— Имя вам ничего не скажет, — пожал плечами Синица, — мы вместе в школе учились, и она песни писала. Катя Сарьян. — Это Мартироса Сарьяна дочь? Хотя, что это я, у него, кажется, и детей-то не было. И потом возраст. Разве что внучка, если не правнучка?» — с интересом заметил Гольдшмидт. — Точно не скажу, Михаил Генрихович, не знаю. Никогда не приходило в голову спросить. И спасибо за приглашение. Приду обязательно. У нас завтра обследование всей группой на целый день. Я ведь у них тоже «прислуга за всё». Вернёмся — и сразу к Вам. Старик пожал Андрею руку на прощание и коротко кивнул: — Вот и отлично. Значит до встречи. Только гитару не забудьте! — Он зашагал было в сторону леса, затем вдруг обернулся и бросил на ходу — А за собак не беспокойтесь, слышите? Не волнуйтесь, говорю… Я их купил». К вечеру следующего дня небо прояснилось, и ударил мороз. В сухом прозрачном воздухе было удивительно далеко видно. Ненецкая малица на Андрее от дыхания сверху покрылась инеем. Снег под пимами вкусно скрипел. Дымки из труб поднимались вертикально вверх. Пахло замечательно — этим самым дымком, домом, немножко хлевом и, наконец, ещё и хлебом, на поде печёным в печи. Синицу тянуло и зайти посидеть у огня, но вместе и брести, ни о чём не думая, на закат по укатанной лыжне, слушать, как трещат от мороза сучья, да разглядывать цепочки следов местного зверья. — Что же, посмотрим, что тут за птица живёт, — спохватился Андрей, чуть не промахнувший мимо ладного солидного дома с резными наличниками на окнах. «Я думаю, здесь не стучат», — решил он и отворил дверь в избу. В лицо пахнуло теплом, сытным запахом теста и ещё чем-то знакомым, и пряным. Посетитель вошёл в просторные сени и обмёл старательно веником снег с обуви. В горнице громко залаяла собака, и знакомый голос, прикрикнувший на неё, поспешно произнёс: — Сейчас-сейчас. Уже иду. Милости просим. Заходите скорее. — Малицу здесь снимать? Ох, простите, добрый вечер, Михаил Генрихович! — приветствовал хозяина гость и, повинуясь его приглашающему жесту, вошёл в большую горницу. Затем он огляделся и с изумлением подумал, что даже ради самого жилища стоило навестить старика. Обычная деревенская бревенчатая «зала» была вся оббита вагонкой, крытой олифой и светлым лаком. В красном углу висела икона в тёмном благородном окладе. Проследив за взглядом Андрея, старый доктор сказал: — Я, видите, хоть и не православный — мама моя была католичка, а папа лютеранин, но хорошую иконопись чту и люблю. Эту вот «Богоматерь Одигитрию» друг мой покойный мне подарил. А обрамление я уж потом сам сделал. Синица присмотрелся и увидел, что морёное дерево оклада инкрустировано янтарём и серебром с той целомудренной мерой и тактом, что отличает вкус настоящего мастера. На стенах кроме двух трёх репродукций старых голландцев висело большое зеркало в затейливой металлической раме и… скрипка тёмно-вишнёвого цвета с длинным, словно шпага, смычком. Они подошли к стене. Само зеркало представляло собой большой овал, обрамлённый диковинным растением, на котором тут и там были разбросаны цветы и плоды, выполненные в условной манере. Маленькие кусочки кварца, раковинки, моховой агат, халцедоны, капельки вулканического стекла сообщали антрацитовой кованой ветви иную жизнь, словно в густом подлеске расцвели нежные анемоны. — А зеркало что же, вы тоже сами? — желая сделать приятное старику, осведомился Андрей, ожидавший, собственно, в ответ вежливую шутку вроде: «Ну это уж вы мне льстите!» Но ошибся. — Ну, одному бы трудно. Да тут у нас кузнец есть — Тишка Пильщик. Видите? Это ковка и литьё. А для цветов и плодов я просто большие кварциты и штуки три халцедонов выбрал. Тут, если поискать, разные разности попадаются. Мне — старику-лесовику и интересно. Андрей пришёл в неподдельный восторг. Впечатлительной и нервной его природе страшно импонировал любой талант. Но эта неописуемая встреча с человеком, словно сошедшим со старого портрета, а вернее всего, вышедшего к нему среди вечных снегов из другого века… «Сон и призрак? Но вот же он — живой, из плоти и крови!» Все его ощущения получили необыкновенную остроту. — Бог мой, я не сомневаюсь, Вы и на скрипке играете словно Венявский! — воскликнул он. — Я Вам сейчас спою, если Вы не раздумали. Но… Вы мне о себе расскажете немного? Пожалуйста! Вы извините, я знаю, здесь на Севере спрашивать неприлично. Разные у людей обстоятельства. Гольдшмидт в ответ рассмеялся. — Не спешите. Давайте по порядку. На скрипке? Преотвратно. Пиликаю немного. А о себе расскажу. Для того и позвал. Но и вы не откажите… расскажете тоже. Договорились? А сейчас прошу покорно к столу. На стол, однако, тоже стоило поглядеть. Квадратный, на толстых ножках, он занимал добрую четверть комнаты и был застелен белой скатертью, щедро изукрашенной гладью и мережкой. Мочёная брусника и морошка, черемша и солёные грузди, сотовый мёд и копчёная сельдь, шанежки с картошкой, душистый домашний серый хлеб, миски с огурцами и квашеной капустой… Андрей положил кожаный футляр с гитарой на лавку в углу и сел. — Ксенечка нам чайку принесёт, — устраиваясь напротив, продолжил старик, — а я начну, помолясь. Андрюша, знаете ли Вы, что моя фамилия означает, самое это слово, по-немецки? Я ведь немец. — У меня был немецкий в школе, но к своему стыду, я… Нет, я понятия не имею. А! Gold — это золото, но дальше… — Синица развёл руками. — Очень просто: златокузнец. Schmied — это кузнец. Вот смотрите: Silberschmied, Kupferschmied — поэтому тоже кузнецы. Только уже так складно как с золотом по-русски не выходит. Переведём примерно: кузнец по серебру — иначе говоря, серебряных дел мастер. Ну и медных. — Медных дел мастер? За окном совсем стемнело. Окошки избы заросли серебряными звёздами, на столе горели толстые восковые свечи. — Мастер, конечно. И как Вы считаете, откуда берутся такие вот имена? — Я думаю, как и в России, Мельников или, там, Мясников — прозвище по занятию. — Да. Так оно и было. Только лет триста назад. Жил-был цветущий старый торговый город. И жили в нём… Кривоногий мужичок в овчинном тулупе потоптался около избы, боком подобрался к заиндевевшему окну и припал к деревянной раме. Полцарства за коня, сижу и в ус не дую, Три царства — за коня, Четыре — за коня! Я шпагу получил за храбрость золотую, Ста-а-льная шпага у меня! Выводил красивый мужской голос под гитару. Затем после нескольких звучных аккордов к нему присоединился слегка надтреснутый старческий басок: И если есть что-нибудь у меня, Что лесть и месть, и дублоны не тронут, Так это честь, офицерская честь! Да, это честь а ещё верность трону! Мужичок отлип, покрутил пальцем у виска и потрусил в сторону. Кирилл Бисер спрятал подальше тетрадь, отвернулся к стене и задремал под стук колёс, и когда Лиза с Петей потихоньку вошли в купе, не проснулся. Они пошептались немного, а потом тоже угомонились. Поезд несся в темноту, почти не делая остановок. Пассажиры спали, никто не входил и не выходил всю ночь, и только в Бологом от пристанционного фонаря отделилась тёмная фигура с рюкзаком, обменялась несколькими словами с проводником и быстро прошмыгнула в плацкартный вагон. Глава 42 …И когда он был основан, здесь обитали вовсе не баварцы и швабы. Здесь вообще не было германцев. Тут жили кельты, и против кельтских воинственных родов Император Август в 16 году послал своих приёмных сыновей Друсуса и Тибериоса, которые завоевали Тироль, Восточную Швейцарию и предгорья Альп и установили господство Рима. И тогда был основан Аугсбург, но если Вы думаете, что эта дата известна с тех самых пор… О, вовсе нет! Настоящие научные поиски начал Конрад Пойтингер, а он родился в пятнадцатом веке. Этот великий человек прожил и с нашей точки зрения долгую жизнь, но для времён, когда и двадцать пять было совсем не плохо, можно сказать больше трёх поколений! Итак, он начал. Но только в 1913 году раскопки позволили пролить настоящий свет на историю города. Считается, что примерно с пятого века его буквально затопили переселенцы и как римский своё существование он прекратил. Надо сказать, римские города не имели гербов. Любопытно, что кедровая шишка, трактуемая как знак господства Рима и позже воспринятая как герб, обнаруживается на старинных аугсбургских гравюрах уже с 1254 года. — Господин профессор, как обстояло дело с религией? — спросил с места с сильным английским акцентом молодой человек с длинными волосами, забранными в гнедой хвост до лопаток. — Христианство постепенно покорило все германские «роды». Это произошло, понятно, не без борьбы. И история борьбы идей христианства с «германской душой», а государства как институции с церковью как институтом — есть обычная тысячелетняя «история средних веков». Пока церковь нуждалась в защите государства, она принадлежала ему. Карл Великий, Великие Канцлеры Саксонии и Франконии от Генриха первого до третьего господствовали и над церковью. А Папа, в выборе которого они имели решающий голос, должен был суметь им угодить. А если нет, то он бывал отстранён. Борьба началась с Папы Грегора седьмого, и в этой схватке Германия потеряла единство и распалась на маленькие государства — княжества. Господство папства увенчалось крестовыми походами. Это был высший пункт. И их конечный провал очень ему повредил. Пилигримы вернулись иными с войн. Они познакомились с римлянами, христианами из дальних земель, с теми даже, кто по их разумению, вообще не верил. А расцвет торговли, искусств и знаний очень способствовал новым веянием. И влияние церкви упало. Мир сделался более гражданским. Клерикалы и рыцари утратили былое значение. Домофон Анны-Мари не отвечал. Подъезды запирались внизу, и Небылицын, потоптавшись с безнадёжным видом у входа, побрёл прочь, теряясь в догадках. Мобильный она отключила сразу. Он сообщал на двух языках, что «абонент недоступен», и предлагал противно бодрым, радостным тоном передать сообщение. Что мог ещё сделать Стас? Папа и мама Фельзер отдыхали в Сицилии. Надо было надо было как-то жить дальше. И вообще-то, следовало работать. Промаявшись неделю, переговорив с агентом, оббегав несколько мюнхенских библиотек и условившись встретиться с господином Свеном фон Хаген, историком, специалистом по Вюртембергскому дому, сразу, как последний возвратится из Амстердама, Стас решил, что так невозможно. Он поедет в Аугсбург, попытается разобраться. А потом… Ну кто-то же приедет? Или она сжалится, или… Ох, он не знал, что — «или» … Как она сказала? «Тебе интересно вообще знать про мой город?» «Не слишком!» — ответил он. Так прямо и заявил! Сказано — сделано. Стас приехал в столицу Швабии ранним утром, остановился в гостинице «Три мавра» и, не теряя времени, решил действовать по всем направлениям сразу. Он заказал в университетской библиотеке литературу, нашёл по интернету городской план и навёл справки о самых уважаемых антикварных магазинах и ювелирных мастерских, наконец, сходил в «Римский музей». У-фф! Завтра он поговорит с золотых дел мастерами, а сейчас… Он брёл в задумчивости мимо островерхого дома, покрытого красной черепицей. Весь он с фронтоном и стенами был расписан как китайская табакерка. «Аугсбургская гильдия ткачей, — прочитал Небылицын, — 1389 год постройки». «Господи, это же «Веберхаус»! Ну, о нём я читал. Однако, роспись, должна быть много моложе. О, конечно! «Росписи 1605 года». Есть ещё порох в пороховницах! А это что?» Рядом с табличкой, где по тёмной меди выгравировано было название знаменитого дома, висела афишка. На фоне стройного силуэта церкви в нескольких лаконичных фразах в ней извещалось, что профессор университета Фукс, знаток романской и готической архитектуры, председатель общества любителей истории города Аугсбурга, читает лекцию, посвящённую дню рождения его основателя. Приглашаются все желающие. Начало… «Пойти или не пойти,» — сомневался молодой человек. — «Через полчаса? Я успею, где бы ни состоялось. Я сейчас в центре, а город — он для Германии большой. Но для москвича — вроде Сокольников или Кузьминок. Надо взглянуть в путеводитель. Где тут адрес указан? «Анна»-Кирхе на Аннаштрассе…» Не прошло и нескольких минут, как Стас вышел на узкую улицу, запруженную народом. По обеим ее сторонам бесконечной чередой тянулись большие и маленькие нарядные магазины, ресторанчики и кафе. Он сверился с картой и завернул в высокую арку налево. Церковь её имени, главная улица её имени… О чём тут ещё раздумывать? Стас вошёл под строгие прохладные своды, миновал сводчатую галерею, толкнул тяжёлую дверь и оказался в зале, в котором уже почти не было свободных мест. Профессор заговорил, и зал затих. Стас слушал о кельтах, римлянах, рыцарях и ревнителях веры. Удивлялся древнему торговому праву, консервативному постоянству горожан… Аудитория реагировала на всё очень живо и, мало по малу, слушатели начали задавать вопросы. После парня с конским хвостом поднялся с места немолодой лысоватый баварец с усами. — Нас теперь около трёхсот тысяч, а каков был город в прежнее время? — Вот Вам пример. В 973 году н. э. умер епископ Ульрих. К этому времени приуроченная информация о численности горожан такова. В Аугсбурге тогда насчитывалось две-три тысячи жителей. А согласно переписи 1475 года в городе уже жили 18300 человек. — Вы сказали, что влияние церкви заметно ослабло после неудачи крестовых походов. Но у нас, насколько я знаю, всегда публика была богобоязненна? — спросила девушка в джинсах.