Даже с веревкой карабкаться наверх непросто. Волокна грубые, как щепки; они врезаются в ладони, когда я дюйм за дюймом поднимаюсь по обрыву, отбивая себе локти и колени. Я уже потянула себе спину, и бедра начинают гореть. Почему это выглядит таким легким делом в фильмах? И кстати, кто этот парень? Дружелюбный сосед или прохожий? Или же настоящий злодей? И с какого хрена я дошла до такого, что абсолютный незнакомец удерживает мой вес, а у меня нет выбора, кроме как карабкаться дальше? Когда я наконец добираюсь до верха, он протягивает руку и вытаскивает меня, запыхавшуюся и переполненную адреналином, на край обрыва и дальше, на дорожку. Это тот хиппи прямиком из «Лета любви», с которым я говорила в Ротари-парке. Улица за ним пуста, витрины магазинов глухие и темные. — Я вас помню, — говорит он, сматывая веревку. — Знаете, там, внизу, не слишком безопасно. Я оглядываюсь на дорожку, где мы стоим, взвешивая свои возможности, если дела пойдут плохо, потом снова смотрю на него, на лицо и позу, пытаясь прочитать его. Он крупный парень, достаточно здоровый, чтобы без труда сломать девушке шею. И чтобы справиться со мной, если дойдет до этого. — Все отлично. Я знаю, что делаю. Но спасибо. — В прошлом месяце блуждающая волна[37] унесла одного парня в океан. В Девилс-Панчбоул это случилось. Они появляются внезапно. Он говорит странно и отрывисто, его предложения появляются резкими маленькими кусочками. Но при этом не приближается ко мне и не говорит ничего угрожающего. — Буду иметь в виду. — Я Клэй Лафордж. Мы с моей девушкой сидели в парке и увидели, как вы туда идете. А когда вы не вернулись, она отправила меня проверить. — Ох. — Я с трудом верю его словам. Большинству людей плевать на любого, кто не связан непосредственно с их жизнью. — Это… очень любезно с ее стороны. — Нам всем нужно приглядывать друг за другом, так она всегда говорит. Кстати, а что вы там внизу делали? — Ничего. Наверное, просто думала… А этот человек утонул? Тот, которого унесло в Девилс-Панчбоул? — Ясное дело. Туристы. Думают, они все знают. Необычна не только его речь, но и то, что именно он говорит. Он похож на персонажа из сказки. Волшебника, торгующего метафорами, или отшельника, протягивающего три магических боба — или, в моем случае, веревку. Вся эта случайная встреча странная. Если только я не упустила чего-то очевидного. Но он не кажется опасным. На самом деле он даже может быть полезен. Он не турист, скорее местный. Он спит в парке, насколько я могу судить по палатке, которую видела в тот день, где может наблюдать за всеми, как он наблюдал за мной, — вроде телешоу, которое можно поменять или выключить, перевернувшись на другой бок. — Кто-нибудь из офиса шерифа расспрашивал вас и вашу подругу о пропавшей девушке? Кэмерон Кёртис? — Зачем? В этом городе мы больше всех похожи на нарушителей закона? — кажется, при этих словах он чуть подмигивает. Даже под фонарем света не хватает. Либо он развеселился, либо я его обидела. — Вы бо́льшую часть времени проводите на улице, — пытаюсь пояснить я. — Вы знаете в лицо всех, кто здесь живет. Я думаю, вы должны уловить, если что-то не так. Или кто-то. Клэй задумчиво кивает. — Ребята ходят через парк по пути на пляж, иногда курить. Каждый раз кто-нибудь из них просит купить ему пива или бутылку «Фор роузес». Но не эта девушка. Не уверен, что я ее там вообще видел. А если видел, она ничем не выделялась. — Вы думаете, это безопасный город? Вы же живете в палатке, верно? Мужчина пожимает плечами. — Иногда снаружи безопаснее, чем внутри. Ты точно знаешь, с чем столкнешься. Нечто подобное мог бы сказать Хэп. — Вы давно здесь живете? — Пару лет. Моя девушка всегда хотела жить у океана. Я сказал: «Конечно, давай попробуем». До этого мы жили в Денвере. Солнце там сияет каждый чертов день, иногда прямо сквозь снег. Но Ленора сказала, что от высоты ее тошнит. — Ленора? Женщина, которую я видела в тот день? Он кивает. — Она не слишком любит людей. Удивительно, что она заговорила с вами. — У моей семьи когда-то был ручной ворон по имени Ленора. — Что, в доме? — Клэй хмурится, качает головой. — Таких птиц нельзя приручать. Плохая примета. — Ее спасли. У нее одно крыло не действовало. — Я сама не знаю, почему рассказываю эту историю или почему до сих пор вижу, как Ленора суетливо скачет за Иден, выпрашивая изюм, чернику или кусочки собачьего корма. Она могла разговаривать, но произносила только одну фразу, выхваченную из прежней жизни: «Не надо, не надо». — Ленора пугала меня до смерти, — неожиданно говорю я. — Я думала, она может читать мои мысли. — Так и есть, — не задумываясь отвечает Клэй. — Все птицы — телепаты. Клэй странный, но он мне уже нравится, этот бродяга-хиппи, живущий под брезентом в Ротари-парке, но размышляющий о горах или Ватерлоо, — частью в этом мире, а частью в других. — А где ваша Ленора? — Вернулась в палатку. Нужно пойти сказать ей, что с вами все норм. Она вечно беспокоится. — Знаете, Клэй, волны сейчас — не самое опасное. Кто бы ни схватил пропавшую девушку, он может ходить среди нас. — Я бы не удивился. Маленький городок. Что угодно может случиться за соседней дверью, и вы никогда не узнаете. Второй раз за несколько минут он напоминает мне Хэпа. — К кому бы вы тогда присмотрелись? Как к подозреваемому? Во тьме выражение его лица понять трудно. Но потом до меня доходит. Я принимаю его всерьез, и он польщен. — Ко всем, я думаю. Вряд ли это похоже на кино. Типа «Пятница, тринадцатое»[38]. Могу поспорить, снаружи он выглядит как мы. Все по-настоящему страшное кроется внутри, там, где его никто не видит. Это хорошая мысль. — Вам следовало стать детективом. — Может, я под прикрытием, — с ухмылкой отвечает он. Потом оборачивается, высматривает что-то за пределами круга света от фонаря, на темной улице. — Вон она идет. — Ленора? — Нет, ваша собака. Глава 33 Мне было шестнадцать, когда Иден заболела. Поначалу симптомы сбивали с толку: тошнота, головокружения, ночная потливость. Врач сказал, что это менопауза и со временем все пройдет. — Черта с два это менопауза! — взорвался Хэп однажды за ужином, пока Иден ковырялась в своей тарелке. — Ты потеряла сорок фунтов! Он редко повышал голос. Иден заметно встревожилась, занервничала и Ленора. — Не надо, не надо, — предупредила она со своего стула. Я знала, что вороны не глупее попугаев, но Ленора была не просто умна. Казалось, она легко различает наше настроение и чует страх. Я смотрела то на Хэпа, то на Иден, желая, чтобы хоть кто-то из нас обладал способностью разобраться, что происходит с ее телом. Чтобы хотя бы раз она могла появиться в собственных видениях. — Я съезжу туда еще раз, — пообещала Иден. — Он мне что-нибудь выпишет. — Я поеду с тобой, — заявил Хэп, ничуть не смягчившись. — Посмотрим, хватит ли у этого доктора храбрости еще раз всучить тебе это дерьмо, когда я буду в кабинете. Но врач повторил свои слова. * * * Только через год мы узнали, что у Иден рак эндометрия. В ее последний хороший день мы поехали на Пойнт-Кабрилло и смотрели на китов. Привезли с собой складные стулья, горячий кофе и одеяла, укрыть ноги. В тот день было очень ветрено, и ветер выдувал миллионы ямок в поверхности залива. — Если б я была водой, — сказала Иден, глядя вдаль, — я бы хотела быть этим океаном. «Ты уже он, — хотелось сказать мне. — Ты — все, что ты видишь». Казалось, эти часы растянулись на века. Мы насчитали шесть горбатых китов. — Шесть — число духа, — сказала Иден. Мы смотрели, как ветер ворошит заросли водорослей, вытягивает зеленые и золотые флаги. Потом был закат — и мерцание первой вечерней звезды. А потом поднялась луна, похожая на перламутровый осколок морского стекла, расколотый и целый сразу. Через три недели Иден умерла во сне, под своим розовым афганским пледом. Маленькая, как ребенок, и одурманенная морфием. Когда Хэп пришел сказать мне, что она умерла, у него дергалось лицо. Я ни разу не видела, чтобы он плакал. И он не плакал тогда, просто как-то держался на грани, на краю того, что не мог вынести, но должен был. Однажды я ужасающе близко познакомлюсь с этим состоянием. Но в ту минуту я лишь оцепенело стояла, пока он вернулся в их спальню и закрылся там, чтобы побыть с ней. Никто не собирался торопить его со звонком коронеру. Он прощался с женщиной, которая была его жизнью тридцать с лишним лет. Он выйдет, когда будет готов.