— Амнистия, — сказал Полли. В его устах это прозвучало как ругательство. — Они решили, что я исправился. Выборные хорьки! Решили, что я перековался и стал добропорядочным членом общества. — Экие дурни! — Ты б меня не выпустил, так? — Ни в жизнь. — А теперь я тебя нашёл. Его застывшие губы сложились в улыбку-укус. — Всё же нашёл. Теперь я сам буду тебя судить. И что ты думаешь? Как тебе такой расклад, Эрих? Я промолчал. *** Время шло. Ночь катила свои могучие волны, а я валялся в углу ринга в полосатых трусах, пока возмужавший ангел мщения вострил клыки и перья, готовясь вынести мне приговор. — Боишься, Эрих? — Ещё бы, — отозвался я. — Хайль. Твоё здоровье! Его лицо окаменело. — Ты убил Дитриха. Доволен собой? — Плачу от счастья. По крайней мере, он больше не называл меня «старичок». И то хлеб. Полузакрыв глаза, я следил за трепетанием мотылька на ресницах. В ушибленной черепной коробке гулял ветер. Сквозняк. Матти не получит своего воздушного змея. Я был готов платить по счетам, но не ожидал, что прошлое атакует с обеих правых. В сторожку вошли ещё четверо и расселись у стен на корточках, в позе терпеливого ожидания. Первым всегда кусает вожак. — Эрих! — Да? — Жалеешь о чём? Забавно, Гиршель задал бы мне тот же вопрос. Но он не имеет смысла. Бог поместил нам глаза спереди, а не сзади, и туда же привинтил руки. Позади ничего нет. Только дыра, из которой вываливаются дерьмовые неожиданности, вроде этой. Единственное, о чём я жалел, так это о том, что обработал не все покрышки. И не вогнал штык-нож в живот одному из этих подонков. Увы! Пожив в банкирской стране, становишься до тошноты законопослушным. — Вставай! — приказал Полли. Волчья стая с интересом смотрела, как добыча, корячась, всползает по стеночке. Такие моменты всегда бодрят. Я бы тоже не отказался занять кресло в зрительном зале. Наконец, усилия увенчались успехом. Я выпрямился, чувствуя лопатками неровности краски. Пластиковая стяжка за что-то зацепилась, и занемевшие пальцы коснулись прохладной железины с острым краем. — Внимание! — резко сказал Полли. Он подошёл и положил руку мне на плечо. В этот момент я понял, что мы сравнялись в росте. Наверняка на сей счёт у фризов имелась своя поговорка. Что-то вроде «маленькие деревья тянутся к солнцу, а большие — к циркулярной пиле». Но если и была, я её не знал. — Эрих Коллер. Он же Краузе. Старший стрелок добровольческого корпуса «Славные парни Гузена». Награждён чёрным крестом доблести и нагрудным знаком «Ближний бой». Ранен и взят в плен под Фриденсдорфом. Вступил в сотрудничество с национал-предателями Бойзинга, развалил одну из ударных групп «Фольксюгенд» и застрелил лидера молодежного движения «Ультра — Новая сила» унтерштурмфюрера Дитриха Трассе. Он запнулся. Блеснул на меня зрачком: — Эрих, я ничего не забыл? — Забыл. — Что? — Похвальный лист за чистописание. Молчание. — Ну да, — признал Полли. — Ты нисколько не изменился. Молодец. Он вздохнул. И хлестнул меня по щеке. *** Из всех возможных увечий пощечина обладает наименьшей летальностью, но переживается довольно болезненно. Я не говорю «больнее всего», потому что пинок в пах, например, обставит любой вывих самолюбия. А паяльная лампа, засунутая в задний проход, произведёт куда более радикальную переоценку ценностей. И всё же... — Scheisskerl![1] Я напряг мускулы и навалился стяжкой на край обломанного засова. И она лопнула! Лопнула одновременно со всплеском, окрасившим мир в цвета кровавого бешенства. Резкий крик Полли захлебнулся — мой кулак вошёл ему под рёбра, пробил дыру и вышел в открытый космос. Хей-хо! Вот так! Кровь толчком била в мышцы, уши, глаза — восхитительно красная. Я раздвоился. Нет, растроился. Взорвался пулемётной очередью, рывком взвинтился под небеса... Удары чужих кувалд шмякали по чужому бесплотному телу. Р-раз, и два, и три... Потом нога подвернулась, и я оказался на полу. Завалило. — Н-м-м, — промычал Полли. Он скорчился в углу, прижимая к лицу пальцы, перемазанные ярко-алым. — Говнюк! М-мать твою! Держите его крепко! Об этом он мог не беспокоиться. Мои руки, ноги, внутренности — все было прижато к земле. Расплющено об неё. В перспективе потолка я насчитал четыре столкнувшихся бритых головы. Головы пялились вниз, и из носа ближайшей капала юшка. — Fuck! Ja, hy is in berserker![2] — Да. Меня рывком подняли и прижали к стене. Сколько прошло времени — секунда или час? Беспорядка в комнате явно прибавилось. Словно дикий смерч пронёсся по сторожке, громя и круша всё на своём пути. Пол оказался усеян битым стеклом. Два стула, сцепившись ножками, запрокинулись, и желтая ткань обивки трепетала на ветру как безумное знамя. До меня донёсся стон. Нужно вызвать скорую. И полицию. Хотя нет, не нужно. — Говнюк, — процедил Полли, бледный как мел. — Чёрт, Эрих, что ты натворил! Боль мешала ему говорить. — Этот smoarrige Kloatsek![3] сломал руку Хенци, — обвиняюще заявил один из бледнокожих упырей, прижимающих моё плечо к плохо обструганным брёвнам. — Вот же ублюдок! Пыльная лампа, запитанная, очевидно, от электрогенератора, придавала панораме оттенок криминальной хроники. Полиция здесь бы всё же не помешала. Но что сделает Меллер? И самое главное — на чьей стороне он выступит?