– Это здесь, – сообщила Ретанкур, спустя сорок минут останавливаясь на обочине и резко, со скрежетом дернув ручной тормоз. – Видите, изгородь низкая. И так по всему периметру. До десяти часов нас освещали фонари. Но потом – только фонарь над дверью и садовый светильник: обоих стариков за столом было хорошо видно. – Вы мне уже говорили, лейтенант. – Так откуда она появилась? Прилетела на воздушном шаре? – Почти. На шприце с оперением. – Вы имеете в виду, был выстрел? – Два выстрела из инъекционного ружья. На то, чтобы усвоить новую информацию, Ретанкур хватило пары секунд, пока она доставала из багажника свой чемоданчик. – С какого расстояния? – спросила она. – При выключенных фонарях, даже с прицелом ночного видения, я сказал бы, метров с тридцати, чтобы попасть наверняка. – Черт побери, комиссар, но мы постоянно делали обход. Почему мы ее не увидели? – Потому что она стреляла не снаружи. – Значит, с неба. – Изнутри, лейтенант. Из дома. Где она расположилась в их отсутствие. Она уже была там, когда вы вернулись с Тораем и Ламбертеном. – Проклятье! – Вы ничего не могли поделать. Не могли увидеть черный кружок ствола в черном проеме окна. Ретанкур покачала головой, переваривая факты, потом дернула задвижку, и они вошли во двор. Адамберг остановился у стола и осмотрел фасад дома. – Она заняла позицию не внизу, где, вероятно, находятся гостиная и кухня. Слишком рискованно, вдруг туда кто-то войдет. Нет, она устроилась на втором этаже, откуда и сделала два выстрела сверху вниз, держа ствол наклонно и целясь сбоку. Вон там, в той комнате, – произнес он, указав на маленькое грязное окно. – Ретанкур, исследуйте всю поверхность почвы в зоне обстрела между домом и столом. – Что мне искать? – Возможно, кусок нейлоновой лески. Двор вымощен бетонными плитками, но между ними растет трава и чертополох. Поищите там, а мы поднимемся на второй этаж. Вы взяли эти чертовы бахилы? На входе мужчины сняли ботинки и натянули бахилы. Они изучили второй этаж, скользя по полу, как пациенты в кабинете врача, наскоро осмотрели две спальни, ванную комнату, туалет и клетушку, где были свалены чемоданы, картонные коробки и дырявые сапоги. Пол, выложенный серой керамической плиткой в крапинку, был покрыт толстым слоем пыли, о каком можно только мечтать. Вейренк включил потолочную лампочку без абажура и, держась как можно ближе к стене, приблизился к маленькому окошку. – Открывали совсем недавно, – заметил он. – Осыпались кусочки краски. – Есть фрагменты следов. Осмотри этот участок пола, а я возьму себе тот. – Эти крапинки на сером здорово мешают. – Здесь есть отчетливый отпечаток, – сказал Адамберг, присев на корточки у окна. – Теннисные кроссовки, – определил Вейренк. – Обычная экипировка. Но ненадежная, потому что на подошве бороздки широковаты. Посмотри, не насорила ли она: комочки земли, камешки, фрагменты растений. – По виду ничего. – У меня тоже. Кроме этого. Адамберг кончиком пинцета поднял к свету волос длиной сантиметров двадцать. – Она, наверное, какое-то время ждала, могла почесать голову: люди чешутся, когда нервничают. Задача была непростая, притом что рядом крутились трое полицейских. – Почти рыжий, у корня седой на два сантиметра. И кудрявый. Наверное, завивка. – А вот еще один. Меня очень удивило бы, если бы Энзо отрастил волосы, да еще и сделал завивку. – Женщина, – заключил Вейренк. – Немолодая. – Дай мне лупу. Да, на конце видна луковица. У нас четыре волоса, – подвел они итог, подобрав все с пола. – Можешь закрывать мешок, мы богачи. А теперь перейдем к отпечаткам. – На стеклах ничего, пыль нетронута. Вейренк покрыл порошком всю оконную раму. – Она была в перчатках. У всех ведь есть перчатки, – заметил он. – На нижней планке рамы на краске имеется скол. Сюда она и положила ружье. Адамберг сделал два снимка, потом дважды сфотографировал неполный отпечаток ноги. – Пойдем посмотрим на лестнице, особенно на двух нижних ступенях, – сказал он. – Подметка, когда сгибается, невольно выдает секреты. Как мы, когда сдаемся, когда вынуждены уступить. Ступени одарили их тремя камешками. Неизвестно откуда – не то с кладбища, не то с дорожки, огибавшей изгородь. И смятым листочком клевера, который, хотя он не представлял особой ценности, показался маленьким прощальным подарком. – Возьмем и его, – заявил Адамберг, открывая последний пакет. – Зачем? – Я люблю клевер. – Как хочешь, – сказал Вейренк, часто употреблявший эти слова в разговорах с Адамбергом, не потому что всегда был согласен с его предложениями, а потому что знал, что в некоторых случаях возражать бесполезно. – Ретанкур, ну что? – спросил Адамберг, подходя к столу во дворе, где лейтенант сидела на одном из двух пластиковых стульев, почесывая руку. – Вы сидите на месте преступления. – Я все осмотрела. Ничего. Никакой нейлоновой нити, ничего. И меня обожгла эта проклятая крапива. – Растительный яд, лейтенант. – А у вас? – Четыре волоса с луковицами. ДНК. И листок клевера. – И чем он нам поможет, этот клевер? – Он нас взбодрит. Вейренк сел на второй стул, а Адамберг – на землю, по-турецки. – Это пожилая дама с седыми волосами, покрашенными в светло-рыжий цвет, с химической завивкой, – произнес он. – Она путешествует со складным инъекционным ружьем в дорожной сумке. И шприцами, каждый из которых наполнен ядом двадцати двух пауков-отшельников. Ее изнасиловали в юности или в зрелом возрасте. В любом случае более двадцати лет назад, когда первый из членов банды был убит выстрелом в спину. – Это нам не так уж много дает. – Но приближает нас к цели, Ретанкур. – К пятьдесят второй параллели. Забыла, как звали того моряка. Хочу сказать, как настоящее имя Магеллана по-португальски. – Фернан Магальяйнш. – Спасибо. – Не за что. Адамберг поменял местами ноги, порылся в кармане и вытащил две сигареты Кромса, уже почти сломанные. Одну протянул Вейренку, другую закурил сам. – Мне тоже, – потребовала Ретанкур. – Вы вроде не курите, лейтенант. – Но эти же ворованные, так? Если я правильно поняла. – Совершенно правильно. – Тогда дайте и мне одну. Так они и сидели втроем под утренним солнцем и молча курили наполовину высыпавшиеся сигареты. – Хорошо, – сказал Адамберг и стал набирать номер на своем мобильнике. – Ирен! Я вас не разбудил?