Адамберг с сожалением снял палец с рисунка, и мужчины пошли дальше. – Фруасси говорит, что их невозможно идентифицировать, – сказал Вейренк. – Если даже она не может их найти, это значит, что они сменили имя, тут нет никаких сомнений. – Энзо, как и все, наверняка узнал в тюрьме, как раздобыть фальшивые документы. Что касается девушек, то вполне вероятно, что органы правосудия дали им право сменить имя и фамилию. – И как мы найдем двух девушек, сорок девять лет назад помещенных в психбольницу, не имея представления ни об их именах, ни о внешности? – Никак. – Тогда пойдем поедим. Наш поезд отходит в девять часов. Ровно. – Еле успеем доехать на автобусе до Нима, – сказал Вейренк, состроив недовольную гримасу. – И придется тащиться в вокзальный буфет. А он будет закрыт. И это вместо того, чтобы сделать привал и переночевать в Ниме, а завтра уехать первым утренним поездом. Что от этого изменится? Ничего, скажешь ты. А я отвечу: все. Можно пораньше лечь спать. Таково предписание врача, ты не забыл? – И придется ему подчиниться. – Есть одно но: у нас нет с собой вещей. – Наплевать. – Моряки на “Трининаде” тоже не блистали чистотой! Мужчины высадились около десяти часов неподалеку от арены, у маленького отеля, где еще можно было поужинать. – Думаю, я знаю, почему меня нервирует фамилия Сеген, – сказал Адамберг, когда они покончили с едой. Комиссар поднял руку, собираясь заказать два кофе. Ресторан уже закрылся, но пока прибирали помещение, хозяин их не выгонял. – Ты помнишь эту сказку? Историю про господина Сегена и его бедную козочку? – Ее звали Бланкетта, – сказал Вейренк. – Она была так красива, что каштаны склонялись до самой земли, чтобы погладить ее ветвями. – Она захотела убежать, стать свободной, так? – Как и шесть ее предшественниц. – Я забыл о шести остальных. – Они были. Господин Сеген безумно любил маленьких козочек, но все они хотели от него сбежать, и всем это удавалось. Бланкетта была седьмой. – Я всегда думал, что Сеген – это и есть волк. А поскольку козочка пожелала от него сбежать, он предпочел ее сожрать. – Или учинить над ней насилие, – уточнил Вейренк. – Господин Сеген грозил своим козам, что, если будут бунтовать, он им “покажет волка”. Ты же знаешь переносное значение этого выражения – мужчина во всей красе, затем совокупление. Ты прав: на самом деле Бланкетту изнасиловали. Помнишь, как там было: она билась с волком всю ночь, а когда забрезжил рассвет, вытянулась на земле, ее белая шерсть была вся в крови – потому что прекрасная козочка была белой, а значит, непорочной, – и волк съел ее. Тебе не кажется, что Сегену вполне подходило его имя? – Нет. Я думаю, что Энзо читал сестрам сказки. И полагаю, что эту историю они знали. – Вполне вероятно, ее в те времена читали в каждой школе. О чем ты думаешь? – Вот о чем: когда человек выбирает себе другое имя, в нем всегда остается след, напоминание о его прошлом имени или о его прошлой жизни. – Да. – А теперь вспомни: Луиза Шеврие[13]. Коза. Козочка, пленница господина Сегена, съеденная жертва. – Луиза Шеврие, – медленно повторил Вейренк. – И Фруасси не нашла никого рожденного в сорок третьем году с такой фамилией. – Значит, она сменила фамилию. – И год рождения изменен. – Как говорит Меркаде, можно состряпать любое свидетельство о рождении. – Поздновато, не хочется будить Фруасси, но имя, которое она выбрала, – скорее всего, ее второе или третье имя. – Да, – согласился Адамберг, набивая сообщение. – Кого ты решил разбудить? – Фруасси. – Но она же спит, черт побери! – Нет, не спит. – Что-то не сходится, Жан-Батист. Аннетта вышла на свободу в возрасте девятнадцати лет. И четырнадцать лет спустя ее изнасиловал Карно? Это было бы дичайшим совпадением! – А кто тебе сказал, что это совпадение? Карно – друг Ландрие и остальных, разве нет? Аннетта была их жертвой, и они снова ее заполучили. – Думаю, что Фруасси спит. Ты просто зверь. – В связи с этим хочу тебе сообщить, что я расквасил морду Данглару. – Сильно? – Да, довольно-таки. Но ударил только раз, в подбородок. Впрочем, это было не удар, а ритуал посвящения. Вернее, возвращения. На столе завибрировал телефон. – Вот видишь, она не спит. – Конечно, соврала. – Она пишет: Извините, комиссар, я ужинала. Имена старшей: Бернадетта, Маргерит, Элен. Имена младшей: Аннетта, Роза, Луиза. Комиссар ответил: Спасибо, Фруасси. Мы переночуем в Ниме. Вернемся завтра в десять утра. Спокойной ночи. – Аннетта, Роза, Луиза, – с выражением продекламировал он. – Луиза Шеврие. Она выбрала имя намеренно, а фамилию – неосознанно. Козочка, которую держал на привязи папаша Сеген. – А как Луиза могла оказаться на местах всех преступлений? Она же не водит машину. – Просто предположи, что она ее водит. – И во время ее поездки в Сен-Поршер Ирен не заметила бы ее отсутствия? – Она была в Бурже. Телефон снова завибрировал. Комиссар пропустил предыдущее голосовое сообщение и теперь услышал взволнованный голос Ретанкур: Мы все втроем заняли позиции вокруг дома Торая в Лединьяне. Без проблем, мы не скрывались, Торай знал, что он под охраной. Они с Ламбертеном заканчивали ужинать во дворе за маленьким столиком, сидя друг против друга, расслаблялись по полной программе, громко смеялись, отпускали грязные шутки: говорят они по-прежнему как жуки-вонючки. Снаружи: большой двор, окруженный с четырех сторон низкой изгородью. В десять часов по всей маленькой улице погасили фонари, но вечер относительно светлый. Светильник над дверью, на столике садовый фонарь на солнечных батареях, очень заметный, из белого пластика. Он привлекал комаров. Они их убивали, хлопая руками. Хлоп, хлоп. “Кусают только самки. Видишь, они заслуживают того, чтобы отплатить им той же монетой”. Примерно в десять пятнадцать Торай стал чесать правую руку. Воспроизвожу их диалог: “Вот сука эта комариха! Она меня все-таки укусила, эта шлюха!” Ламбертен: “Придурок, потуши свет!” Торай: “Сам дурак, не туши! Не будет видно, что пьем!” Через три минуты Ламбертен начал чесать шею слева. Они хлопнули друг друга по ладоням, забрали бутылку и стаканы и пошли в дом. Менее чем через час они в панике выбежали из дома и попросили отвезти их в больницу: укусы раздулись. Я осмотрела их, осветив фонариком. Появился отек размером два сантиметра с пузырьком в центре. Они едут в больницу в Ниме, с ними Жюстен и Ноэль, я следом на другой машине. Рука справа, шея слева – их поразили из-за задней стенки изгороди. Мы все втроем безостановочно ходили вокруг дома. Никто не мог приблизиться, никто не мог войти. Просто невозможно, в них словно кто-то плюнул с небес. Мы где-то ошиблись, мне очень жаль. Адамберг с окаменевшим лицом дал Вейренку прослушать сообщение. Мужчины молча переглянулись. – Двое последних, Луи, она укокошила двух последних, – наконец проговорил Адамберг, залпом допив остывший кофе. – Одним ударом. В присутствии трех полицейских, патрулировавших дом. Но как, черт возьми, как? Даже плевок, который падает с неба, и тот должен быть виден, разве нет? Сколько на твоих часах? – Десять минут первого. – Значит, уже бесполезно будить Ирен, чтобы узнать, дома ли Луиза. Они были “укушены” в десять пятнадцать. Ей понадобилось бы не более сорока пяти минут, чтобы добраться из Лединьяна в Кадерак. Хозяин предложил налить им еще по чашке кофе. По их разговорам он давно уже понял, что эти двое – полицейские довольно высокого ранга, работающие над каким-то непростым делом. А когда в твоем заведении плотно засели полицейские, лучше не мозолить им глаза. Адамберг не отказался от предложенного кофе и сам пошел за ним в бар.