Нимфа на сцене выпрямилась и поклонилась. Все девушки, австралиец и Пул громко зааплодировали. Когда девушка покинула сцену, пластиковые ленточные занавески раздвинулись, и вышла высокая обнаженная женщина с пухлой папкой бумаг и зажатыми в ладони фломастерами. Допив пиво, Майкл наблюдал за тем, как она вставила себе во влагалище два фломастера и, опустившись на корточки над большим листом бумаги, принялась рисовать лошадь. Получалось очень даже неплохо. – Куда обычно в Бангкоке ходят геи? – спросил у девушки Пул. – Мы ищем нашего друга. – Патпонг, три. Через две улицы. Гейчики. Но ты же не гейчик? Пул покачал головой. – Идем со мной. Я покурю тебе. – Она обвила его шею руками. От ее кожи исходил восхитительный аромат – смесь яблока, юфти и гвоздики. Конор и Пул ушли, когда художница на сцене завершала трудиться над пейзажем с горами, пальмами на пляже, парусниками на море и солнцем с лучами. В квартале от «Монпарнаса» они увидели над открытой дверью вывеску книжного магазина «Патпонг букс» – к нему вели две ступеньки темного цвета. Пока Пул искал полку с романами Андерхилла, Конор отправился полистать журналы. Пул поинтересовался у дежурного продавца и менеджера, знают ли они Тима Андерхилла или не приходилось ли им когда-либо видеть его, но ни один не знал даже его имени. Пул купил «Расчлененного» в твердом переплете, а затем они с Конором отправились выпить пива в «Миссисипи куин». – Черт, я же собственной рукой подписал одну из карточек Коко, – сказал Конор, когда они сидели в баре. – Так и я тоже. – сказал Коко, – Ты когда подписывал? Он и представить не мог, что только один человек из их взвода мог отрезать уши и писать «Коко» на карте из полковой колоды, но признание Конора отозвалось в нем смешанным чувством удивления и утешения. – На следующий день после дня рождения Хо Ши Мина. Мы тогда должны были выдвинуться в какое-то чертово совместное со вторым взводом патрулирование. Как и в день рождения Хо. Только на этот раз вьетнамцы заминировали периметр, и один из танков зацепил осколочную мину. И это затормозило операцию, причем здорово. Помнишь, как мы едва ползли, пробуя щупами дорогу? Плечом к плечу? И как потом Андерхилл застал врасплох их часового в кустах, а после мы их всех там положили. – Было дело… – ответил Пул. Он помнил, как видел северовьетнамских солдат, скользивших неслышно, как призраки, как олени, вдоль дороги. Это были не мальчики, а тридцати-сорокалетние солдаты на войне длиною в жизнь. И вот в тот момент ему неудержимо хотелось убивать их. – А когда все закончилось, я вернулся и обработал их часового, – миниатюрная девушка в черном кожаном лифчике и такой же микроюбке устроилась на барном стуле рядом с Конором и, облокотившись на барную стойку, заулыбалась, стараясь завладеть его вниманием. – В смысле, отрезал у этого жмурика уши, – продолжил Конор. – Черт, и пришлось же мне попотеть. Все ухо – как один сплошной хрящ. В итоге удалось откорнать только верхнюю часть, и она вовсе не выглядела как ухо. На меня, знаешь, в тот момент будто затмение нашло, словно я был не я. И все пилил и пилил… И когда наконец отпилил, его голова шлепнулась прямо в грязь, а ухо осталось у меня в руке. Тогда пришлось перекатить труп и начать все по новой. Девушка, внимательно слушавшая его рассказ, оттолкнулась от стойки, пересекла помещение и стала шептаться с другой девицей из бара. – И что ты сделал с ухом? – спросил Пол. – Швырнул в заросли. Я ж не извращенец. – Ну да… – кивнул Пул. – Надо быть действительно больным на голову, чтобы хранить такие сувениры. – В самую точку, – сказал Конор. 3 Жужжание в телефонной трубке сменилось мертвой тишиной, а та – противным высокочастотным свистом. Конор оторвал взгляд от фотографий голых девушек в журнале, который купил в «Патпонг букс», и спросил: – А ты когда? – Что – когда? – Подписал карту Коко. – Спустя примерно месяц после сообщения о том, что назначены трибуналы. После патрулирования в долине Ашау. – Значит, конец сентября, – сказал Конор. – Помню. Я тогда собирал трупы. – Ну да. – В подземном ходе сообщения – там еще обнаружили большой склад риса. – Точно. – Дружище Майки! – воскликнул Конор. – Черт, да ты просто зверюга. – Знаешь, до сих пор не пойму, как меня угораздило сотворить такое, – признался Пул. – Мне потом несколько лет снились кошмары. Свист в трубке прервал голос оператора: – Соединяем вас с абонентом, сэр, – и Майкл Пул мысленно приготовился к разговору с женой, невольно удерживая в памяти отчетливую картину, как он, орудуя своим «Ка-Баром»[104], отпиливает уши трупу, прислоненному к пятидесятифунтовому мешку с рисом, а затем из темного закоулка памяти всплыла картина более зловещая: тем же ножом он выкалывает покойнику глаза. Первым увидел покойника Виктор Спитальны: выбравшись из схрона, он проревел: «Нишшштя-а-ак!» Тишина в трубке ширилась и сгущалась. Затем линия выдала два плотных щелчка, будто установив некие сложные, но надежные соединения с открытым космосом. Пул бросил взгляд на часы. Семь вечера в Бангкоке, значит, в Вестерхольме, штат Нью-Йорк, семь утра. Спустя, казалось, вечность он услышал знакомый, как колыбельная, тон американского гудка, который внезапно оборвался. И снова – бездонная космическая тишина, из которой всплыли робкие и как будто неотчетливые телефонные гудки, прервавшиеся щелчком, – включился автоответчик. Семь утра – Джуди либо еще в спальне, либо спустилась вниз, на кухню. Майкл дослушал до конца сообщение Джуди. Когда раздался звуковой сигнал, он проговорил в трубку: – Джуди? Ты дома? Это я, Майкл. Три, четыре, пять ударов сердца. – Джуди? Едва он собрался повесить трубку, как услышал громкий щелчок и следом – голос жены, лишенный эмоций: – А, это ты… – Привет. Я рад, что ты ответила. – Да я, пожалуй, тоже рада. Как вы там – детишки резвятся на солнышке? – Джуди… – Ты не ответил. Острая, как ожог, вспышка вины – воспоминание о том, как девушка потирает ему промежность. – Если хочешь – называй это «резвятся». Мы вообще-то разыскиваем Андерхилла. – Рада за вас. – Мы узнали, что из Сингапура он уехал, поэтому Биверс сейчас в Тайбэе, а мы с Конором – в Бангкоке. Думаю, в ближайшие дни мы его найдем. – Здорово. Ты в Бангкоке переживаешь свою сексуальную молодость, а я здесь, хожу на работу в Вестерхольме, где вообще-то твой дом и твоя медицинская практика. Надеюсь, ты помнишь (если, конечно, твоя никудышная кратковременная память еще не стерла это), что я не слишком обрадовалась, когда ты объявил, что отправляешься в это свое путешествие? – Вообще-то я объявил об этом в несколько ином смысле, Джуди. – Как я и говорила, кратковременная память у тебя никуда не годится. – Думал, ты будешь рада моему звонку. – Что бы ты там ни думал, ничего дурного я тебе не желаю. – У меня такого и в мыслях не было. – Знаешь, в каком-то смысле я почти рада твоему отъезду: он дал мне возможность заняться тем, чем давно собиралась, – как следует подумать о наших отношениях. Я всерьез задаюсь вопросом: приносит ли еще кто из нас двоих хоть какую-то пользу для обоих? – Ты хочешь сейчас поговорить об этом? – Просто скажи мне одну вещь: ты просил кого-нибудь из своих дружков периодически названивать мне, чтобы проверить, дома я или нет? – Не понимаю, о чем ты. – О том маленьком гномике, который так полюбил звук моего голоса на автоответчике, что звонит по два-три раза в день. И кстати, если ты перестал мне доверять, меня это не особо волнует: я человек самостоятельный и могу сама о себе позаботиться, Майкл, как, впрочем, всегда и было. – Так тебя донимают анонимные звонки? – спросил Майкл, обрадовавшись тем, что понял причину ее враждебного тона. – Ты будто не в курсе. – Ох, Джуди. – В его голосе отчетливо прозвучали боль и сочувствие. – Да ладно, – обронила она. – Все нормально. – Позвони в полицию. – Ну, а что толку!