийцу. Потом комиссар сделал паузу и зажег вторую сигарету Кромса. – Ты такие куришь? Если хочешь, у меня найдутся другие, получше. – Нет, это сигареты Кромса. Он остался в Исландии. – Понимаю. Хочешь стаканчик мадирана? Мне привезли. Или ты боишься, что вино собьет тебя с мысли? – У меня нет мыслей, Рафаэль, и все напрочь перепуталось. Так что налей нам по стаканчику. У нас только один человек гуляет неведомо где, Жан Эсканд. Ты запомнил? – Я все запомнил, – заверил его Рафаэль тоном человека, которому приходится произносить ненужные слова. – Все стрелки направлены в его сторону. Все, по логике вещей, указывает на него как на убийцу Вессака. Жертвы, вероятнее всего, по очереди отправлялись истреблять своих мучителей. Все идеально, все сходится: банда укушенных выпускает яд, поражая банду пауков-отшельников. Тем не менее от меня что-то ускользает, мне нужно заставить себя выйти из круга – в одной точке или в другой, я не знаю. А не знаю потому, что не вижу. А не вижу, потому что не выношу этого паука-отшельника, даже его названия не терплю, слышать его не могу. Он меня пожирает, он вызвал у меня некроз. – Так что ты теперь обездвижен, ты запутался в его сети. И расследование пойдет дальше без тебя, – подвел итог Рафаэль, наливая брату вино. – И я останусь в одиночестве, с тем, о чем я тебе еще не сказал. – Со страхом. Ты о нем говорил.