– О господи… – проговорил Пумо, поразившись, откуда Андерхилл знает про демонов: быть может, он тоже их видел. Еще один взрыв залил небо светом, и он увидел, что оставшиеся в живых бойцы взвода лежат, словно запечатленные неожиданной фотовспышкой: их лица обращены к Андерхиллу, который казался спокойным, большим и надежным, как гора. В этом была еще одна тайна, еще один секрет, запрятанный глубоко-глубоко, как и тот, что хранили демоны, но что это был за секрет? Трупы солдат их взвода и заминированные мертвецы из расстрелянной роты, лежали по всему полю. «Нет, – думал Пумо, – демоны глубже, потому что здесь, на поле, не ад – здесь преддверие ада, потому что в аду ты мертв, а здесь мы вынуждены мучительно дожидаться, пока другие люди убьют нас». Норм Питерс суетливо ползал туда-сюда, затыкая тампонами свистящие раны грудных клеток. Когда через несколько секунд небо осветилось очередной гигантской вспышкой, Пумо увидел, что Денглер отполз от него и, присоединившись к Питеру, помогает ему. Денглер улыбался. Заметив взгляд Питера, он усмехнулся и ткнул рукой в небо, словно говоря: «Сияй, свети и помни все: здесь и сейчас Вселенная творит себя сама!» Поздней ночью вьетнамцы открыли обстрел из 60-мм минометов М-2, оставшихся от погибшей американской роты. Несколько раз в течение предрассветного часа Пумо всерьез думал, что он окончательно сошел с ума. Демоны вернулись и, похохатывая, шныряли по полю. Пумо наконец понял, что они смеялись над ним и Денглером: даже если им суждено пережить нынешнюю ночь, они не минуют бессмысленной смерти, и если все на свете происходит одновременно, их смерти суть настоящее, а память всего лишь чудовищная извращенная шутка. Он увидел, как Виктор Спитальны отпиливает ножом уши Гонщику Ортеге, бывшему главарю «Дьявольских жеребцов»: от этого зрелища демоны тоже гоготали и пританцовывали. – Ты охренел?! – зашипел он и, схватив комок земли, швырнул им в Спитальны. – Он же был твоим лучшим другом! – Ну, правильно, я ж на память о друге… – ответил Спитальны, но оставил свое дело, засунул нож обратно за пояс и пополз прочь, как шакал, застигнутый врасплох на пиршестве падали. Когда наконец прилетели вертушки, отряд ВНА растворился в джунглях, а «кобры»[69] —ударные вертолеты – просто шарахнули полудюжиной ракет по куполу из крон деревьев, поджарив несколько обезьян, после чего важно развернулись в воздухе и взяли обратный курс на Кэмп-Крэндалл, а над опушкой снизился и завис «Ирокез»[70]. Вы напрочь забывали, каким почти безмятежным может быть «Ирокез», пока снова не оказывались в нем. 3 – Скажем вам правду: мы полицейские из Нью-Йорка, – сообщил Биверс водителю такси, тощему щербатому китайцу в футболке, поинтересовавшемуся, зачем им ехать на Буги-стрит. – Ага, – кивнул тот. – Полицейские. – И ведем здесь расследование. – Расследование… Очень хорошо. Для телевидения? – Мы разыскиваем одного американца, который частенько бывал на Буги-стрит, – поспешно объяснил Майкл Пул. Биверс вдруг побагровел, а его губы сжались в тонкую линию. – Нам известно, что он переехал в Сингапур, – продолжил Майкл. – Поэтому хотим показать его фотографию кому-нибудь на Буги-стрит, чтобы выяснить, может, его знают там. – Буги-стрит плохо, вам не надо ехать туда, – сказал водитель. – Так, с меня хватит, – не выдержал Биверс. – Я отказываюсь ехать с ним. Остановите машину. Мы выходим. Таксист пожал плечами, послушно включил поворотник и начал пробираться через три полосы к тротуару. – А почему вы не советуете нам ехать на Буги-стрит? – спросил Пул. – Потому что Буги-стрит больше нет. Мистер Ли[71] зачистил Буги-стрит. – Зачистил? – Мистер Ли велел все «девочки» совсем уехать из Сингапур. Нету больше – только картинки. – В смысле – только картинки? – Вы гуляете по Буги-стрит ночью, – терпеливо объяснял водитель – Вы проходите мимо много-много баров. На улице у баров вы видите фотографии. Вы покупаете эти картинки, берете их домой. – Хрень какая-то, – буркнул Биверс. – Ну, кто-нибудь в этих барах может знать Андерхилла, – предположил Пул. – Может, он не уехал из Сингапура только потому, что это сделали трансвеститы. – Но ты же так не думаешь?! – взревел Биверс. – Стал бы ты покупать пазл, зная, что в нем нет самой главной картинки? – Осмотрите достопримечательности Сингапура, – дал совет таксист. – Сегодня вечером Буги-стрит. А сейчас – Сады Тигрового бальзама. – Не перевариваю сады, – заявил Биверс. – В том саду не цветы, – сказал водитель. – Там скульптуры. Многие стили китайская скульптура. Китайский фольклор. Захватывающие сцены. – Захватывающие сцены, – повторил Биверс. – Питон пожирает козу. Тигр готовится к прыжку. Вознесение Духа Белой Змеи. Дикий человек с Борнео. Со Хо Шан в логове паука. Дух паука в облике Прекрасной женщины. – По-моему, звучит заманчиво, – сказал Конор. – Самая интересная часть – пытки, много сцен. Сцены в кругах ада, изображают наказания душ после смерти. Очень красиво. Очень поучительно. И очень страшно. – Что скажете? – спросил Конор. – Лично меня беспокоят наказания, которым подвергаются души до смерти, – заметил Пул. – Но давайте все же посмотрим. Водитель, не мешкая, стартовал от тротуара и пересек три полосы движения. Он высадил друзей в начале широкой аллеи, поднимающейся к воротам с вывеской «Хо Пар Вилла», растянутой между бело-зелеными колоннами.[72] Через эти ворота в обе стороны текли вереницы гуляющих. Над воротами возвышался склон холма из лилово-серой штукатурки, показавшийся Пулу похожим на срез гигантского мозга. Невдалеке от них стояли более высокие и цветистые ворота в форме многоярусной пагоды. Китайцы в летних платьях и рубашках с короткими рукавами, подростки-китайцы в одежде ярких расцветок, школьницы в форме, похожей на форму мальчиков английской государственной школы, пожилые пары, держащиеся за руки, коротко стриженные мальчуганы в коротких штанишках, скачущие вприпрыжку, – все эти люди двигались в обе стороны по широкой аллее. Казалось, по крайней мере половина из гуляющих что-то ела на ходу. Солнце играло на белой краске ворот-пагоды и стелило глубокие черные тени на плиты прогулочной дорожки. Пул вытер пот со лба. С каждым часом становилось жарче, и воротник Майкла был уже влажным. Они прошли под вторыми воротами. Сразу за огромной аллегорической фигурой, изображающей Таиланд, следовала скульптурная композиция: крестьянка, растянувшаяся на поле, корзина валяется позади нее, руки воздеты в мольбе о помощи. К ней со всех ног бежит ребенок. Крестьянин в коротких штанах и шляпе-пагоде тянет к ней руку в жесте либо помощи, либо угрозы. (В раздаваемом бесплатно буклете объясняется, что он предлагает ей флакончик Тигрового бальзама.) На заднем плане сцепили рога два быка. По лицу Майкла уже тек пот. Он вспомнил Вьетнам и грязное поле на склоне холма и Спитальны, поднимающего винтовку, чтобы прицелиться в женщину, бегущую к стоящим кру´гом хижинам, за которыми паслись тощие волы. Ее пронзительно-синяя «пижама» ярко выделялась на фоне коричневой почвы поля. Москиты. Тяжелые ведра с водой, подвешенные за плечами на деревянном коромысле, сковывали ее движения: Пул помнил, как потрясла его мысль о том, что ведра с водой представляли для нее не меньшую ценность, чем собственная жизнь: убегая, она не сбросила бремя с плеч. Винтовка Спитальны выстрелила, и почудилось, будто женщина, поджав ноги, ускорилась параллельно земле, не касаясь ее. В следующее мгновение она рухнула, сразу же став бесформенной ярко-синей кучкой рядом с упавшим коромыслом. Ведра с лязганьем покатились по склону. Спитальны снова выстрелил. Волы бросились прочь от деревни – они бежали так близко друг к другу, что касались боками. Тело женщины дернулось вперед, словно его подтолкнула невидимая сила, а затем тоже покатилось по склону. Ее предплечья взлетали, опадали, снова взлетали, как зубья маховика… Пул повернулся к Гарри Биверсу, приглядевшемуся сначала к статуям на вершине «мозгового» склона, а теперь смотревшего на двух хорошеньких молодых китаянок, хихикающих возле ворот-пагоды. – Помнишь, как Спитальны подстрелил девушку около Я-Тука? В синей «пижаме»? Биверс быстро глянул на него, моргнул, оглянулся на скульптуры селянина и его жены. Затем кивнул и улыбнулся: – Еще бы. Только было это в другой стране, да и девка та давно мертва. – Не так, – возразил Конор. – Девка была другая, да и страна та давно мертва. – Ясное дело, она была из вьетконговцев, – сказал Биверс. Он снова посмотрел на китайских девушек, будто они тоже за Вьетконг и подлежат казни. – Раз она находилась там, значит, была за вьетконговцев. Те две девушки теперь шли мимо Биверса, двигаясь будто на цыпочках: стройные, с черными до плеч волосами и в платьях, которые, как полагал Пул, раньше назывались сюртучками. Или их и сейчас так называют? Он посмотрел вверх на поднимающуюся по склону холма аллею и увидел еще одну стайку школьниц в форме – темные блейзеры и плоские шляпки. – Все это место будто вернулось в пятидесятые, – сказал Биверс. – Я не о Садах, я имею в виду сам Сингапур. У них здесь все еще тысяча девятьсот пятьдесят четвертый. Здесь арестовывают за переход улицы в неположенном месте, за то, что плюешь или бросаешь мусор на тротуар. Бывали когда-нибудь в одном из городков на Западе, где воспроизводят перестрелки? Где все падения отрепетированы, а стреляют холостыми и никто не может пострадать? – О, да ладно, – сказал Конор. – У меня такое чувство, что мы на Буги-стрит, – сказал Биверс. – Пошли найдем камеру пыток, – предложил Пул, и Конор громко рассмеялся. На вершине холма, откуда открывался вид на террасы и украшения Садов, стоял гигантский мозг: грубо слепленные скрученные извилины из синего гипса. Белая вывеска оглашала красными буквами: «Камера пыток здесь». – А что, по-моему, неплохо, – оживился Биверс. – Надо бы запечатлеть. Он достал из кармана свой «Инстаматик» и проверил количество оставшихся кадров. Затем поднялся по низким бетонным ступеням и вошел на территорию «камеры». Подмигнув Пулу, Конор отправился за ним следом. Прохладную тенистую полость гипсового грота разделяла пополам дорожка, следуя по которой посетители смотрели вниз через проволочное ограждение на последовательность впечатляющих сцен. Когда Пул вошел внутрь, его друзья уже шагали по дорожке, Биверс, приникнув глазом к видоискателю, щелкал кадр за кадром. Большинство китайцев в «Камере пыток» смотрели на драматические сцены внизу, ничем не выдавая своих чувств. Лишь некоторые детишки показывали пальцами, тихонько щебеча. – Круто! Просто здорово! – восхищался Биверс. «Каменный зал» – гласила табличка перед первой скульптурной композицией. «Судилище первое»[73]. Зажатые меж двух половинок огромного плитообразного валуна, торчали головы, ноги, туловища, руки раздавленных до смерти людей. Демоны на львиных когтистых лапах, облаченные в халаты, тащили к нему визжащих детей. В «Судилище втором» рогатые черти, нанизав грешников на длинные вилы с зазубренными остриями, поджаривали их над огнем. Рядом демон вырвал желудок и кишки у бьющегося в агонии мужчины. Другие бросали детей в полный крови продолговатый пруд. Синий демон отсекал язык привязанному к столбу мужчине. Пул бродил по дорожке между экспозициями, слыша, как то и дело щелкает затвором фотоаппарат Гарри Биверса. Скалящиеся черти рассекали пополам женщин, резали на куски мужчин, варили вопящих грешников в чанах с маслом, поджаривали их, прижимая к раскаленным докрасна колоннам… Не вполне сознавая – или же сознавая – причину подсказки, которую подкинула ему память, Майкл вспомнил отделение интенсивной терапии, где во время интернатуры он провел очень много времени, перевязывая сосуды и промывая раны, слушая крики, стоны и проклятия, оказывая помощь людям с лицами, искромсанными ножами или ветровыми стеклами автомобилей, людям, едва не покончившим с собой, накачавшись наркотиками… «…док, ну док, продайте мне немного этого гребаного морфина!» – стонал молоденький пуэрториканец в пропитанной кровью футболке, пока Майк, обливаясь потом, судорожно зашивал наркоману «бейсбольным швом» длинную рану, кровь из которой разливалась жуткой лужей вокруг его ног… …кровь повсюду, кровь на бетонной плите, кровь на камнях, отсеченные руки и ноги на полу, голые мужчины висят со вспоротыми животами, рассеченные ножами, произрастающими из дерева зла… – Не заслоняй, ты не прозрачный, – услышал Пул голос Конора. – Послушай, Майки, эти ребята действительно верили в выживание и фитнес, а? «„Выживание и фитнес“? Конор немного перепутал, он имел в виду принцип естественного отбора „выживает сильнейший“[74],– подумал Пул.