— Возможно, она была связана с этим местом, много лет назад… Никакой реакции. — В этом районе пропали несколько девушек, но я приехала только из-за Кэмерон. Пожалуйста, не могли бы мы зайти в дом и немного поговорить? Его подбородок опускается, здоровый глаз выпучивается. — Я уже сказал. Я ни хрена не знаю о ни о каких пропавших девчонках. А теперь валите с моей дороги в ад. У меня работа. — Мужчина смотрит сверху вниз, демонстрируя готовность пройти сквозь меня, и мне остается только отступить в сторону. Я стою во дворике и смотрю, как он забирается в темно-бордовый «Форд Таурус». Меня подташнивает, потому что я все испортила. Кэмерон жила здесь. Где-то рядом недостающие кусочки, которые могут показать ее целиком. А что теперь? Можно попытаться обойти соседей и молиться, чтобы кто-нибудь здесь вспомнил ее или рассказал мне что-то полезное о Гилбертах. Но я не испытываю особого оптимизма на этот счет. «Таурус» добавляет газа, сворачивает с Ивовой на Фиговую, едва не задев стойку с почтовыми ящиками, а потом возвращается мальчишка на своем трехколеснике, заходя на новый круг. Его взгляд прикован к Сверчку. Дети всегда фокусируют внимание на собаках. Я машу ему, но его взгляд холоден. Потом взгляд проскальзывает мимо меня, и мальчик оживает. За мной бесшумно открылась дверь. — Привет, Кайл, — произносит голос. — Привет, Гектор, — отвечает мальчишка. — Можно, я зайду ненадолго? Мамы нет дома. Я смотрю то на одного, то на другого, слишком удивленная, чтобы говорить. — Через минутку, ладно? Мне надо поговорить с этой тетей. Глава 42 Знакомое потертое ковровое покрытие тянется через гостиную до маленькой кухни, ветхой и когда-то ярко-зеленой. Вся мебель — стол, стулья и диван с темным пятном на спинке. Сверчок садится рядом со мной; Гектор стоит, подбоченившись, изучает меня, изучающую его. Ему двадцать один или двадцать два, у него мускулистые предплечья, татуировки уходят под рукава полинявшей синей рабочей рубашки. На шее тоже татуировка. Группа переплетенных затушеванных пузырьков, похожих на шкуру питона. Темные джинсы с отворотами спускаются на грубые черные ботинки со стальными носками. Он суровый парень, однако я не ощущаю угрозы. Инстинкты подсказывают, что он хотя бы выслушает мои вопросы. Возраст и цвет кожи дают хорошие шансы, что он — мальчик с фотографии или еще один брат Кэмерон. Вдобавок он открыл дверь. — Гектор, меня зовут Анна Харт. Я пытаюсь отыскать пропавшую в Мендосино девушку. По его темным глазам пробегает тень. — Что с ней случилось? — Мы точно не знаем. Она исчезла из дома вечером двадцать первого сентября, и с тех пор о ней никто не слышал. Меня тревожит, что кто-то мог ее похитить. — Я слышал о той, другой девчонке из Петалумы. Ваша не встряла во что-то такое? — Не знаю. Хотела бы я знать. — Слышал, вы говорили, ей пятнадцать? У меня есть сестра, ей должно сейчас быть столько же. Я затаила дыхание, надеясь, что он продолжит. И он продолжает. — Мне было одиннадцать, когда они нас разлучили. — Девушку, которую я ищу, удочерили в восемьдесят втором году. Гектор, как звали вашу сестру? — Лиза. У меня в горле что-то скручивается, потом меня затопляет облегчение. Надежда. — Вы можете рассказать подробнее? Он тяжело садится на диван, тянется к полу за пачкой «Кэмела» рядом с синей стеклянной пепельницей и закуривает. — Должно быть, мои знали, что социальные службы собираются нас забрать, но и слова не сказали. Бывает же такая гребаная херня. Я сажусь на стул напротив него, Сверчок улавливает сигнал и ложится рядом. Я вижу, как напряжены лицо и руки Гектора. — И что было дальше? — Я всего не знаю. Папаша вязался с кучей всякого дерьма. Типа наркоты. Несколько раз приходили копы, а потом кто-то из соседей сделал анонимный звонок насчет «неисполнения обязанностей». — Он практически выплевывает последнюю часть. — Я разговаривала с вашим отцом? — Этот кусок дерьма? Это мой дядя Карл. Папаша давно отправился в Сан-Квентин[45]. До сих пор сидит там, насколько я знаю. — Почему Карл не захотел со мной говорить? Гектор шумно выдыхает через нос. Я задала нелепый вопрос. — Ну, вы же со мной разговариваете. — Мне скрывать нечего. И еще у меня такое чувство, что вы здесь по важному делу. У вас бывает такое ощущение? «Да. Прямо сейчас, здесь». — А ваша мать, где она? Гектор пожимает плечами, хмурится. — Давно свалила из города с каким-то утырком. Удивительно, если она до сих пор жива. Она еще тогда здорово напрягалась, чтобы кончиться. — Почему вас с сестрой разлучили? — Даже не знаю. Я прихожу домой из школы, а Лизы нет. Социальные работнички сидят… — Он так сильно скребет плечо, будто та боль все еще здесь, в его руке, жалит или ноет. Мне знакомо это побуждение. И его бесконечная тщетность. Тебе никогда не дотянуться до места, которое болит. — Так вас тоже усыновили? — Не-а. Наверное, я был слишком взрослый. Меня отправили в детдом, но я сбежал. — У него еще полсигареты, но он тянется за пачкой и стискивает ее для поддержки. Целлофан шуршит в его ладони. — Я сбегал раз пять или шесть, потом отправился в сиротскую общагу, когда никто не захотел меня взять. В восемнадцать вернулся сюда, но родителей не было. Карл не особо меня любит, но он вообще всех ненавидит. Вы сами видели. — Мне очень жаль. — Мои слова звучат сейчас так же пусто, как звучали, когда их повторяли мне чужие люди, пока я росла. Язык иногда подводит, но мне по-настоящему жаль Гектора. Он достаточно взрослый, чтобы все помнить. Боевые раны детства. Потерю сестры, растерянность, вытеснение. Боль. Он — я, а Лиза — его Эми или Джейсон. Оба. Но сейчас близятся новые потери. Новая трагедия. — Они должны были мне сказать, что не могут о ней позаботиться. Я бы сам справился. Мы бы что-нибудь придумали. По крайней мере, были бы вместе. — Его зрачки расширяются, мерцают от эмоций. — Они привезли ее домой из больницы, и это был лучший день моей жизни. Раньше был только я и весь этот шизанутый народ. А потом? Я заботился о ней. Мне хочется плакать. Но я только киваю. — Мы спали, как щенки, на матрасе на полу. Я обнимал ее вот так. — Гектор поднимает руки, чтобы показать мне. — Мы всегда были вместе. Кто-нибудь только глянет на эту девочку, и я уже рядом. Понимаете? Я понимаю. Дикарская верность в его голосе уносит меня в то самое Рождество с Джейсоном и Эми. К тем часам и дням, будто заключенным в пузырь, где ничто не могло нас коснуться. — Ты ее защищал. Гектор сильно затягивается «Кэмелом»; бумага шипит, пока он борется с прошлым. — Я старался. Наши родители были реально не в себе, но ведь все такие, да? «Не все», — хочется сказать мне, но я понимаю, что у него нет причин мне поверить. — Каким она была ребенком? Тихим? — Лиза? — У него рубленый смех, резкий и неожиданный. — Эта девчонка все время тараторила или плясала. Она пела в ванне, носилась по улицам. Садилась у почтового ящика и играла. Играла с камушками, представляете? И пела. Внезапно я вижу ее, эту девочку. Он призвал ее, и от этого я чувствую себя выпотрошенной. Как это вышло, что за одну жизнь у нее украли две? — Вы можете вспомнить какое-то событие до того, как вас разлучили? Происшествие, которое могло изменить поведение Лизы? С ней бывало, что она вдруг затихала, начинала плакать или внезапно пугалась? — А что? О чем вы думаете? — Не знаю. Я хочу, чтобы вы на это взглянули. — Вытаскиваю из кармана листовку об исчезновении Кэмерон, разворачиваю и показываю ему. — Вот дерьмо, — шепчет он и откладывает сигарету. — Это должна быть она. — Подносит листовку ближе, качает головой взад-вперед; глаза его блестят. — Поверить не могу. Она такая красивая, такая взрослая… Вы должны ее найти. — Я делаю все, что могу. Что вы еще замечаете? Гектор долго изучает листок. — Это ее глаза. Глаза Лизы. Но она выглядит здесь очень грустной. Верно?