– Продолжайте копать, Фруасси, поищите в психиатрических больницах. Адамберг сделал короткую паузу и улыбнулся. – Что касается истории средневековых женщин-отшельниц, – снова заговорил он, – то я вижу, что мой интерес к этой теме вам непонятен. Скажем так: меня интригует само слово – “отшельник”, “отшельница”. Вы свободны, можете остаться или уйти, час уже поздний. Ушли только двое, Ламар и Жюстен: первому нужно было к сыну, второму – к матери. Данглар сидел, не поднимая головы и уставившись в свои записи. С каких это пор Данглару понадобилось что-то записывать? Он принес с собой эти листы бумаги, только чтобы ни с кем не встречаться взглядом, решил Адамберг. – Хотя я никак не возьму в толк, зачем комиссар хочет снабдить вас информацией о средневековых женщинах-отшельницах, притом что эта тема никоим образом не связана с делом, которое его занимает, я расскажу вам эту историю, поскольку он дал мне соответствующий приказ. Это явление, вероятнее всего, зародилось в раннем Средневековье, примерно в восьмом-девятом веках, достигло расцвета к тринадцатому веку и просуществовало несколько столетий, включая Великий век. – То есть, Данглар? – По семнадцатый век включительно. Женщины, преимущественно молодые, выражали желание быть замурованными заживо на всю оставшуюся жизнь. Помещение для добровольного заточения, именуемое также кельей, или затвором, обычно было настолько крошечным, что отшельница зачастую не могла лежать на полу во весь рост. Самые большие были размером два на два метра. Ни стола, ни письменных принадлежностей, ни соломы, чтобы на ней спать, ни ямы для экскрементов и отходов. После того как заживо погребенная входила в келью, доступ в нее замуровывали, оставляя только маленькое окошко, часто размещенное довольно высоко, так чтобы отшельница не могла никого видеть и ее тоже никто не видел. Через это окошко женщина получала подаяние от жителей – кашу, фрукты, бобы, орехи, бурдюки с водой, которые обеспечивали – или не обеспечивали – ее выживание. Дело в том, что такое окошко часто было зарешечено, туда невозможно было пропихнуть солому, чтобы прикрыть нечистоты. Есть свидетельства, что некоторые отшельницы по щиколотку увязали в грязи, состоявшей из экскрементов вперемешку с гнилыми объедками. Это что касается условий их “жизни”. Жизни чаще всего короткой – большинство из них умирали от болезней или теряли рассудок в первые же годы, несмотря на помощь Иисуса Христа, который пребывал с ними в их мученичестве и вел их прямой дорогой к вечной жизни. Но некоторые из них оказывались более стойкими и жили долго, иногда тридцать или даже пятьдесят лет. В период наибольшего распространения этого явления кельи, иногда до десятка, были в каждом городе, их пристраивали к опорам мостов, к городским стенам, размещали между контрфорсами церквей, возводили на кладбищах: вспомним знаменитые норы отшельниц на кладбище Невинных в Париже. Это кладбище, как мы знаем, было закрыто и очищено в 1780 году по причине распространявшегося оттуда зловония. Останки перенесли в катакомбы Монружа… Данглар выражался сухо и точно, и Адамберг заставлял себя сохранять спокойствие. Реванш майора еще не состоялся. – Давайте вернемся к сути, майор, – сказал комиссар. – Очень хорошо. Этих женщин уважали, вернее, почитали, однако это не означало, что их хорошо кормили. Их страдания во имя Господа расценивались жителями города как некая гарантия божественной защиты. Женщины считались своего рода святыми покровительницами поселения, как бы отталкивающе они ни выглядели и как бы ни деградировали. – Спасибо, Данглар, – перебил его Адамберг. – Мне, прежде всего, хотелось бы знать, какие мотивы побуждали этих женщин запереть себя в этих кельях-могилах. Конечно, они страстно желали удалиться от мира, чтобы посвятить себя Богу, но для этого существовали монастыри. Так что же? Вы можете рассказать нам о мотивах? – Невозможность далее существовать в этом мире, – ответил Данглар, не отрывая глаз от своих бумаг и без всякой надобности переворачивая страницу. – На самом деле монастыри закрывали двери перед подобными женщинами. Они были недостойными созданиями, заклейменными обществом. Этим женщинам было запрещено выходить замуж, рожать детей, работать, заводить друзей, пользоваться уважением и даже говорить, ибо они были нечисты. Либо они “беспутничали” до замужества, либо от них отказалась семья из-за того, что они были увечными, или незаконнорожденными, или уродливыми и никто их не брал замуж. Либо, чаще всего, они были изнасилованы. Отныне эти пропащие женщины, которых обвиняли в том, что их осквернили, что они потеряли девственность, на которых показывали пальцем, были обречены на бродяжничество, проституцию – или затворничество. Или же сами они, убежденные в своей виновности, отправлялись искупать грехи в мучительном заточении. Мне не хотелось бы больше об этом говорить. Помимо чисто исторического интереса, эти отшельницы ничем, кроме названия, не связаны с текущим расследованием. – Кроме названия, это правда, – проговорил Адамберг. – Благодарю вас. Данглар сложил свои листки в маленькую ровную стопку, забрал их и вышел из комнаты. Адамберг посмотрел на своих подчиненных. – Кроме названия, – повторил он, прежде чем всех отпустить. Глава 34 Адамберг сделал знак Меркаде и поднялся на второй этаж к автомату с напитками. – Лейтенант, на совещании я не упомянул кое о чем. Когда вы будете искать изнасилованных женщин, содержавшихся в психбольницах, рассматривайте только случаи незаконного лишения свободы. Отцом. Начните с этого. – И я никому об этом не должен говорить. – Если только Фруасси. А также Вейренку и Вуазне, если захотите. Пусть это останется между нами. Меркаде задумчиво смотрел вслед вышедшему за дверь Адамбергу. Незаконное лишение свободы? Почему это должно заставить женщину убивать при помощи пауков? Пусть даже она и жила рядом с ними на чердаке или в подвале. Мы все живем с ними рядом. Но безотказный Меркаде никогда не стал бы оспаривать распоряжения шефа. Сам Меркаде побоялся бы руководить людьми в этом адском деле о пауках-отшельниках. Адамберг нашел Фруасси во дворе: она сидела на каменной ступеньке, наблюдая за вечерней кормежкой птенцов. Не забыв прихватить с собой компьютер, от которого не удалялась больше чем на два метра. Комиссар присел рядом с ней. – Как у них дела? – спросил он. – Добрались до последней малины. – У нас еще есть? – Конечно. Что будет с Дангларом? – Что-нибудь. – Печально. – Не факт. Можно узнать точный день и час похорон Оливье Вессака? – Через местную похоронную службу. Но ничто не говорит нам о том, что церемония пройдет в Сен-Поршере. Это может быть в Ниме или в другом месте. – Хорошо бы узнать, где могилы его родителей. – Он был сиротой, комиссар. Отец и мать были депортированы и погибли. – Тогда бабушки и дедушки. Фруасси открыла ноутбук, в то время как дроздиха тащила в гнездо последнюю ягоду, а Адамберг краем глаза посматривал на Данглара. В дальнем углу двора майор грузил в багажник картонную коробку. – На кладбище Пон-де-Жюстис в Ниме, – доложила Фруасси. – Значит, там все и пройдет. – Сейчас проверю. – Ну что он, дурак, делает? – Кто? – Данглар. Он запихивает коробки в машину. – Он уходит? Я нашла, комиссар! Оливье Вессак, погребение в пятницу десятого июня, в одиннадцать часов. – Завтра? Так скоро? Спустя сутки? – Потому что в субботу погребение обойдется дороже. А значит, пришлось бы отложить до понедельника. – Похоже, Ирен убедила Элизабет поторопиться. Ну что он, дурак, делает? – повторил Адамберг. – Лейтенант, скажите мне номер телефона жандармерии Лединьяна. Не так быстро, я не успеваю набивать. Имя начальника? – Фабьен Фаслак. Капитан. – Есть и еще кое-что. Меркаде вас проинформирует, и это останется между нами. Адамберг встал, ожидая, когда парень из Лединьяна ответит на его звонок. Наискосок пересек двор, отодвинул Данглара, склонившегося над багажником служебной машины, и стал читать этикетки, аккуратно наклеенные на коробки: “Словари и антологии”, “Личные вещи, безделушки XIX в., египетский скарабей”, “Мои работы; эссе по криминологии в Священной Римской империи в XV в.”. Все ясно. Данглар собрал чемоданы. – Жандармерия Лединьяна? Это комиссар Адамберг. Соедините меня, пожалуйста, с капитаном Фаслаком, это срочно. Что-то щелкнуло, кто-то выругался, и капитан взял трубку. – Вы еще на работе, капитан? – У нас только что произошло два столкновения на шоссе, черт бы их побрал! Говорите скорее, комиссар, в чем дело? – Вы ведь выделили двоих людей для охраны Роже Торая? – Вы же знаете, сами просили. Так что у меня осталось на два человека меньше, и я не знаю, как буду выкручиваться. – Вы не можете получить подкрепление из Нима? – Они сами чуть живые. У них произошел взрыв газа в аварийном доме. Там месиво. Возможно, криминал. – Я понимаю, Фаслак. Завтра с утра к вам прибудут двое моих людей, они сменят ваших. – Это отличная новость, Адамберг. – В котором часу приходит первый поезд? – В Ним – в девять ноль пять. Почти круглая цифра, это редкость. – А отправляется? – В шесть ноль семь. Может, хоть вы понимаете, почему поезда приходят и уходят в такое время, как ноль часов четыре минуты, ноль часов семь минут, восемнадцать минут, тридцать две минуты? А не просто в десять часов, десять пятнадцать, десять тридцать? Надо сказать, эти фокусы с минутами для меня темный лес. Но самое ужасное, что поезда действительно прибывают в ноль часов семь минут, восемнадцать минут, тридцать две минуты! – Я тоже никогда этого не понимал. – Вы меня успокоили. И спасибо за помощь.