— Krekt! — Na, ja! [3] Дежавю. Кажется, так это называется? Почти три года назад я точно так же корячился в сумерках, ловя обрывки чужих разговоров. Ничем хорошим это не кончилось. Удар в бубен — банг! — и я приобрёл стойкую ненависть к футболу. Но, по крайней мере, многое прояснилось. Для арабов и прочих тюрков эти автолюбители слишком вольно обращались со словом «Kondoom». Ладно, ещё три колеса и... Нога провалилась в ямку, и одновременно с этим раздался громкий треск — видимо, я наступил на сук. — Wa is dêr? [4] Вот чёрт! Точно вспугнутые птицы, тени порхнули ввысь. Я шарахнулся в куст. Терновник или шиповник? — колючки вспороли куртку, а злая ветка, изловчившись, хлестнула по шее. Очевидно, сегодня был не мой день. Не мой вечер. Не мой календарь и глобус. — Links![5] А тут и переводить не надо. Первый выступил из-за фургона и наткнулся на мой кулак. В сомнительных случаях лучше нападать первым, второго шанса может и не представиться. Адреналин превратил руку в чугунный поршень. Издав сдавленный звук, человек согнулся и ткнулся в дверцу, очевидно, потеряв управление. Я подался назад и едва не сшиб второго — он выскочил с другой стороны и подслеповато мотал головой. Ах же чёрт! Чёрт! Тонкий луч фонарика прорезал темноту. — Ik sjoch him! — торжествующе заорал один из преследователей, что на их ублюдском языке означало: «Я его вижу!» И сразу три фонарика упёрлись мне в глаз, пупок и печень. В кино такие сцены выглядят довольно зрелищно. Удовольствие получают все, кроме главных актёров. Адреналиновый коктейль ещё кипел в моих жилах, поэтому я кинематографично вмазал наугад — и попал, развернулся на ноге и буквально выломился вместе с кустом на открытое место, где горел костёр, вповалку лежали брёвна и брезентовые мешки, живописно раскинулась тренога, увешанная носками, как майское дерево, а у распахнутой настежь палатки застыл в полуприседе звероватый детина с черпаком. Стоп машина! Задний ход! Но я раздумывал слишком долго. Подоспевший грузовой поезд со свистом врезал мне между глаз, стирая звёзды, закружившиеся в аритмичной, мерцательной свистопляске перед тем, как обрушиться в пропасть — бездонную пропасть, за которой ничего не было... _________________________________________ [1] Строфа из песни «O, du schöner Westerwald!». Здесь и далее вольный перевод отрывков немецких народных песен. [2] «Слышь, да, первый же тайм говнюки сдрочили! Это тебе как? — Да никак. А Прагель? — Ваще гондон!» (искаж. фриз.) [3] «Ты б ему напихал. — Точно! — Ну да!» (искаж.фриз.) [4] «Кто здесь?» (искаж.фриз.) [5] «Слева!» (нем.) Глава 13. «Alte Liebe…» Над головой опять висела луна. Оно вела себя очень беспокойно — то приближалась, то отдалялась, играла боками. Просто чертовка. Лживая небесная тварь! И два космических спутника ей под стать светили своими прожекторами, пока я не мотнул головой, выплюнув: — Кха! Спутники отступили. Их следовало прогнать. Но чем? Мои руки лежали отдельно, хотя на вид были, вроде бы, соединены с телом. Само же тело ощущалось упакованным в гипсовый панцирь. Тот же, кто был причастен к этому варварству, недвижно сидел напротив, уперев руки в колени, и всматривался в меня, как в зеркало. Что он желал найти? Масонский знак? Орден боевой славы? Ноющий зуд подсказывал, что вывеска просто пестрит орденами — большими и малыми. А также медалями. Всех цветов и размеров. Но чуть пляске перебой, Разгорится мордобой, Нет под глазом фонаря — Вечер зря, и танец зря! — Чё он делает? — недоуменно проскрипел кто-то. — Поёт, — хладнокровно ответил сидящий. — Это же Эрих. Наш славный парень. Он подвинулся ближе и нагнулся, прищурив глаза. Пристальный взгляд встретился с моим и вызвал реакцию сродни вялому замыканию в абсолютном вакууме. — Узнал? — Na, ja, — протянул я, испытывая желание добавить: «Kondoom!» Он усмехнулся. Такой же раздражающе резкий, каким я его помнил. И вместе с тем, не такой. Два года тюрьмы содрали щенячий пушок, вытесав из подростка мужчину. Куда подевался прежний юнец? Теперь это был вполне сформировавшийся волк с цепкой звериной хваткой, развитой челюстной системой и грудными мышцами, способными амортизировать летящий кулак. Полли! Киноплёнка памяти сохранила его частично: вот он в момент суда — бледный, ещё не оправившийся после ранения, вот (сдвиг обратно!) наотмашь бьёт меня по щеке за какую-то дерзость, сказанную главарю «Ультрас», Дитриху Трассе. Вытащив Полли из мясорубки под Линдсбергом, я передал его местной пенитенциарной системе, припаявшей ему пять лет и отправившей сажать брюкву в исправительную колонию «Родельхоф», но, очевидно, что-то пошло не так. Судьба, как говорится, играет на трубе. — Удивлён? — Полли опять белозубо усмехнулся, по-волчьи лязгнув зубами. — Думал, я всё ещё гнию в «Чёртовой яме»? — Куда уж. Думал, ты стал Господом Богом. — Почти. — Тогда открой секрет бессмертия и развяжи мне руки. — Много хочешь, — медленно произнёс он. Пауза, повисшая после этих слов, позволила мне оглядеться. Интерьер, прямо сказать, не радовал глаз. Нюх он тоже не радовал: от штормовок и тряпок, грудой наваленных на дощатом полу, приванивало застарелым потом. Судя по всему, мы находились в домике лесника. Заброшенном — лесник был отозван в Бюлль ещё весной и так и не вернулся обратно. Массивный дубовый стол у стены поражал разнообразием пустых стеклянных бутылок. Стол, два стула и самодельный шкафчик-стеллаж, выкрашенный побелкой, — вот и вся меблировка. Меня прислонили к двери, снятой с петель. Видимо, эту дверь притащили с улицы, раньше она защищала курятник, о чём свидетельствовали белесые следы птичьего помёта. Польмахер развалился на стуле, широко расставив ноги. Сзади его переминался прыщеватый тип в лыжной кофте. Адъютант или телохранитель? Ещё один стоял у окна, настолько грязного, что даже свет проникал сквозь него с мучительной задержкой. Упадок и свинство. Очевидно, здесь жили по принципу: «Накройся всё дырявой шляпой». Или как это будет по-фризски?