— Ратушу больше десяти лет, а сторожевую башню вообще начали в тринадцатом веке! Холл её только переделали. Девушка посмотрела на Стаса, улыбнулась каким-то своим мыслям и неожиданно предложила. — А знаешь что? Можешь называть меня Машей. У меня есть русская подружка в Мюнхене. Я вас обязательно познакомлю. Так она зовёт меня Машкой. — Тебя — Машкой? — ахнул молодой человек. Лучше не знакомь! Я её выдеру. Ладно, ты мне ещё про фонтан расскажи. Правда от него только верхушка торчит. — Его закрыли просто, потому что зима. Это фонтан Императора Августа, того самого, по приказу которого в 15 году н. э. основали Аугсбург. Тебе, кстати, история моего города интересна, или только архитектура? — История? Изобразительное искусство вообще, зодчество тоже, живопись, прикладное искусство в особенности! А история… Да нет, не очень, — честно признался Стас. Анна-Мари непритворно опечалилась и пробурчала несколько слов по-немецки. — Что-что? — переспросил он, — я не понял. Мой словарный запас не может, он не может… — Кто не может? Чего не может? Поругать тебя, но по-русски! — Вот уж не надо, пожалуйста! Тут я тебе не помощник, — противно захихикал критикуемый субъект. — Если очень хочется, лучше… — Да, а что я такого сделал? — спохватился Стас и вопросительно уставился на свою собеседницу. — Он ещё спрашивает! Когда дядя Оскар сказал, что ты приедешь, я приготовилась рассказать тебе обо всём. Я пошла в библиотеку, здесь и в Мюнхене тоже. Нам же больше двух тысяч лет, и мы… Они уже вышли из кафе и медленно брели по брусчатке по направлению к «старому городу», углубившись в узенький переулок. При последних словах девушки Стас остановился, взял её за плечи и проникновенно прошептал. — Was Sie nicht sagen! Aber Sie sehen so wahnsinnig frisch aus… Zweitausend Jahre alt, meine Giite! Любопытный наблюдатель, захотевший услышать ответ на этот возмутительный выпад, мог бы увидеть сначала только крепкий кулачок, колотивший Стаса по мускулистой спине. Он действовал энергично, однако не особенно долго. Потом раздалось слегка придушенное: — Mein liebster Schatz, kiiss mich noch ein Mal! — И всё стихло. Глава 27 Они вышли из подъезда и скоро свернули с Садового кольца в переулок, уходивший перпендикулярно к грохочущей Смоленской вглубь квартала. «Надо было сначала дойти до Кружка, потом повернуть и, упёршись в Арбат, двинуть налево. И вот он, Зоомагазин» — Пожалуйте бриться! — Почему бриться, Кирилл Игнатьевич? — старавшийся попасть в ногу с Кириллом Петька с любопытством воззрился на Бисера. — Эх, плохой я стал совсем. Не гожусь в разведку. Что, опять вслух делился? — Кирилл, хмыкнув, с досадой глянул по сторонам. — Да Вы только «бриться» сказали. Или нет, ещё вроде — «пожалуй». — Это присказка, Петя, была — «пожалуйте бриться». А мы с тобой пришли. Он жил в Зоомагазине, наш Димка Мамаев. Э брат, какой там, к шутам, магазин! Дом-то, дом-то на что похож стал… Димкин дом на Арбате знал каждый. Но что за жалкое впечатление производил он сейчас! Облупленная штукатурка на фронтоне соперничала в неухоженности с покорёженными завитушками некогда изящных балконных решёток. Дверь в подъезд слегка покосилась, краска на ней облезла. Зоомагазина, правда, не было и в помине. Кирилл вспомнил, как они забегали туда взглянуть на рыбок. Весь убогий, в сущности, «джентельменский набор» прежнего его достояния один-два хомячка, волнистые попугайчики, морская свинка да черепаха. Все же радовал душу среди унылого советского однообразия прочих прилавков. Петька, проглотивший следующий ядовитый вопрос: — Прямо в самом магазине, Кирилл Игнатьевич? — надавил плечом на ветхую дверь. Лифт на этот раз не работал, и Бисер с некоторым удовлетворением решил, что картина без разнобоя. — Ну Димку я узнаю. Пусть даже он тоже как я стал белый, а ещё потучнел, — заметил он. На последних фотографиях школьной встречи яркие горячие чёрные глаза Мамаева светились, как и всегда, но густая шевелюра поседела и заметный животик оттягивал брючный ремень. И это было лет пять назад. Старый дом с высокими потолками входные двери квартир имел тоже высокие, уходящие куда-то в неосвещённую темноту. Там гнездились, если уж и не совы, то, бесспорно, голуби с воробьями. Поднявшись по лестнице, они с недоумением увидели список жильцов у звонка с фарфоровой кнопкой. — Батюшки светы, неужели это всё ещё коммуналка? Ну и где же тут наш Мамаев? Кирилл озадаченно начал читать: — Терентий Точёный — один звонок, Мухаметдиновы — два звонка, Булочкина Клавдия — три звонка. Так, что делать будем, друг Пётр? — Смотрите, какая эта Клавдия вкусная. — Какая Клавдия? — А вот снизу, Хлебушкина. То есть я хотел сказать, Булочкина. — Добро, вот ей и позвоним! — Бисер нажал кнопку звонка три раза. Несколько минут протекло в ожидании. Потом послышались неспешные шаги и громкий густой голос насторожённо спросил: — Вам кого? — Извините, пожалуйста, — начал Кирилл, — здесь жил мой школьный товарищ Дима, Дмитрий Владимирович Мамаев. Вы что-нибудь о нём знаете? Может быть, его фамилии нет на двери, но сам он…? — Подождите-ка, я сейчас отопру, — прозвучал ответ. Затем раздался скрип отодвигаемого засова и дребезжание цепочки. После этого дверь неожиданно бесшумно распахнулась и перед ними предстала сама обладательница голоса. Это была полная пожилая женщина с толстой чёрной с проседью косой вокруг головы, лунообразным лицом и весёлыми, живыми карими глазами. — Заходите ребятки, — радушно пригласила она и Кирилл сразу понял — с высоты её возраста что он, что Петька — всё шантрапа, зелёная молодёжь. Вот и ладно. Почему нет? Они прошествовали по огромному чистому коридору вдоль закрытых дверей, завернули за угол, и он вспомнил: «Ну да! Сейчас будут димкины комнаты. Их было несколько. Две, три? Она туда и идёт. Так, это кто же? И как к ней обратиться? Не гражданка же Булочкина… Или госпожа? Госпожа, может, лучше, только я не привык. Словно прочитав его мысли, хозяйка представилась: — Меня зовут Глафира Савельевна. А вы можете тётей Глашей звать, я не обижусь. Я буду Димочкина тётя, мамы его Тони сестра. — Очень приятно, Кирилл Бисер. А это Петя…, — Синица, хотел он добавить, и… Промолчал. — Садитесь, пожалуйста. Я вам сейчас чайку поставлю. Вы какое варенье любите? — захлопотала старая женщина. Она распахнула створку буфета. А там! Десятки баночек с наклейками, надписанными крупным круглым почерком, открылись взорам непрошенных гостей. Белая и красная малина, черника, райские яблочки, абрикосы, фаршированные очищенными косточками, вишня «владимирка», крыжовник с орехами… Довольная произведённым впечатлением, Глафира Савельевна дала им спокойно полюбоваться на всё это изобилие. — А что такое «витамин»? — отважился, наконец, открыть рот Пётр, глаза которого, совершенно разбежавшись сначала, остановились на большом обливном бочонке с красной наклейкой. — Эх ты, темнота современная! — ответил вместо старушки Кирилл. Берётся чёрная смородина, сахарный песок… — Два к одному, — засияла Глафира Савельевна. — Вот-вот. И пропускается через мясорубку. А потом всю зиму можно пить чай, по утрам с манной кашей лопать. Но главное! Главное — это, само-собой, пироги, да Глафира Савельевна? Они болтали втроём о всякой всячине, будто знали друг друга с детства. Душистый янтарный чай и розетки с вареньем появились на большом круглом столе, покрытом клеёнкой в цветочек. Но при последних словах Кирилла старушка развела руками. — Да кто же знал, что вы в гости пожалуете? Вот когда этот ваш Андрюша ко мне заходил, то и пироги были. С яблоками, не с витамином, но были. — Какой Андрюша? Когда? — насторожился Кирилл и, вернувшись с небес на землю, сообразил, что не спросил и не услышал пока о Димке ни слова. Старая женщина помолчала, расправила салфетку, потом налила себе в чашку ещё заварки и помешала ложечкой сахар. — Так же вот, раз и в дамки, — сказала она, наконец. Было видно, что она должна сейчас приступить к рассказу, и это ей не легко. — Кирочка, вот вы ждёте, а когда я скажу про Диму? Он что, совсем переехал? Или придёт попозже? У Кирилла сжалось сердце. Он осмотрелся. «Что говорит тут о присутствии мужчины? Да нет, вот ведь книжные полки. Доброжелательная и неглупая Глафира Савельевна, полная достоинства и радушия. Но ясно же, это не её. Все эти «розовые стланцы», «монокристаллы — корунды», «медные залежи Гиндукуша», а рядом поэзия серебряного века и альбомы, альбомы, альбомы от Перуджино до Брака и Клее. И ещё стол. Это он помнил.» «Глупо, но совершенно точно я уверен в одном. Большое керамическое блюдо с чудесной разноцветной галькой и ракушками, словно самоцветы, посверкивающими при освещении. Я подумал тогда, что за необыкновенные камни? Оказалось, весь фокус в том, что, они в воде» — вспомнил Бисер. — Глафира Савельевна, эта плоская ваза там внизу с морской галькой, залитой водой. Это Димкина, с детства помню. И к тому же ещё все книги! — Ну не все, но многие, верно, — тяжело вздохнула старушка и, видимо, решилась. — Нету уже никого, сыночек. Нету Тони, Диминой мамы, нет Артемия… Это отчим? — Тёма был отец настоящий. Про него так сказать негоже. Она опять вздохнула и вдруг тихо заплакала. Крупные слёзы стекали по её полным щекам и капали на красивую вязанную шаль. А Кирилл ждал, уже не надеясь. Он знал, что услышит дальше, только не ведал, как. И тётя Глаша рассказала, как умерли один за другим сестра и её муж. Большое горе, невозвратимая потеря, но хоть люди-то пожилые, что пожили на этом свете. Как Дима, женившийся в то время второй раз и переехавший к жене, поселил её у себя. — Димочка, он такой заботливый мальчик. Часто забегал и помочь старался. Видишь, Кирочка… Ничего, что я на «ты»? — Да что Вы, тётя Глаша, а как иначе? — Думала я, будет кому меня, старуху похоронить. У меня своих детей нету. Народился младенчик в войну, а времена были-и-и… Господи! Голодуха, молоко у меня пропало. Что тебе сказать? Умер мой маленький, а через неделю похоронка пришла. Мужа моего на фронте убили. Я тогда, грешница, плакала, голосила. А соседка моя Тоська орала: «Не реви дурища, не гневи боженьку! Твой малой отмучился быстро. Это мы бабы, семижильные клячи, а мужики? У мужиков, от кишка тонка, Глашка!» Она опять заплакала, и Петька почувствовал, что у него тоже защипало в носу. Не хватало ещё тут разреветься на глазах у Кирилла. А тот, тем временем пересел к тёте Глаше, взял её за руку и напрягся. Он не сомневался, «что-то случилось. Как это связано с Андреем? И, похоже, всюду опасность. Что же тут в Москве происходит? Собственно, не только в Москве…»