– Зависит от того, у кого просишь, – рассудительно заметила Пэт. – Но очевидно, что ты так не думаешь. – Да я не думаю, – Джуди уже почти выла. – Всю свою жизнь я пашу как проклятая. Ты же знаешь, я родилась не в Вестерхольме. Я горжусь своей семьей, своим домом и своими достижениями, своими успехами в работе, всем тем, как мы живем! Вот что главное! Я никогда не просила подачек, не пользовалась ничьей благотворительностью. Я сама заработала себе место под солнцем в одном из самых престижных и дорогих городов в стране. А это что-то да значит. – Никто и не спорит, – утешала ее Пэт. – Ты не знаешь Майкла, – говорила Джуди. – Он решительно готов все бросить. Мне кажется, он ненавидит Вестерхольм. Он хочет все бросить и уйти жить в трущобах – это как если бы он хотел посыпать всего себя пеплом; он на дух не переносит все удобное и красивое… – Он, случаем, не болен? – спросила Пэт. – Ты обмолвилась о яде и болезни… – Война поселилась и живет в нем самом, он повсюду носит внутри себя смерть, все вокруг себя он видит словно вывернутым наизнанку. И сдается мне, что единственный человек, которого он любит здесь, – это умирающая от рака девочка, он души в ней не чает, он носит ей книги и находит предлоги, чтобы видеться с ней, и это ужасно, потому что она умирает, потому что она как Робби, наш повзрослевший Робби… – Джуди снова плакала. – Ах, я ведь тоже любила нашего бедного мальчика. Но когда он умер, я убрала все его вещи, я велела себе забыть обо всем, бросить все в прошлом и заняться своими делами – просто жить дальше. Ох, боюсь, ты никогда не простишь мне, что я так расклеилась… – О чем ты, конечно прощу, тут и прощать-то нечего. Ты очень расстроена. А ты не думала, что расстройства Майкла вызваны каким-то заболеванием вследствие воздействия «Эйджент оранжа»? – Ты когда-нибудь жила с врачом? – Джуди неприятно рассмеялась. – Знаешь, как невероятно трудно затащить врача на прием к врачу? Майкл нездоров, я это точно знаю. Он откажется от обследования, он похож на какого-нибудь упертого недалекого старика – ждет, когда все само пройдет, но я-то знаю, что его гложет! Это Вьетнам, это Я-Тук! Он проглотил Я-Тук, он сожрал его целиком, высосал, выпил его, как пьют яд, и теперь это гложет, сжигает его изнутри. Мало того, я точно знаю, что во всех своих бедах он винит меня. – Джуди немного помолчала, будто пытаясь взять себя в руки. – И как будто мало мне всего этого, появилась еще одна проблема. Телефонные звонки. Анонимные. У тебя когда-нибудь было такое? – Знаешь, пару раз кто-то звонил, нес какую-то похабщину, – сказала Пэт. – Еще пару раз звонил Гарри – после того, как я заставила его съехать из моей квартиры. Правда, он всякий раз молчал в трубку, просто дышал, наверное, надеялся, что я испугаюсь, либо пожалею его, либо еще что-нибудь в таком роде. – Так может, это Гарри мне названивает! – Джуди издала глухой звук, означавший, по-видимому, смешок. 6 Предчувствие, что что-то не так, не оставляло Мэгги всю дорогу до самой двери Пумо. Едва она поднялась по ступеням на выходе из метро, ее окружила толпа юнцов. Пританцовывая рядом, они какое-то время сопровождали ее, выкрикивая: – Эй, китаяночка, пойдем с нами, крошка… Оттянемся… Не пожалеешь… Это были всего лишь одуревшие от безделья подростки, слишком боявшиеся женщин, чтобы заговаривать с ней по одному, но Мэгги неожиданно почувствовала, что очень боится их, чтобы отважиться на что-либо кроме как засунуть поглубже руки в карманы, отвернуться и, не сбавляя шага, идти вперед. Запах марихуаны, словно облако, окутывал стайку мальчишек. Где Пумо? Почему не отвечает на звонки? – Посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри на меня! – умолял один из юнцов, и Мэгги подняла голову и посмотрела на него таким властным взглядом, что тот запнулся и упал. Остальные тащились за ней почти целый квартал, издавая нечленораздельные рыки и вопли. Вечерний воздух вдруг заметно остыл; лицо Мэгги обжигал ветер. Уличные фонари роняли унылый, какой-то нездоровый желтый свет. Ей понадобится время, чтобы обдумать предложение генерала. Она не станет отвергать его, не обдумав хорошенько, и, вероятно, вообще не отвергнет. Возможно, со временем генерал согласится на ее обучение в медицинском колледже в Нью-Йорке, если, конечно, в какой-нибудь такой колледж ее примут. Будь она студенткой-медиком с собственной комнатой в Вашингтон-Хайтс или в Бруклине, будь она занята больше, чем четыре владельца ресторанов, если Тина увидит, что у нее есть своя жизнь… тогда он не станет обвинять ее в том, что ему приходится готовить еду себе самому. Тревожный звоночек о том, что что-то не так, прервал приятные картины, которые ей рисовало воображение. Еще с конца квартала Мэгги видела полоску желтого света у входа в «Сайгон» и сочла само собой разумеющимся, что это отражение в оконном стекле либо какая-то деталь конструкции из полированного металла, которую оставили рабочие, чтобы потом занести в вестибюль. И только сейчас Мэгги сообразила, что уже по крайней мере полчаса, как рабочие должны были разъехаться по домам. К тому же в этом районе они никогда ничего не оставляли на ночь на улице. Уже подойдя ближе к ресторану, Мэгги поняла, что желтая полоска – это свет с лестницы, падающий на тротуар из приоткрытой на полдюйма входной двери. И уже не звоночек тревожил душу, а гудел набатный колокол. Ни за что на свете Пумо не оставил бы свою дверь открытой. Мэгги трусцой побежала к лучу света. Взявшись за ручку двери, она поняла, что если открытой ее оставил не Пумо, то кто-то другой. Она едва успела нажать на кнопку звонка, но тотчас отдернула ее, однако прежде, чем она это сделала, тот успел подать коротенький, как точка азбуки Морзе, сигнал. На мгновение Мэгги задержалась в дверях, задыхаясь от нерешительности. Затем отошла на несколько шагов в сторону и нажала кнопку звонка ресторана, полагая, что Винь там. Затем вновь надавила кнопку и подержала несколько секунд, но никто не отозвался. Виня дома не было. За углом, на Западном Бродвее, стоял телефон-автомат, и Мэгги было направилась туда, чтобы позвонить в полицию. Но затем подумала: а что если Пумо просто забыл запереть дверь и сейчас сидит там наверху, грустит в одиночестве. А вдруг это Дракула вернулась, чтобы опять перевернуть квартиру вверх дном? Воспоминание о том, как она нашла Пумо лежащим на простынях, жестких от запекшейся крови, заставило Мэгги вернуться к двери и вновь поднять руку к звонку. Она нажала кнопку и удерживала дольше, чем когда звонила в ресторан, прислушиваясь к трели в квартире и на лестнице. – Вы только посмотрите на нашу неуловимую Мэгги. Зуб даю, она за кем-то шпионит! Мэгги оглянулась через плечо и увидела Перри, ее приятеля из Ист-Вилледж, стоявшего с длинным черным портфелем под мышкой. Рядом с ним гримасничал Жюль— выражение его физиономии как бы вопрошало: «Разве это не ужасно? Разве это не кошмарно?» Оба, по-видимому, вышли из офисного здания напротив «Сайгона», в котором размещались несколько художественных галерей. Скорее всего, Жюль и Перри решили продать свои работы. – А давай пошпионим вместе с ней, – предложил Жюль. – Куда веселее, чем выслушивать, как тебя гнобят эти галерейные засранцы. – Перри был англичанин, и Жюлю давненько передался лексикон друга. – Пожалуй, я не прочь сейчас малость пошпионить, – подхватил Перри. – Тогда кто наш объект? Враг государства? Эрнст Ставро Блофельд[107]? Итальянские постэкспрессионисты? – Ни за кем я не шпионю, – сказал Мэгги. – Просто жду друга. На мгновение она подумала, а не попросить ли их подняться с ней наверх, но слишком живо представила, как поведет себя Перри, очутившись в лофте Пумо: станет бродить по комнатам, задевая и роняя все подряд, выдует все спиртное, какое ему попадется, при этом без устали оскорбляя вкусы и эстетические претензии Пумо. – Странно ты как-то ждешь его, – заметил Перри. – Что за друг? Тот старикашка, что в том году таскался за нами по магазину спиртного? Такой с выпученными глазами? – Это был не он, его знакомый, – ответила Мэгги. – Идем с нами, – сказал Жюль, делая шаг к восстановлению их прежней дружбы. – Заберем наши картины, а потом покажем тебе классный новый клуб. – Я не могу. – Ты не можешь? – Перри выгнул бровь. – Уж мы-то точно не убивали азиатских детей ни на войне, ни в какой другой фигне. Пошли отсюда, Жюль! – он отвернулся от Мэгги, а Жюль, быстро шагнув за ним, даже не удостоил ее взглядом. Мэгги смотрела, как ее приятели удаляются по вечерней улице, время от времени выныривая в свет фонарей – их поношенная одежда придавала им вид своенравных королевских особ – и знала: они никогда не простят ей, что не пошла с ними. Такие, как Жюль и Перри, уверенно считали себя людьми адекватными, в то время как всех остальных людей – больными на голову, и Мэгги, только что переступив границу, очутилась в стране «всех остальных». Эти размышления промелькнули в ее голове за секунду-другую. Мэгги распахнула дверь Пумо настежь и застыла в дверном проеме. С верхней площадки лестницы не доносилось ни звука. Мэгги вошла и закрыла за собой дверь. Затем крепко ухватилась рукой за перила и стала медленно и тихо подниматься по ступеням. 7 Коко чувствовал себя в зените славы: и ярмо стало легче, и бремя задачи уже так не тяготило его. «Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых»[108]. Тридцать жизней, за которые надо расплатиться. Пумо был десятым, а будь с ним его женщина – стала бы одиннадцатой. «Ни одна часть животного не пропадет понапрасну». Джокер закрыл глаза и дремал в своей колоде. Когда Пумо-Пума открыл дверь и взглянул в лицо Коко, он тотчас все понял. Ангелы проводили его обратно вверх по лестнице, ангелы вернули его в большую раскаленную пещеру. Слезы лились из глаз Коко, потому что он вновь убедился, что Бог делает все одновременно, и сердце Коко захлестнуло жалостью к Пумо, который все понял, который улетел – вслед за своей душой, вознесшейся и упокоившейся навеки. Глаза, уши, карту со слоном в рот. Затем Коко услышал оглушающий рокот, тревожный гул внешнего мира, алчущего бессмертия, и быстро подошел к шнуру выключателя, и потянул его вниз, погасив верхний свет в комнате. И пещера погрузилась в темноту. Коко вышел в коридор и там тоже погасил свет. Затем вернулся в гостиную и стал ждать. Рев моторов проезжавших по улице машин казался ему ревом огромных зверей в джунглях. К нему склонился отец и проговорил: – Поспешишь – людей насмешишь. Вновь оглушающе загудел дверной звонок, но, постепенно утихая, обрел свой истинный голос – жужжание гигантского насекомого, наматывающего круги между стенами комнаты: наконец оно опустилось на тело Пумо и сложило огромные сильные крылья. Коко подхватил с дивана нож и неслышно скользнул на свое укромное место – сразу за углом, у входа в пещеру из коридора. Он сделал себя невидимым, неподвижным и безмолвным. Его отец и дружелюбный демон с молчаливым одобрением притаились в засаде вместе с ним, и Коко соскользнул в мир кошмаров, прекрасно знакомый ему на протяжении всей жизни. От его шагов чернела земля, и тридцать детей вошли в пещеру и навсегда в ней остались, и три солдата вошли в пещеру, и лишь двое вышли. «Джентльмены, все вы – часть великой машины убийства». Наконец Коко увидел приближающегося к нему слона, одетого в мантию из шелка и горностая, и Старуха сказала: «Господа, пришло время вновь встретиться лицом к лицу со слоном». Его слух уловил приглушенный, едва слышный щелчок двери, тело ощутило легкое движение воздуха, затем он услышал, как на перила легла рука и ноги стали перемещаться с одной ступеньки на другую с осторожностью, которая для гражданского человека показалась бы пугающей. 8 Мэгги поднялась по ступенькам и сразу же обратила внимание на то, что дверь в квартиру не заперта: похоже, кто-то, у кого были заняты руки, просто отпихнул ее локтем, когда выносил свою добычу. Или же кто-то вошел. Она коснулась дверной ручки и толкнула ее кончиками пальцев. Лампа на лестнице осветила прихожую квартиры Пумо с множеством пальто и шляп на крючках вешалки. Прихожая Пумо всегда выглядела так, будто у него вечеринка. «В худшем случае Пумо опять ограбили, – подумала Мэгги. – Придется снова вытаскивать его из очередной депрессии. А грабитель, если и побывал здесь, то давно ушел». Мэгги вошла, включила свет, прошагала по коротенькому коридору до спальни, протянула руку в комнату и включила свет. С их злополучного утра здесь не изменилось ничего. Кровать оставалась незаправленной – верный признак того, что Тина пребывает в минорном настроении. Странный, остро ощущаемый запах наполнял квартиру, но Мэгги решила разобраться с этим позже, как только убедится, что либо взлома не было, либо грабитель, оставивший двери открытыми, не причинил большого ущерба. Мэгги попятилась из спальни, чтобы проверить ванную, где также не увидела ничего необычного, и направилась в гостиную. Футах в шести от комнаты она застыла на месте. В тусклом свете из коридора она увидела неясные очертания мужчины на одном из маленьких стульев с деревянной спинкой, обычно расставленных вокруг обеденного стола Тины. Первой мыслью было, что она попала в ловушку хладнокровного грабителя, и сердце ее прыгнуло к горлу. Затем, когда глаза начали понемногу привыкать к темноте, она почти подсознательно поняла, что мужчина на стуле – ее любовник. Мэгги импульсивно подалась вперед, готовая ругать, затем приласкаться, затем успокаивать его. И в то мгновение, когда Мэгги открыла рот, чтобы произнести его имя, она наконец опознала запах, наполнявший всю квартиру, – это был запах крови. Она все еще двигалась вперед, и следующий неуверенный шаг приблизил ее настолько, чтобы она смогла разглядеть, что грудь Тины залита кровью, а ножки стула стояли в широкой темно-красной луже. Изо рта Тины торчало что-то белое, похожее на бейдж. Вместо того чтобы закричать или развернуться, что почти мгновенно погубило бы ее, Мэгги сделала шаг вправо, в самую темную половину гостиной. Это чисто рефлекторное движение она ощутила так, словно не она сама, а какая-то неведомая сила увлекла ее в сторону, чтобы увести из прямоугольника света, падавшего из коридора. Забившись под обеденный стол в дальнем правом углу гостиной, она села на корточки, слишком напуганная увиденным и собственным маневром, чтобы предпринять хоть что-то, кроме как оглядывать комнату из своего убежища. Должно быть, ужас невероятно потряс и обострил ее чувства. Очутившись под столом, в первые секунды Мэгги улавливала и распознавала каждый полутон языка улицы: радость в голосах, перекликающихся друг с другом, скрип тормозного барабана, даже стук трости по тротуару. И в паузах между этими прилетали звуки жуткие – капель крови, падающих в лужу у ног Пумо. И еще этот запах – сладковатый, тошнотворный, болезненный: запах концентрированного горя. – Выходи, Дон, – прошептал мужчина, и Мэгги вновь ощутила только запах крови. – Давай поговорим. Столб темноты отделился от двери и двинулся в комнату. Слабый свет из прихожей придал «столбу» очертания фигуры некрупного мужчины в темном пальто, которое было ему велико. Лица Мэгги не видела – лишь бледное пятно и волосы, возможно, такие же черные, как у нее самой, поскольку оставались неразличимы на фоне темноты позади него. И тут он напугал ее, неожиданно захихикав: – Ошибочка вышла. Откуда здесь взяться Дон. Не сердись. Мягко и бесшумно мужчина продвинулся в комнату еще на ярд. В руке он держал жуткого вида нож с черной рукоятью. Затем он переместился на несколько футов в сторону, в тень, и замер. Мэгги начала осторожно, дюйм за дюймом, выползать на четвереньках из-под стола и, достигнув края столешницы, собралась с духом, чтобы броситься к двери.