— Вы не сможете. В том-то и дело. — У Эмили слабый голос, физически и буквально, словно ее скосили, когда нужно, чтобы она росла, тянулась. Мне хочется встряхнуть ее. Показать, что в мире есть намного худшие чудовища, чем журналисты. И одно из них схватило ее дочь. Я делаю глубокий вдох и пробую зайти с другой стороны. — Сейчас Кэмерон — просто имя на объявлении о пропаже, на которое никто не обращает внимания. Но если люди будут тронуты, они начнут действовать. Они придут на помощь, будут звонить по телефону, предлагать свое время и деньги. — Мы уже предложили деньги. Мы сразу это сделали. — Я знаю, и поверьте, им найдется хорошее применение, пока продолжаются поиски. Но я по-прежнему считаю, что ваше присутствие пробудит общество. Эмили, я понимаю, почему вам так не хочется быть частью города. Известность сделала вас настороженной. Вам непривычна мысль открыться людям как личность, а не как персонаж. Но это важно. Эмили отводит взгляд, когда я заканчиваю фразу. Кажется, она закручивается в спираль изнутри. День в широком окне подернут дымкой, солнце скрыто низкими рыхлыми облаками. Молчание между нами становится собственной погодной системой, областью высокого давления. — Что бы вы ни думали, я люблю дочь. Она для меня важнее всего в мире. — Я вам верю. — Мне хочется верить. Я вижу, какие усилия она прикладывает, просто чтобы сидеть прямо. Столько всего от нее ускользнуло… Ей многое следовало бы сделать по-другому. Она будет делать по-другому, если только сможет вернуть домой Кэмерон. Все мы заключаем такие сделки, предлагаем что-то, что угодно, за еще один шанс. — Детектив, у вас есть дети? Вопрос простой. Но я не могу на него ответить. Глава 38 Мой начальник в «Прожекторе», Фрэнк Лири, похож на Карла Малдена из «Улиц Сан-Франциско»[40]: с носом-картошкой, невероятными серыми бровями-гусеницами и кривой улыбкой, в которой нет ничего от Хэпа и все же напоминает о нем. Он занимается этой работой уже тридцать лет, и просто чудо, насколько он до сих пор вменяем. Он и его жена, Кэрол, живут в Норт-Бич, том же районе, где вырос Джо Ди Маджо[41]. У них чуть осевший викторианский дом с широкой задней верандой и грилем размером с маленький автомобиль. По воскресеньям Фрэнк готовит для своих трех замужних дочерей и их мужей, восьми внуков, соседей и любого, кто случится рядом голодным. Я была там в одно из воскресений через пару недель после того, как начала ходить к Королле. — Как идет терапия? — спросил он, поставив ударение на «а». — Отлично, — ответила я, открывая новую бутылку «Хайнекена». — Но это правда не мое. Фрэнк, а как вышло, что ты не ходишь к психотерапевту? Он хмыкнул, потом обвел щипцами для гриля двор. Свое королевство. Желтые розы и большой гараж, набитый инструментами. Покатый газон, на котором четверо его внучек барахтались на огромном куске синего брезента. Девочки, от пяти до семи, в ярких купальниках, визжали и кувыркались, пока Кэрол брызгала на них из садового шланга. — Вот моя терапия. Я улыбнулась, зная, что он совершенно серьезен. Но этого объяснения было недостаточно. Я видела, как одна из девочек отбилась от стайки и, по известной только ей причине, стала носиться по газону; ее тело мелькало ярким пятном. — Ты должен сильно за них переживать. Он опустил крышку гриля и обернулся ко мне, сложив руки на фартуке с надписью «Поцелуй повара». — Бывают дни хуже, бывают лучше. Когда я слишком глубоко закапываюсь в расследование, мне хочется, чтобы все они переехали сюда, как в бункер. В бомбоубежище. Но они живут своей жизнью, и так и должно быть. Бывает, у меня дыхание перехватывает, когда они уезжают. Будто чертов слон на грудь уселся. — А потом? — А потом это ощущение проходит, я чищу гриль и складываю игрушки. Ложусь спать, целую перед сном жену, а утром в понедельник иду на работу. Если ты кого-то любишь, всегда есть риск. Его нельзя избежать. Я кивнула и приложилась к пиву, такому холодному, что заболело горло. Последнее время Брендан стал настаивать, чтобы я забеременела, и мне было трудно оправдать свои колебания. Еще в начале наших отношений я рассказала ему, как умерла моя мама и что я выросла в приемной семье. Но кое-что все-таки скрыла. Как облажалась с Эми и Джейсоном. Как потеряла их. Понимала, это нерационально, но на каком-то уровне чувствовала себя так, словно у меня уже был шанс на детей, но я напортачила, всерьез. Я по-прежнему время от времени проверяла, как дела у Эми и Джейсона, чего тоже не рассказывала Брендану. Едва ли не первым, что я сделала, став копом, был поиск по базам данных. Попытка понять по разрозненным адресам, местам работы и штрафам за превышение скорости, смогли ли они преодолеть свое детство. Действительно ли они в порядке. Последний раз, когда я проверяла, около года назад, Джейсон был поденщиком, жил в Дэли-сити с сомнительной подружкой, у которой был длинный список приводов, в основном по мелочи. У него не было судимостей или арестов, не считая магазинных краж, нарушений ПДД и одного вождения в состоянии опьянения, но он часто посещал метадоновую клинику, и эта подробность стала для меня ударом под дых. Эми все еще жила в Рединге и была второй раз замужем. Я попросила коллегу со связями в этом районе копнуть чуть глубже, незаметно, без объяснений моей заинтересованности в том, почему я хочу знать, сколько у нее детей, от разных ли они отцов, в каком районе она живет, давно ли работает менеджером в «Бургер Кинге» и выглядит ли счастливой. Я могла бы сама поехать туда — если б у меня хватило храбрости, конечно, — и постучать в ее дверь. Тысячу раз представляла себе это воссоединение, но ни разу не смогла забраться дальше того момента в сценарии, когда она захлопывает перед моим носом дверь, потому что я подвела ее. Самое большее, на что я отважилась в реальной жизни, это просидеть в своей машине, наблюдая, как Джейсон снимает кровельную плитку с крыши какого-то потертого гаража вместе с парой других парней без рубашек. Потом он выхлестал бутылку, сидя на переднем сиденье своего пыльного двухтонного «ЭльКамино»[42], а я смотрела и думала о его чертовом плюшевом гепарде, о том, как он не мог заснуть, не прижав Фредди к лицу. Я никогда не понимала, как он дышит в такой позе, но, когда Джейсон врубил «Бисти бойз» и отвалил от кромки тротуара, осознала, что думаю, как он сейчас дышит без него. Без меня. * * * Но меня обескураживало не только то, как я подвела Эми и Джейсона. Еще была моя ДНК. Мать не дожила до тридцати. Отца застрелили в 1989 году в бытовой ссоре, связанной с женщиной, что звучало как третьеразрядный эпизод из «Свежих новостей». Если и этого было недостаточно, я жила у десятка приемных родителей, которые заставили меня задуматься, бывают ли вообще взрослые, способные действовать заодно. Я не встречала такого, пока не попала в Мендосино, где впервые увидела взрослых, которые не просто «как-то перебиваются вместе». У Хэпа и Иден был стабильный брак. Еще одно открытие для меня. Они говорили то, что думали. Они терпеливо относились к моим вспышкам и перепадам настроения. Они задавали вопросы и интересовались моими ответами. Они дали мне настоящее детство, когда я давно перестала верить в существование такой штуки. От меня требовалось только быть собой. Все это — доводы в пользу обоих вариантов решения, которое мне нужно принять, — выглядело слишком запутанным, чтобы попытаться донести до Брендана. У него не было никаких двойственных чувств насчет семьи. Он вырос в необъятном ирландском семействе, с пятью братьями и сестрами, шумными и веселыми, всегда в курсе дел друг друга. Когда я видела их всех с детьми, то почти могла это представить — беспорядочную, счастливую семейную жизнь, которая может быть у нас, может, если все пойдет, как надо. — Ты бы сделал что-то иначе? — спросила я Фрэнка, пока он переворачивал щипцами приятно шипящие перцы и лук. — Пошел бы учиться на стоматолога? — он ухмыльнулся. — Не-а. Мне нравится моя жизнь. — Как ты понимаешь, когда готов? Фрэнк фыркнул, будто я задала самый забавный вопрос в его жизни. — Никто не бывает готов, девочка. Ты просто прыгаешь. Глава 39 Нарисованное мелками солнце, вокруг которого расставлены смешные большеголовые фигурки-палочки. Хамелеон на облаке с подписью «Мама, я по тебе скучаю!». Итоги диктанта во втором классе, «100 %» обведено красным, со звездочками за дополнительные слова, «параллель» и «искренность». Сиреневая ящерица-погремушка, вся в блестках, с выпученными пластиковыми глазами. Игрушечный чайный набор в форме земляники. Все это в одной большой пластиковой коробке на чердаке — фрагменты девочки, детства. Один роликовый конек с потертыми колесиками. Свернутая пара радужных подвязок вроде тех, которые носил Робин Уильямс в «Морк и Минди»[43]. Четыре синие фигурки «Моих маленьких пони»[44] с коллекцией розовых расчесочек для их грив и хвостов. У меня никогда не было такой коробки, но я понимаю, что смотрю на сокровища. Все эти предметы каким-то образом складываются в Кэмерон. Мне нужно отыскать ее, чтобы она могла вернуться к той, кем она была. К той, кто она есть. Здесь есть и фотографии. На одной — там ей лет пять — Кэмерон стоит на пляже в Малибу (наверно), держа в руке розовую перламутровую раковину. Ее ноги наполовину зарыты в песок. Несколько фотографий из младшей школы: Кэмерон с девочкой примерно того же возраста, но светлокожей, чьи светлые волосы, стянутые в конский хвост, контрастируют с блестящей черной гривой Кэмерон. На некоторых у обеих девочек похожая прическа, словно они ищут способы стать ближе. Ближе к одной личности. Так выглядит юная дружба. Вы смешиваетесь, и это волшебное чувство. Как будто вы никогда не разделитесь. — Это Кейтлин, — говорит Эмили от двери, в руках кружки со свежим чаем; усики пара вздымаются, словно пламя. — Они были лучшими подругами с момента переезда сюда и до конца седьмого класса. Я снова смотрю на фотографию. На широкую улыбку и блестящие брекеты Кейтлин. На ней сережки, розовые эмалевые сердечки. — А потом поссорились? — Наверное. Кэмерон не рассказывала об этом. Я беспокоилась о ней, если честно. Она выглядела очень грустной. Говорила мне, что никто не садился рядом с ней за ланчем. Кажется, у нее вообще не было друзей, а потом появился Грей. Слава богу… — Белые вороны находят друг друга. Кажется, она опешила. — Что значит «белые вороны»? — Это не критика. Некоторые подростки чувствуют себя лишними. Не потому, что с ними что-то неладно, — просто в них есть какая-то особенность, отделяющая их от остальных. И они пока не осознали эту особенность. — Не осознали? О чем вы говорите? Эмили ощутимо растеряна, и я решаю ступать легче, оставив в стороне мои подозрения насчет Грея. — Ну, в случае Кэмерон речь может идти об идентичности. У нее за спиной осталась другая жизнь, как перевернутая страница книги. Возможно, она начала задумываться об этом. О том, куда она вписывается. — Она вписывается сюда, — вызывающе говорит Эмили. — Ее место рядом с нами. — Разумеется. Я хочу только сказать, что когда у детей случается что-то плохое, они часто думают, что сами были причиной этого. Что это их вина. На Эмили светло-бежевый кашемировый свитер и мягкие замшевые мокасины, ее рыжеватые волосы забраны назад черепаховой заколкой. Все в ней нейтрально и утонченно, отполировано до безупречности. Но ее взгляд туманится. — Мы старались каждый день показывать ей, как сильно ее любим. — Верю. Однако кто-то ее предал. Такое трудно пережить, даже для взрослого. — Возможно. Но у меня были родители, которые оставались в браке, и могу вам сказать, это тоже была не прогулка в парке. И родители Троя были не сильно лучше. Он из Западной Виргинии. Он любит говорить, что вырос с волками, но я поменялась бы с ним, не задумываясь. Его родители были простыми людьми. Они мало что имели, но это не позорно. Слово повисает на мгновение. — Эмили, а что позорно? — Что? — Что вам хотелось бы изменить в вашей собственной семье?