– На конюшнях не работают чужеземные женщины, – говорит одна девочка. – Точно, – соглашаюсь я. – Но я просто живу на конюшнях. Сама я гусятница. – Гусятница! – вопит какой-то мальчуган. – Га-га-га! К нему тут же присоединяются остальные, гогочут и крякают решительно не по-гусиному, наматывают вокруг меня круги, дергают за плащ и юбку. Я смотрю на них сверху, ненадолго онемев, и разражаюсь смехом. – Радуйтесь, что я не спутала вас со своими гусями! Для них-то у меня припасен посох! Я ловлю ближайшую к себе девчушку и как следует щекочу. Она верещит и вырывается, и в тот же миг на мне повисают двое мальчишек, вцепившись будто пиявки. Я шарахаюсь в сторону, щекоча одного и пытаясь увернуться от второго. Едва освобождаюсь, как до меня добираются еще две девчонки и щекочут в ответ. Я вскрикиваю и тону в водовороте рук и ног, щекоча так яростно, как только могу, под вопли и взрывы хохота. – Ладно! – молю я, когда еще трое детишек обрушиваются сверху. – Пощады! Пощады! Несколько минут уходит на то, чтобы все угомонились, но раз я больше не сопротивляюсь, мне в конце концов дают сесть. – Она ничего, – говорит мальчик с ушами-ручками. – Точно, – соглашается Таркит, поднимаясь с земли. Я обвожу взглядом детей, их худые лица и острые локти, истрепанную одежду и нечесаные волосы. Их дыхание рождает вокруг облачка пара, так что смотрю я сквозь дымку, то ясно видя каждую черточку, то теряя лица в призрачном тумане. – Как тебя зовут? – спрашиваю я мальчика. – Лакмино, – говорит он, гордо задрав подбородок. Я склоняю голову в церемонном приветствии. – А всех остальных как зовут? Они представляются хором, соревнуясь в громкости выкриков, подпрыгивая на месте и пихая друг друга. Пока я умудряюсь разобрать хотя бы тройку имен, успеваю потерять из виду тех маленьких людей, которым они принадлежат. Наконец я поднимаюсь на ноги: – Я совсем недавно в городе, так что расскажите-ка мне о нем все самое главное. Детишки переглядываются, потом разом смотрят на Лакмино. – Что ж, – важно говорит он. – Нам тут обо всем известно. Остальные согласно кивают. – Первое, что надо знать, – продолжает мальчик, – это что есть хорошие воры и плохие воры и плохие иногда воруют людей. Я вздрагиваю, хотя после всего услышанного, и особенно после встречи с Фенном, вроде бы должна быть готова. – Это правда, – говорит другой мальчик позади. – Мою сестру похитили в том году, и мы так никогда ее и не отыскали. – Точно, – подтверждает Таркит. – И молодых женщин тоже похищают. Так что лучше будь осторожна. – Скажи ей про стражей, – шепчет девочка. Лакмино сразу понимает. – Не ходи к стражам, если нужна помощь. Они только смеются, если у тебя нет денег. Лучше отыщи нас, и мы приведем подмогу. У меня брат большой и сильный, и у Мотея, и у Гиры тоже. Остальные кивают и согласно бормочут. – Спасибо, – говорю я серьезно. – Я все запомню. – Тогда пойдем, – кричит Таркит, хватает меня за руку и тянет за собой. – Мы тебе все покажем! Еще около часа я провожу с ними, детишки отводят меня в свои любимые места, соревнуясь друг с дружкой за право рассказывать первым. Кроме знакомства с колодцем, я прохожу мимо дома лекаря, гляжу вниз с крыши, с которой они обычно закидывают прохожих снежками, и узнаю про задний двор мясницкой лавки, где часто можно получить подгнившее мясо задаром. Улицы города здесь кажутся совсем не такими, как те, где мы гуляли с Фаладой. Люди тут бродят медленно, словно ходить лишь немногим легче, чем стоять на месте. Некоторые тащат мешки угля и связки хвороста. За другими тянутся смутные запахи еды. Но большинство лишь зябко кутается в одежды. Почти на каждом худом лице виден отпечаток тяжелой работы, кожа, обычно смуглая, бледна до желтизны, глаза тусклые. Тут и там на углах скорчились мужчины и женщины, замотанные в рваные покрывала, плащи или шарфы. Они держат пустые жестяные кружки и трясут ими в мою сторону, но я оставила кошелек на конюшнях и не могу отдать ничего, кроме того, что принесла для Таркита. Единственное место, явно говорящее о достатке, лежит как раз за границей владений детишек: они отводят меня к берегу реки поглядеть издалека на огромный храм, выстроенный на широкой мощеной площади в начале Восточной дороги. Сооружение великолепно, все в затейливой резьбе, бегущей по мраморному фасаду и аркам дверей. Между нами лежит блестящая гладь воды, видно только несколько плоских груженых суденышек вдалеке. – Это Чертог Говорящих, – произносит Лакмино глухим от тоски голосом. – У них есть бесплатная школа для тех, кто выдержит экзамен. Никто из учеников никогда больше не голодает. Остальные детишки замирают все разом, и в их глазах мелькают тени невысказанных, недостижимых мечтаний. Хотя здание за рекой прекрасно, я рада повернуть обратно к узким улочкам, там дети снова начинают толкаться и хохотать. Когда мы расходимся с друзьями Таркита и идем к его дому, уже наступает полдень, так что мне пора возвращаться на конюшни к послеобеденной работе. Лицо у Таркита побелело от холода, плечи ссутулились. Он шагает торопливо, то и дело озираясь. – Что ты высматриваешь? – спрашиваю я полушутливо. – Нужно всегда быть осторожным, – говорит он. – В том месяце кузена Торто грабители поколотили прямо среди дня. Хорошо, когда всех много, но сейчас-то только мы с тобой. И похитителям тоже не всегда есть дело до того, что еще день. Обычно они орудуют ночью, но иногда подбираются прямо так, и – вух! – тебя нет. Красный Сокол, как и остальные, уже предупреждал меня, но почему-то я усвоила только опасность полуночных улиц и темных подворотен, а никак не сияющего солнцем дня. Теперь я тоже настороже и высматриваю в переулках и дверных проемах мужчин или банды подростков. Таркит ведет меня, пересекает улицы и поворачивает в те или иные переулки, избегая других, и его путь уже не кажется беспорядочным и причудливым. – Это ведь не на конюшни дорога. – Я узнаю места, по которым мы гуляли с Фаладой. – Да, – тихо соглашается он. – Я веду тебя повидаться с Артимьяном. Это же имя называла его мама. – Кто это? Он подносит к губам палец, призывая к молчанию. Я стараюсь успокоиться и бережно сохраняю в памяти приметные места улиц. Наконец мы заходим в кирпичное здание в глубине узкого переулочка. Сумрачная лестница приводит нас к площадке с двумя дверьми, одна из которых заколочена. Таркит стучит во вторую, называя свое имя. Я слышу шаги за дверью, и та распахивается. – Заходите. Мальчик первым ступает в освещенную лампой комнату. Мой старый знакомый, человек со шрамом, закрывает за нами дверь. – Жди здесь, парень. Мы с леди поговорим в другой комнате. Я иду за ним, изучая его размашистый шаг, широкие плечи и жилистое сложение. Мечник, наверное. В волосах у него больше серого, чем черного, и я ошеломленно понимаю, что он может быть вдвое, а то и втрое старше меня. – Артимьян, – говорит он, прикрывая следующую дверь. Это я угадала. – Терн. – Деньги на обучение мальчика при вас, верия? Я запускаю пальцы под пояс на талии, достаю кошелек, взятый из сундука Валки, протягиваю мужчине. Он открывает его и вытряхивает на ладонь украшение: изящный золотой кулон, обрамленный жемчугом. Не сказав ни слова, роняет подвеску обратно в кошель и сжимает его в пальцах. Я наблюдаю за ним, гадая, правильно ли все оценила. – У вас не много опыта в отношении драгоценностей, да? Я краснею: – Слишком мало? – Нет, верия. Эта ваша безделушка может оплатить учебу десяти мальчиков, а не одного. Я с облегчением выдыхаю. – Тогда помогите десятерым. Он молча прячет кошелек в карман, нахмурив брови. Я облизываю губы и говорю: – Спасибо, что помогли в тот день, когда я болела. Артимьян пожимает плечами: – Друг попросил нас за вами приглядывать. Я в свою очередь благодарен вам за оказанную ему помощь. – Его пальцы постукивают по карману. – На этот вот кулон можно жить годами, а вы изволите работать в конюшнях за гроши. Почему? Почему не отдать часть мальчику, забрав остальное себе? – Мне не нужно, – говорю я. – Не так сильно, как ему или всем тем ребятишкам с улиц. Я знаю, что он меня рассматривает, знаю про свои сухие мозолистые руки, про обветренные уголки губ. Но у меня есть еда трижды в день, есть место для ночлега. И украшения не мои. Я гляжу в пол и думаю, уподобилась ли Красному Соколу, украв драгоценности Валки. Но она и сама забрала мои, все, что я везла к свадьбе. Так ли уж плохо ее собственное богатство пустить на благое дело?