– Значит, не избили, говоришь… – Похоже, что нет. – Понятно всё. – Что понятно? – А то, что я был прав, – сказал Фабьен. – Пьяный он, что ли? – Ты хоть запах учуял? – В этот раз я, знаете ли, не принюхивался. – Потому что от самого, как от свиньи. – Я и обидеться могу. – Под морфием он. – Вот тебе и доктор… – Гнать его надо. – А как же Жоэль? Фабьен промолчал. Жоэль был его болью, о которой он постоянно пытался забыть. Может, и пил-то лишь из-за этого… Нет, Фабьен знал, что до случая с Жоэлем он так же беспробудно пил, пил да играл – вот и вся его жизнь. Но думать, что спился он из-за любви к сыну, было как-то приятнее. Так он вроде просто пьянчуга, а этак – не просто, а от сильного горя. Вот только горем для всей семьи был он сам. До встречи с Ирен Фабьен уже проиграл два семейных имения, а при ней проиграл и это – последнее, что у них было. Если б хоть кто знал, как трудно ему было не играть, как чесалось всё внутри при виде колоды карт, как хотелось сесть за стол и раскинуть партейку… Но проигрывать было уже нечего. Ему казалось, он проиграл уже всё, даже себя самого. – Ты в карты играешь, Юбер? – Не божеское это дело, месье. – Тьфу на тебя, ты-то куда? – А куда я? – удивился конюх. – Ты же пьёшь, как скотина! А в карты играть греха боишься? – Так разве я пьянею? И правда, Юбер никогда не пьянел. – Это почему грехом считается, – продолжил конюх, – потому что человек рассудок теряет, и черти могут его забрать… – Да какому чёрту ты нужен? – А я не пьянею, значит, и рассудок мой при мне, то бишь и не грешу. Фабьен закатил глаза – и тут же подпрыгнул на месте. Повозка остановилась, лошадь отказывалась идти. – Чего стоим? – крикнул Фабьен. – Почём мне знать… – Так тресни её хорошенько – может, вспомнит куда идти. – Не буду я животину бить. – Сейчас я сам тебя побью! Фабьен высунулся из повозки. Никого, кроме них, на дороге не было. – Слышите? – спросил Юбер. – Кого? – Фабьен втянул голову обратно. – Едет кто-то… – Разворачивайся, Юбер, домой давай, домой! – закричал на него Фабьен. Сердце его забилось, ноги похолодели. – Куда же я развернусь, лошадь встала как вкопанная… – Да что же, мы так и будем тут сидеть? – Подождите, сейчас мимо проедут, и наша пойдёт. – Да кто здесь когда проезжал, болван! Дорога ведь только до нашего дома… – А вы не ждёте кого? – Кого мне ждать, идиот! Разворачивай, говорю, эту дуру. Юбер потянул за поводья, слегка хлопнул кобылу по тощему бедру, но она и не думала двигаться с места. Фабьен решил притаиться в кустах. Но только он выкорчевал себя из повозки, как из леса показалась другая повозка, запряжённая двумя лошадьми. – Вот это лошади, – вздохнул Юбер, – нам бы таких, да, месье? Месье Лоран… Вы где? – Конюх оглядывался по сторонам. Фабьен Лоран, подтягивая штаны и запинаясь о свои же ноги, бежал в сторону высоких кустов. – Вот чешет, – засмеялся Юбер. – Стой! – из подъезжающей брички раздался выстрел. Кучер, высокий и грузный, спрыгнул на землю и помчался за Фабьеном. Юбер и сделать ничего не успел – у этого громилы один шаг за два. Только он слез с повозки, как хозяина уже повалили. – Не рыпайся! – сказал другой голос. Из брички вышел низкорослый господин в шляпе и длинном пальто, с прокуренным голосом, как у ста моряков. – Будешь рыпаться, – он нацелился на Юбера, – и тебя пристрелю. А ну-ка, ложись на землю мордой вниз! Давай-давай, шевелись… Никто не смел так разговаривать с Юбером. Он оскалил местами сгнившие зубы и пошёл на прокуренного коротышку. – Стрелять буду! – только и успел крикнуть тот, как кулак Юбера прилетел ему в лицо. Фабьен так и лежал на земле, придавленный коленом громилы, и тихо, протяжно стонал. 22 глава Отец Франсуа Ланге не спал уже третью неделю. В его почтеннейшем возрасте это было сродни самоубийству, чего он никак не хотел и пока не мог себе позволить. Но и приказать себе спать он тоже не мог. Под утро Ланге еле волочил уставшие ноги по длинному коридору старого храма – от кельи до выхода было без малого триста шагов. Когда-то эти стены были наполнены светом – его пропускали высокие окна в розовидных цветных витражах. Теперь не было ни витражей, ни окон; всё заколотили, почти ничего не осталось. Грешно было так думать, но, казалось, Господь давно покинул это место. – Прости меня, Господи, – священник перекрестился, понимая, что недолго ему осталось и что за это «недолго» ещё многое надо успеть. Храм стоял на осевшей горе; раньше она возвышалась над лесом, а сейчас будто стала вровень с ним. Отец Ланге вышел на воздух, вдохнул глубоко, насколько могли позволить его неподвижные лёгкие, и выдохнул так же протяжно. Осень подбиралась медленным шагом к порогу опустевшего божьего дома, и лес ещё больше поредел. Говорили, когда-то он был густым, беспросветным, но потом… «На всё воля Божья…» Вздохнув, святой отец пошёл к калитке посмотреть, не принёс ли кого чёрт. Вчера опять приходили те люди; теперь они навещали их раз в неделю, чем очень пугали и его, и Марию. Девушка жила в стенах этого храма с младенчества; мать её с трудом разрешилась и сразу же отдала душу Господу, мир праху её, а Франсуа Ланге воспитал малышку. Откуда пришла эта женщина, священник не знал – он лишь успел благословить её и ребёнка. Прошло с тех пор почти двадцать лет. Земля эта для малышки стала домом, как и стены храма, как и небольшие кельи в этих стенах, где спала Мария. Уезжать в город она не хотела; так и жила здесь, помогая пришлым, заблудшим людям, – кто-то нет-нет да и приходил. Франсуа Ланге отпускал им грехи, благословляя после исповеди, и отправлял с чистым сердцем навстречу новым согрешениям. Он знал, что люди приходят к нему, когда уже не могут простить себя сами, а надо бы приходить каждый день. Но разве для того есть время? Времени сейчас ни у кого нет. Он прошуршал дальше, волоча неподъёмные ноги, которые, казалось, ещё спали и никак не хотели идти. Возле калитки сидела Мария; когда бы ни встал отец Ланге, она уже не спала. Сегодня девушка была весела необычно. Её розовые щёки ещё больше отдавали румянцем, глаза сияли синевой – прекрасное дитя, с каждым днём она становилась ещё прекраснее. – Благословите, святой отец, – она поцеловала его руку. – Благослови тебя Бог, дочь моя, – он перекрестил её. Мария подняла глаза и с улыбкой посмотрела на падре. Утреннее солнце белым ореолом сияло над её пушистыми локонами, будто сам Господь озарял её своим светом. – Я сегодня ничего не слышал, или мне показалось?.. – спросил Франсуа Ланге.