– Я ищу лишь твоей дружбы, – говорит он. – Но ищете ее не как друг. Как принц, ждущий верности в ответ. В этом и беда: я не продам ни свою верность, ни свою дружбу. – Ясно. – Он отступает назад, не отводя глаз от моих. – Тогда как мне добиваться дружбы? – Едва ли я смогу объяснить вам, заид. Достаточно сказать, что, каким бы поучительным я ни находила опыт, подобный сегодняшнему, он не может заставить меня кого-то уважать или почитать. Я расстегиваю булавку броши и сбрасываю с плеч плотную ткань. – Мне лишь хотелось показать два очень разных ужина. Чтобы стало очевидно, как важны… те, кто рядом. – Я никогда в этом не сомневалась. Благодарю за наглядность, но в этом не было нужды. – Тогда в чем она есть, верия? Что мне предлагается делать? – Не знаю, заид, – вздрогнув, отвечаю я. Шагаю под его пристальным взглядом к креслу, в котором однажды сидела. Перекидываю через спинку плащ и облокачиваюсь сверху, глядя на ладони. – Предположим, я вернулась ко двору. Для чего? – Надо устранить кое-какую несправедливость и назначить наказание, – говорит он тихо, словно боясь спугнуть мои слова. Наказание. Для Валки, конечно. Но на самом деле мне это не нужно. Я качаю головой: – Мне довелось повидать достаточно, чтобы не тревожиться о справедливости в отношении себя. Кругом столько несправедливостей, куда более достойных вашего внимания. Неужели это единственная причина вернуться? – Но ведь серьезная. Речь об измене… – Единственная? – резко повторяю я. Он пересекает комнату и опирается на кресло напротив, чтобы видеть мое лицо. – Предавший однажды предает всегда, верия. – Предупрежден – значит, вооружен. – Но нужно учитывать тяжесть последствий. – Я знаю. И верю, что у вас есть заботы поважнее женщины, на которой предстоит жениться, – особенно когда вы все еще вправе разорвать помолвку. Скажите, ради чего мне возвращаться, кроме упомянутой справедливости? – Ради намного большего, чем яблочные пироги. Ради борьбы с любой несправедливостью в королевстве. – В улыбке Кестрина притаился хищник, гончий пес, учуявший кровь. Как быстро он меня понял. – Интересное предложение, заид, но я не очень-то верю в такое будущее. – Почему? – Потому что сомневаюсь, что у вас есть это будущее, как и у всей вашей Семьи. Нельзя было отвечать так прямо – я понимаю это, едва слова слетают с губ, но теперь уже поздно. Сказанное повисает между нами, более безжалостное, чем все, что когда-либо говорила мне мать. Он опускает голову, отворачивается, и лицо его леденеет. – Простите, – говорю я тихо. Принц снова смотрит на меня растерянным взглядом. Не понимает, что думать обо мне и моем извинении. А я не хочу, чтобы оно повернуло разговор в другую сторону, где он станет хозяином положения больше чем когда-либо. Я откашливаюсь: – И все-таки это яблочные пироги, заид. Вы искушаете меня правом дать справедливость вашему народу, хотя должны бы позаботиться об этом сами. – Так и есть. Я прекрасно знаю, почему работа на конюшнях предпочтительнее дворца. – Тогда помогите мне понять, ради чего возвращаться. Я вижу здесь только ложь, притворство и… опасность. – Я мало что еще могу предложить. Кестрин облокачивается на кресло, склонившись над спинкой. Несколько прядей выпали из тугой прически и легли узором теней на его лоб. Он выглядит усталым, измотанным до предела. Гаснущий очаг бросает на его черты последние отсветы тепла, наводящие на мысли о последних проблесках жизни в лице умирающего. – И все-таки? – Мой вопрос выходит почти умоляющим. – Если не годится ни власть, ни благополучие, ни положение, ни посильная защита, ни моя личная забота о восстановлении справедливости, – он поднимает голову и смотрит мне в глаза, – то что вообще остается? Должно же быть что-то еще в жизни здесь – в его жизни – кроме всего названного? Но покуда он сам этого не видит, не сможет предложить и мне. – Я не могу ответить вам на это, заид. – Да, – соглашается принц, не отводя взора. – Понимаю. Он отступает на шаг и криво усмехается: – Я никогда больше не стану относиться к яблочным пирогам по-прежнему, вериана. Я натягиваю на лицо подобие улыбки: – Да уж, постарайтесь. И если придумаете, как добиться преданности без этих пирогов… – Не думаю, что смогу. Я слишком долго живу при дворе. – Возможно, вам стоит прийти и поработать у гусей, – предлагаю я шутливо. – Их можно ненадолго приманить лакомством, но забывают они его тоже легко. Очень наглядный урок. – Пожалуй, нанесу визит. – Хотелось бы посмотреть, как они вас примут, – откликаюсь я, прекрасно понимая, что такого точно не увижу никогда. – Уже поздно, заид, а мне работать с рассвета. Позволите откланяться? Я шагаю к дверям. – Плащ, верия. – Кестрин указывает на переброшенную через спинку кресла одежду. Я качаю головой: – Он не мой. Не стоило и вовсе его принимать. Принц морщится: – Плащ – не яблочный пирог, если речь об этом. – Нет? – Вы же мерзли. Я видел вас однажды издалека на верховой прогулке. Видел, как вас треплет ветер. И снова почувствовал, как вам холодно, в день, когда умер ваш конь. – Он берет одежду с кресла и несет мне. – Возьмите его, верия. Если не хотите носить, отдайте кому-нибудь. Только не возвращайте. Я неловко принимаю плащ. – Как пожелаете. – Это едва ли. – Он проходит мимо меня и отпирает дверь. – Идите с миром, вериана. Я склоняю голову и молча выскальзываю наружу. Матсин с непроницаемым лицом ждет в коридоре. Я следую за ним лабиринтами галерей к маленькому дворику, где меня, по его словам, ожидает карета. Повернув в очередной коридор, я бросаю взгляд в затейливо украшенное зеркало на стене напротив. Великолепное, высокое и блестящее, обрамленное золотом и серебром. Отражение в нем бледное, в белесом саване, с волосами и глазами черными, как ночь… Я встаю как вкопанная, прикипев взглядом к зеркалу. Сердце громом грохочет в ушах. Но нет, теперь на меня смотрит лицо, с которым я давно сжилась, – обветренные губы, загорелая кожа, непослушные рыжие волосы. – Верия? Я смотрю в глубь зеркала и ищу видение, мелькнувшее мгновение назад. Ищу Даму. И даже не находя, все равно знаю – она наблюдает. Что из произошедшего между мной и Кестрином – ее игра? И не сыграла ли я ей на руку? Матсин переводит взгляд с меня на зеркало. – Что-то не так, верия? Я мотаю головой и продолжаю путь на неверных ногах. – Ничего. Пойдемте дальше.