На ее крыльце стоят два широких плетеных кресла; там мы и сидим рядышком, пока она перебирает фотографии. — Что-нибудь бросается в глаза? — спрашиваю через секунду. — Это та куртка из вашего видения? — Похоже, да. — Она подается вперед. — Бедная девочка… Больно думать, что она пережила. — Знаю. Мне тоже. Но если нам удастся вычислить, кто ее убил, этот след может привести нас к Кэмерон. Чутье подсказывает мне, что эти девушки связаны. Тэлли кивает. — Мне тоже. Или это просто надежда. — Она снова перебирает снимки, уже медленнее. — Сейчас, когда я вижу эту куртку, то думаю, была ли для Шеннан эта вещь очень личной, любимой. Может, поэтому она попала в мое видение… Не знаю. — Ничего страшного. Я буду думать дальше. Может, что-нибудь щелкнет. * * * Я собираюсь уходить, но она спрашивает, не хочу ли я заглянуть с ней в амбар, проверить одного из новорожденных. Сверчок бежит впереди, через двор, потом на огороженное пастбище, где высокая трава прошита астрами и синими колокольчиками, последними цветами сезона. Амбар старый, но крепкий. Тэлли толкает большую дверь, и со стропил взмывают голуби. Косой свет пробивается сквозь щели в старой обшивке, пронизывая сеновал расплавленными дротиками. — Какое сказочное место… — Правда ведь? Мой отец привез его сюда из Айдахо. Каждую досочку, — говорит Тэлли, ведя нас к деревянным стойлам. В ближайшем стоит носом в угол мать-альпака. На скошенной коричневой шее упряжь и повод. Сверчок с любопытством заглядывает между металлическими перекладинами, а потом садится посмотреть, что мы будем делать. — Она еще не приноровилась кормить детеныша. Такое случается. Мне просто нужно ей помочь. Я следую за ней, наблюдаю, как она опускается на колени рядом с альпакой, поглаживает ее бедро и что-то тихо говорит. Похоже, животное понемножку успокаивается. — Вы хорошо с ней ладите. — Она не слишком любит людей. Приходится действовать потихоньку. Кажется, Тэлли одновременно говорит и о процессе, и о матери-альпаке. Я слежу, как в ведро течет молоко, тонкие струйки чуть темнее воды. За пять минут собирается совсем мало, не больше половины чашки. — А этого хватит детенышу? — Надеюсь. Это в основном колострум[58]. Детенышу он понадобится. Новорожденный в соседнем стойле еще влажный. Тэлли укладывает его на большую электрогрелку, набирает колострум в шприц и опускается на пол. — Анна, вы сможете подержать ему голову? — Я боюсь сделать что-то неправильно. Он такой маленький… — Он крепче, чем выглядит. Становлюсь на колени на сене и тянусь поддержать шею новорожденного. Его шерсть похожа на теплый, влажный ковер. Его пульс стучит в мои ладони, и я чувствую, как у меня сжимается сердце. Малыш такой беззащитный, что это трудно вынести. — Он выживет? — спрашиваю я, боясь ответа. — У него было непростое утро, но, я думаю, он справится. Держите. — Тэлли протягивает мне шприц. — Выдавливайте на основание языка. Вот так. У вас получится. Я чувствую рывок, когда детеныш ловит мягкий пластиковый кончик, вижу, как дрожат его ресницы, когда он смотрит на меня, сосет. Накатывает старая боль, ломится сквозь все мои двери, как вода. Или как любовь. — Почти как кормить ребенка из бутылочки… — Долгое тихое мгновение, потом Тэлли произносит: — Я размышляла сегодня о прощении. Знаете, столько людей не понимают его, увязывают с виной… Стыдятся событий, которые с самого начала никак не могли контролировать. Я не верю, что мы должны губить себя в попытках его заслужить. Оно уже здесь, повсюду вокруг нас, как дождь. Нам просто нужно впустить его в себя. Мои руки затекают под головой детеныша. Я немного меняю позу, думая, к чему ведет Тэлли. Почему она сейчас заговорила об этом. — Все не так просто. — Может, и нет. Но я все равно думаю, чем больше и невероятнее нечто, тем сильнее ему нужно пройти сквозь нас, чтобы мы могли продолжать жить. Я смотрю на детеныша; он уже насытился и закрыл глаза. Шприц пуст, если не считать пены. — Зачем вы привели меня сюда? — Я подумала, вам нужно кого-то подержать, вот и все. Мои глаза жжет, все застилает пелена. Я могу только кивнуть и протянуть ей шприц. Глава 59 Этим вечером мы с Уиллом сидим перед огнем в моем домике. Между нами бутылка «Джек Дэниелс» и фотографии Шеннан. Мы не оставались вдвоем с той ночи в его квартире. И хотя казалось, что с того момента прошли годы и мне ничто не грозило, я не могла не задумываться, к чему расположен Уилл, поскольку ни один из нас не сказал об этом ни слова. Возможно, он рассматривал тот поцелуй как момент слабости или ошибку, а может, его по-прежнему тянуло ко мне, но он глушил это чувство — с той же опытностью, с которой я игнорировала сложные эмоции и надеялась, что они исчезнут сами собой. — Что мы упускаем? — спросила я, думая о снимках. — Чтоб я знал… Что бы ни случилось с ней в машине, здесь нет никаких подсказок. Я не вижу здесь подозреваемых. — Я тоже. — Я потянулась к фотографии Кэмерон, пытаясь нащупать ее связь с Шеннан. Кроме красивого лица и расчесанных темных волос, ухватиться не за что. Дальше некуда смотреть. — А как прошел полиграф Дрю Хейга? — Результаты сумбурные. По-моему, он начал потихоньку колоться. — Вы спрашивали его о Шеннан? — Да. Тут, похоже, пусто. Но Кэмерон — горячая тема. Денни тоже присутствовал, и он согласен. — Алиби Дрю еще держится? — К сожалению, да. Видимо, мы смотрим на какую-то вину из прошлого. Но насколько далекого?.. — Большинство сексуальных насильников действуют годы и даже десятилетия, прежде чем о них узнаю́т власти. Если вообще узнают. Я просто не представляю, как нам добиться от него информации, если только у нас не будет Кэмерон в качестве свидетеля, или кто-то еще не выступит первым. — Лидия? — Я бы не стала надеяться, что она его предаст, даже если знает. Нам просто придется двигаться дальше с тем, что есть. — Завтра у нас будут еще люди и табун вездеходов, чтобы заново прочесать район вокруг Монтгомери-Вудс. — Это не лишнее, но, Уилл, уже середина октября. Пламя рисует тени вокруг его рта и глаз. За эти несколько недель он постарел на годы. — Мы все еще можем найти ее живой, правда? Это возможно. — Возможно, да. Но очень маловероятно. * * * Уже почти полночь, когда Уилл уходит. Сверчок со вздохом потягивается на своем местечке у огня и встает. «Пойдем спать», — отчетливо говорит она, но как мне уснуть, если все настолько расплывчато и мрачно? Хотя огонь почти погас и свет пестрит, я не отрываю взгляда от двух фотографий. Кэмерон в изогнутой роще и Шеннан в кроличьей куртке. Я пытаюсь отступить и посмотреть на них объективно — один из старых приемов Хэпа, — чтобы избежать слепых пятен, мест, которые совсем рядом и прячут самое важное. Я знаю, что Кэмерон в тот день позировала для съемки Грея, но все еще не знаю наверняка зачем. Что она собиралась делать с этими снимками, кого пыталась впечатлить этой одеждой, прической и взглядом. Что же до Шеннан, то я не видела других ее изображений, не считая детских снимков, которые показывала Карен. На этом снимке у нее расчетливое и циничное выражение лица, карие глаза прищурены в каком-то вызове, губы сжаты. Ни улыбки. Ни приглашения или откровенности. Если Кэмерон пыталась сделать так, чтобы ее впервые заметили, то Шеннан замечали слишком часто. Пользовались ей из-за внешности, и девушка научилась извлекать из этого выгоду. Так давно, что уже не ждала ничего хорошего. Есть какая-то ирония в том, чтобы смотреть на этих двух девушек с такой стороны. Если принять во внимание форму лица, волосы, телосложение, они скорее похожи. Но в своем отношении к надежде и возможностям они полная противоположность. Черное и белое, как с самого начала говорил Уилл, две стороны подброшенной монетки, которая так и не упала… В какой-то момент я сдаюсь. Огонь догорел, остались только красные пятна. Собака сворачивается рядом со мной, теплая и надежная. Я все еще не понимаю, чем заслужила ее или как она пришла ко мне, но благодарна ей за теплое тело, за биение ее сердца. Особенно сейчас, когда на нас тяжелым грузом легла ночь. Сон затягивает меня; всплывают странные картины, густые и влажные, как дыхание зверя. Я в круглом доме, частично ниже уровня земли, в строении вроде тех, которые помо использовали для ритуалов и церемоний. Вокруг меня идет что-то вроде ритуала очищения, старейшины в шапках и одеждах из оленьей кожи, с обнаженной грудью, ритмично напевают всей своей сущностью. Как будто они поют порами своей кожи. Чувствую запахи горящей полыни и шалфея. Серый дым карабкается по земляным стенам и разрастается вверху, как чары. — Где больно? — спрашивает знакомый голос. «Везде», — отвечает мой разум. Это Хэп. Я не могу разглядеть его сквозь дым, но узнаю надежное тепло его кожи и его запах, который всегда был именно таким, запахом мудрых деревьев.