Нет, этого не может быть, думал Фабьен, они же интеллигентные люди. Интеллигентные люди не убивают других интеллигентных людей. Но что это, как не намёк? Раньше его вылавливали в городе, он перестал туда ездить, что там делать старику, куда лучше остаться дома, а по всем этим светским приёмам его жена была рада ходить без него. Он перестал ездить в город, он перестал выходить из дома, он вообще мало ходил. И вот они нашли его, сами пришли и положили это на стол. Какая же мерзость… Тошнота подкатывала к горлу месье Лорана. – Что они хотели этим сказать? – Фабьен смотрел на ужасную находку. – Они хотели сказать что я следующий? – шептал он сам себе. – Они хотели сказать, я следующий… Так почему же не придушили меня прямо здесь, в этой спальне?.. Всё, это конец. Он сел на кровать. Больше ему не суждено спать по ночам – они придут в любую минуту, в любое время дня или ночи – и убьют его. «Что может сделать спящий?» – думал Фабьен. Он и не спящий-то ничего сделать не мог. А если… О, если они проникнут в спальню к его жене? Хотя кому нужна эта стерва… Или… или они могут проникнуть к дочери… Нет, он не мог этого допустить. К тому же они не вандалы какие-то, а вполне себе нормальные люди. Это он во всём виноват… Фабьен закрыл лицо потными ладонями и ещё раз сквозь пальцы покосился на письменный стол; он не знал, как избавиться от этой чёрной дряни. Дохлая птица с вывернутой шеей смотрела на него мёртвым глазом. Скоро и он будет лежать так же где-нибудь под кустами. Нет, они не запугают его, не запугают, он дрожал всем телом, не на того напали, он не чувствовал ног, не на того… Фабьен открыл письменный стол, взял лист бумаги и скомкал его, потом расправил, осторожно взял дохлую птицу и, отвернувшись, понёс её к окну. Он дергал оконные ручки, створки заклинило, а эта окаменевшая тушка всё ещё была в его руках… Выбросить эту дрянь и срочно вымыть руки… Он дёрнул ещё раз, створки скрипнули, стекло задрожало… в этом доме всё разваливалось по частям. Наконец Фабьен открыл окно и выбросил птицу. – Всё, и не было ничего, – выдохнул он, отряхнув потные руки. – По крайней мере, это незаконно – проникать в чужие дома, я могу сообщить в полицию, я могу… Фабьен ничего не мог, и от этого становилось ещё страшней. Ему казалось, что руки пахнут дохлятиной. Никогда ещё он не ходил так быстро до умывальника и обратно. «Нужно добавить пару замков, – решил месье Лоран. – Скажу Юберу, чтобы занялся этим». Ещё пять лет назад слуг в этом доме было больше, чем хозяев. Но сейчас, сейчас всё иначе. У него нет даже плотника. Остался один Юбер; он, как преданная собака, работал за еду. Хотя чем ему ещё было заниматься? Раньше у них была конюшня, Фабьен скупал жеребцов, а сейчас осталась одна только лошадь, и та скоро испустит дух… Он услышал быстрые шаги у своей комнаты – кто-то бежал к нему. – Месье Лоран… – Дверь открылась, в ней показалась запыхавшаяся Люсинда. – Скорее, Жоэлю нехорошо. О, Жоэль – вечная боль и любовь Фабьена. Он никогда себя не простит. Последний раз, когда он видел сына здоровым, тот сидел под карточным столом и завязывал отцу шнурки на ботинках, на что Фабьен ворчал и отбрыкивался. «Уйди, Жоэль, – говорил он ему, – не мешай». И мальчик ушёл, а вернулся в дом только на руках Юбера. С тех пор жизнь будто покинула этот дом. Не было в нём больше ни музыки, ни яркого света. Гости тоже перестали приезжать. Никто не смеялся и не пел. Фортепиано покрылось пылью, а раньше на нём играл Жоэль. Он был способный мальчик. Был… И хоть сейчас он лежал в своей комнате, это был уже не он. В комнату сына Фабьен вошёл на подкосившихся ногах. У кровати мальчика уже сидела Ирен, а у окна стоял доктор, вбирая в шприц прозрачное лекарство. – Что случилось? – подскочил Фабьен. – Он стонал и так извивался, – сказала Ребекка; она всегда говорила быстро, когда на неё находило волнение. – Похоже на судороги, – сказал доктор. – Нужно бы сделать ещё один укол. – Бедный мой мальчик, – плакала Ирен, поглаживая сына по мокрой голове. Она покосилась на мужа. В такие моменты, когда на Жоэля, помимо всего прочего, находили приступы, она ещё больше ненавидела Фабьена. Она проклинала его каждый день, но это никак не меняло событий. Этот старый чёрт всё ещё жил. Ирен даже не мешала ему пить – она подменяла выпитые бутылки новыми, лишь бы его хватил уже инсульт. Но всё было тщетно – паразиты самые живучие на земле, и Фабьен был из их числа. Месье Лоран наклонился к сыну. – От тебя несёт, как от свиньи, – сказала Ирен. – Мальчику и так нечем дышать, откройте окна. Окна открыли, волна чистого воздуха разбавила лекарственный застоялый смог. Дыхание мальчика стало ровным. – Вот так, мой мальчик, скоро всё пройдёт, – говорила Ирен, гладя Жоэля по волосам. – Может, не надо так часто колоть? – спросила Ребекка. – Приступ может повториться, – сказал доктор, – а мы рискуем не успеть. Он всадил огромную иглу в тонкую ногу ребёнка. Лекарство постепенно исчезало из шприца, взгляд Жоэля стал опять спокойным. – Выйди уже из комнаты, Фабьен, – замахала на него Ирен, – ребёнку нужно больше свежего воздуха, а от тебя только вонь перегара. Фабьен направился к двери. На пороге стояла Ребекка, норовя заплакать. «Какая она была чудесная девочка, – думал Фабьен, – никто так не заботился о моём Жоэле, как она…» День и ночь Ребекка дежурила у кровати младшего брата, забыв о балах и других девичьих развлечениях. Фабьен обнял девочку за тонкие плечи. – Не волнуйся, милая, всё будет хорошо. – И пусть она не была ему родной дочерью, но, видит бог, он любил её не меньше Жоэля. – Я останусь здесь, папа, – сказала Ребекка. – Хорошо-хорошо, это от меня нет никакого толку… Он замолчал, посмотрел на неё, почесал щетинистый подбородок и спросил: – Ты, случайно, не слышала ничего этой ночью? – Ничего, – удивилась Ребекка, – а разве что-то произошло? – Нет-нет, милая, – отмахнулся Фабьен, спускаясь по лестнице. – Я, наверное, видел кошмар. Фабьен пил из горла́ тёплый безвкусный виски, от которого, казалось, остался только спирт. «Какое ужасное утро, – думал он. – Как же они пробрались в мой дом?..» Посмотрел на часы – без четверти девять – и откинулся на стуле. Спиртное туманило голову, опьяняло разум, а последнее, что осталось от разума, клонило в сон. Что-то ясное и невесомое унесло его в страну дремоты, где всё тихо и плавно, где он лёгок и свеж… Где только покой и небо, покой и поле, высохшее под солнцем, и он бежит по нему босыми ногами, а вдали – стога сена, много стогов, потому что там, во сне, у него всё ещё много лошадей… Вдруг что-то потянуло его вниз; под ногами чернота, поглощающая пальцы, ноги, его всего, она тянет Фабьена в зыбучую землю, засасывает вниз, и нет теперь ни лугов, ни сена, чем же кормить, если сена нет… – …А, месье Лоран? Сено, говорю, закончилось, а косить некому, да и кобыла, того гляди, помрёт… – Как помрёт? – Фабьен, проснувшись, чуть не упал со стула. – Кто помрёт? – Он приводил в порядок остатки спутанных мыслей. – Кобыла, говорю, – повторил конюх, – пристрелить бы её… – Не надо никого стрелять, – Фабьен морщился от подступавшей изжоги, – зачем стрелять, когда можно… того самого… – Схватился за голову, в висках стреляло похмелье. – Когда можно не стрелять, – с трудом закончил он мысль. – Как знаете, – вздохнул конюх, шерстя на кухне. Он часто приходил в дом – точнее, почти не выходил из него. Горничная впускала Юбера к себе, они возились в подсобке, а потом тот выходил промочить горло. Раньше Фабьен всё сказал бы этой бесстыжей морде, но сейчас ему было не до него. Он зевнул, потянулся на стуле, потёр глаза – и вскрикнул от ужаса, да так, что конюх поперхнулся водой. – Бог с вами, месье Лоран, что ж вы так орёте? – вылупился он на хозяина. – Это ты? – Фабьен встал со стула и начал пятиться к окну. – Это ты, – он рассекал коротким пальцем спёртый воздух. – Да что я-то? – не понял Юбер. – Это ты мне подбросил её – и принёс опять? На столе лежала птица со свёрнутой шеей и смотрела Фабьену в глаза. – Убери эту мерзость, – кричал тот, – убери! – И не собираюсь, – отмахнулся конюх. – Я-то тут при чём? – Так это не ты приволок её сюда? – Трясся уже не только палец, но и весь Фабьен. – Почему же не я? Я, – совершенно спокойно ответил Юбер, налив себе ещё воды из графина. – Только она, видимо, для вас… – Не понял, – свирепел Фабьен, – почему это для меня? С чего это ты взял? «Он что-то знает, – пронеслось в голове старика, – он с ними заодно, хотя нет, не может такого быть… Но откуда он знает, откуда это вообще можно знать…» – Там записка, – Юбер указал на птицу. – Где? – Месье ошалело смотрел на дохлую тушку. – Да вон же, приколота иголкой к брюху. Птица лежала под окном вашей спальни; я и подумал, что вам… – Записка? – Округлив глаза, Фабьен стал приближаться к птице. – Как же я раньше её не заметил… – Так как же её заметить, если она была под окном, вы же из дома почти не выходите… – Потому и не выхожу, – перешёл на шёпот Фабьен, – но они сами пришли ко мне. Сами пришли. Конюх знал, что этот момент наступит, – белая горячка никого не щадит. Он не удивился бы, если б узнал, что сам месье придушил эту птицу. – Что там? – Фабьен ходил кругами. – Что в этой записке? Конюх взял голыми руками птицу. Доктор поморщился. – Господи, ты хотя бы салфетку возьми…