Перевод? Скорее подстрочник. Подстрочник взрывоопасного настроения, которое со вчерашнего дня было разлито в воздухе как раздражающий газ. Очевидно, речь шла уже не о «мутабор», а о «сим-салабим». Великолепно, Эрих! Нет, правда. Географический атлас был распахнут передо мной как шляпа фокусника, а я опять вытянул за уши старые дрожжи. Так, может, это проклятие? Может, мы обречены колесить по старым рельсам, и так делает каждый — каждый из нас, пожизненных беженцев, затерянных в пустоте? Весь мир сворачивает на кольцевую в надежде вернуть старые времена. Обрести heiliges Land. Землю, где мы никогда не были, но обязательно будем. Но вначале нужно позавтракать. Перехватив пару бутербродов с сыром и чашку чрезвычайно сладкого кофе, я почувствовал себя намного бодрее. Часы «Ягдглокен» пробили десять, самое время для визита. Но я медлил. Солнце заглядывало в кафе, отражаясь искристой радугой в натёртых стаканах. «Что-нибудь еще?» — спросила хозяйка. Нет, спасибо. O la-la! Вы очень любезны. Я старался оттянуть встречу с неизбежным, как будто и был тем самым краутом, за которым велась охота. Однако оттягивай не оттягивай, а идти всё же придётся. Будь что будет. Я расплатился и вышел на улицу, в чистый и ясный осенний день. *** Гостиница «Айхен» располагалась в квартале от стоянки. Она выглядела как иллюстрация к альпийскому путеводителю. Белые стены, затянутые в корсетный фахверк, так и манили подойти поближе. Я подошёл. На газоне у крыльца старушка в полосатом переднике подсевала цветы. Услышав мои шаги, она обернулась и приветливо спросила: — Вы кого-то ищете? — Мне нужен Эфраим Гиршель. — Он дома, — она показала на вход рукой, испачканной в земле. — На втором этаже. Просто постучитесь, он вам откроет. В прихожей висело тёмное зеркало и несколько богемских тарелок с видами на долины и водопады. Зеленая, в проплешинах, ковровая дорожка вела на второй этаж. Я поднялся и постучал. Никакого ответа. Я постучал снова. — Войдите, — пригласил голос. Комната была задёрнута шторами. Человечек, приподнявшийся мне навстречу, едва ли доходил мне до груди. Он был одет в халат, наброшенный на домашний костюм. Морщинистое лицо с высоким лбом могло бы принадлежать профессору, но нижняя губа — полная и вывернутая — слегка портила вид, придавая оттенок грустной комичности. — Что вам угодно? — вежливо осведомился он, надевая очки. — Добрый день. Я хотел бы видеть господина Гиршеля. — Это я. С кем имею честь... — Краузе, — представился я. Он нахмурился и моргнул. Взглянул с извиняющейся полуулыбкой: — Простите. Не припомню. — Вы сотрудник Центра Фридмана. Его губы поджались. Взгляд стал острее: — Допустим. А вы... — Эрих Краузе. Мне дали ваш адрес в полицейском управлении. — Краузе, — пробормотал он, сводя брови. — Подождите... Подождите. Вы ведь не... — Раньше меня звали Коллер, — уточнил я, наблюдая за тем, как меняется лицо, секунду назад выглядевшее простоватым и добродушным. — Коллер... Он догадался. Моё имя было в бумагах, но для него оно стало личной историей, хотя мы никогда не встречались. Скорее всего. С некоторой вероятностью он мог быть в числе этапированных. Я бы вряд ли его запомнил. В грузовике люди становились неузнаваемы — оставались тела, плотно притиснутые друг к другу, словно сведённые предчувствием мёртвой судороги. Номера появлялись позже. — Чего вы хотите? — проговорил он отчётливо. Зрачки-буравчики упёрлись в мои глаза. Он пожевал губами, как бы проверяя на вкус непроизнесённые ещё слова и повторил громче: — Чего вы хотите? — Мне передали, что вы кого-то ищете, — сказал я. В комнате было слишком темно и душно. Воротник сдавливал дыхание. — Убирайтесь к чёрту! — произнёс он очень тихо. Его лицо беспрестанно подёргивалось. Глядеть на это было тяжело, и я посмотрел на стену. Там висела вышитая картина — розы в плетёной корзине. Наверное, их вышила та старушка, хозяйка гостиницы. — Сколько вам лет? — спросил Гиршель. — Тридцать два. — Вы учились в университете? — Начинал. Не успел закончить. — Но вы и не крестьянин,— горькая улыбка искривила губы. — Образованный человек. Вы слушали музыку, оперу. Читали Фихте и Гельдерлина. — Да. Его лицо повело. Я ждал. В принципе, я бы мог убить его, маленького человечка, пока никто не пришёл. Странно, что он не подумал об этом. Но жизнь вообще странная штука. — Я хотел обратиться к властям, чтобы вас экстрадировали, — сказал Гиршель почти бесстрастно. — У меня было такое желание. — Знаю. От окна доносился щебечущий птичий гомон. Видимо, створка приоткрыта. Ветер колыхал страницы книги, которую Гиршель оставил на тумбочке. Толстая книга, с чёрным кожаным корешком. Может быть, «Библия». — Странная штука — жизнь, — наконец проговорил Гиршель, почти дословно озвучив мои мысли. — Вот вы стоите передо мной. Человек с умным и незлым взглядом. Точь-в-точь, один из бывших моих студентов. Но как это возможно? Скажите мне, как это возможно? Вы действительно чувствуете себя вправе ступать по этой земле? — А вы хотите отнять у меня это право? — Но ведь вы отнимали! Вы отняли это право у моей жены и почти отняли у меня. — А теперь вы приехали отнять его у кого-то другого. — Что? — Вы сотрудник разведки, занимающейся выслеживанием нацистских преступников. Некоторые из них старые люди. Некоторые больны раком, как Шперлинг, он буквально разлагался заживо, пока вы его не повесили. — Это правосудие! У него затряслись губы. — Да, — сказал я. — И я недостаточно образован, чтобы вам возразить. Наверное, я плохо читал Канта и Новый завет. Видите, я вам не препятствую. Вы можете опротестовать статус, выданный мне Бюро. Думаю, вы уже пытались это сделать. Он не ответил. В доносящийся с улицы птичий щебет вплелись детские голоса. Очевидно, школьный хор шёл на распевку. Дети пели «Радуйся», и мы молчали, пока они не прошли, и звонкая перекличка не затихла вдали. — Так чего же вы хотите? — опять спросил Гиршель. Почти спокойно. Он снял очки и протёр их салфеткой, вынутой из кармана фланелевого халата. Когда он засовывал салфетку обратно, рукав задрался, и я увидел номер. Синие цифры, слегка поблекшие на слабом и узком запястье. — Я хочу знать больше о том, кого вы ищете. — Зачем это вам? Зачем? Я и сам не знал. Меня мучило лишь смутное чувство, что всё со всем связано, но этой иллюзией бредят наркоманы и шизофреники. И всё же я должен был убедиться в связи или её отсутствии, точно так, как ребенок прикладывает куски паззла из середины к уголку, сиротливо лежащему в стороне. — Тут начали происходить странные вещи. Вчера кто-то бросил гранату в общежитие для мигрантов. А за несколько дней до этого произошло двойное убийство. И месяц назад — ещё одно. Гиршель прищурился: