– Не показалось, отец, – Мария улыбалась, – ночью всё было спокойно. – Он ещё спит? – Да, и вчера ночью спал, и два дня назад. – Бог услышал наши молитвы. – Я каждый день молюсь за него, святой отец. – Молись, дочка, молись. Да услышит Он каждого, кто просит, но скорее тех, кто просит не за себя. – Беспокойная у него душа… – С чего это ты решила? – Ланге сел рядом и взял Марию за руку. – Душа у него спокойна, потому как чиста; ничего не мучает его, ни греха в нём нет, ни сожалений. Беспокойный разум его – это другое… – И ничего нельзя с этим поделать? – На всё воля Божья. – Что же будет с Жоэлем, когда… – Она закусила губу и попыталась не плакать, но это у неё получалось плохо. – Не думай, Мария, всему своё время. Мария не могла об этом не думать. Чем бы она ни занималась, что бы ни делала, в голову ей лезли только плохие мысли. Она молилась, молилась, но ничего не помогало. Страх поселился в ней злобным червём и каждый день поедал изнутри. На ней были отец и Жоэль, и пусть парнишка был немногим старше её, забот о нём было, как о ребенке. Сегодня ночью Жоэль хорошо спал, как и последние ночи. Обычно он часто ходил по покоям, сносил всю дворовую утварь, что-то бессвязно мычал, будил и её и падре. Сказать, что его беспокоит, он тоже не мог – Бог лишил его речи. На всё воля Господа, говорил на то падре. И за что она ему такая воля, думала тогда Мария, но не решилась сказать. Парень был весь в себе – вот смотрит на тебя, а кажется, будто сквозь смотрит… Марию тогда пробирало от дрожи, но виду она не подавала. Пыталась растормошить его, но тоже впустую. «Не слышит он тебя, дочка, – говорил ей святой отец, – не беспокой мальчишку». Странный был парень этот Жоэль, вроде не слеп, а не видит… И что с ним теперь будет, что станет с ними со всеми? Никому до них нет дела. – Когда они снова придут? – спросила Мария, хоть и сама не хотела того знать. – Да кто ж их разберёт, – ответил падре. – И ничего нельзя сделать? – А что тут сделаешь… Что должно случиться, то случится. Отец Ланге посмотрел на солнце и тяжело вздохнул. Раньше, когда он был моложе, каждый рассвет встречал колокольным звоном; сейчас же взобраться на башню ему было не по силам. – Ой, – Мария подпрыгнула на скамейке, – время-то уже! Она побежала к башне, открыла тяжёлую дверь и стремглав, перепрыгивая витиеватые ступени, помчалась наверх. Добравшись до колокольни, встала под самый колокол и ударила в него. Бронзовый звон разлетелся по всей округе. Казалось, ему вторили птицы, им звенело небо, от края до края, от леса и до самого горизонта; тепло становилось повсюду, тепло становилось в душе. Марии думалось, что, пока звонит колокол, ничто им не страшно, никто не посмеет нарушить их покой. Она била в колокол и смотрела на святого отца; тот улыбался ей своей редкой улыбкой, пожелтевшими от старости зубами, морщинами, усыпавшими всё лицо, и будто они оба забыли, что всему скоро придёт конец. Из дверей церкви показалась робкая тень. Жоэль проснулся, поняла Мария. Парнишка тихо подошёл к скамье и сел возле падре. Всё сжалось внутри неё: они ещё не решили, как ему сказать, и поймёт ли он что-либо вообще. «Разве возможно ему переехать, – не могла унять тревожные мысли Мария, – он же здесь ко всему привык…» Жоэль был пришлый мальчик; когда-то пятнадцать лет назад его привели к дверям церкви. Франсуа Ланге и подумать не мог, что его тогда оставили навсегда. Тот, кто оставил, обещал вернуться, сказал, что ребёнка зовут Жоэль, – и всё, больше не знали о нём ничего. Он ни с кем не говорил, ни на кого не смотрел, скудно ел и плохо спал. Однажды Ланге заметил, как Жоэль читает; он и подумать не мог, что мальчишка может читать. Раз в месяц падре отправлялся в город, чтобы купить ребёнку новых книг. Жоэль слушал колокол и вдруг схватился за голову, а как тот закончил свой звон, нервно заёрзал на месте. – Что такое, Жоэль? – спросил Ланге, зная, что ему не ответят. За все эти годы он так и не узнал, кем были его родители и почему им пришлось оставить парнишку. Жоэль теребил рюши своей рубашки и так же нервно оглядывался по сторонам. Падре отдал парню свои чётки, тот начал пересчитывать бусины. Сам же Ланге пошёл к лесу. – Куда вы, падре? – окликнула старика Мария, выйдя из колокольни. – Едут, – сказал священник и закрыл калитку с другой стороны. – Нет, я с вами, отец, – вскрикнула Мария. Жоэль очнулся от пересчёта, вздрогнул и начал стонать. – Не пугай его, – тихо сказал священник, – от тебя там никакого толку. – Но если они что-то сделают с вами… – Не волнуйся, дочка; хотели бы сделать, давно сделали бы. Мария осталась с Жоэлем; она перебирала его же пальцами старые чётки, шепча молитву, успокаивая его и себя. Франсуа Ланге спускался по склону уверенно и твёрдо, несмотря на боль в ногах. Навстречу ему шли двое: один коренастый и низкий, другой высокий и грузный. – Как здоровье, святой отец? – спросил первый. – Не жалуюсь… – Ланге задыхался. – Зачем пожаловали? – Грехи замолить, – заржал другой. – Это похвально, – падре улыбнулся. – Ну, довольно в игры играть, – сказал первый. – Мне это уже надоело. У меня есть решение суда, – он тряс чёрной папкой. – Я предлагал вам ознакомиться, но вы отказались. Франсуа Ланге молчал. – Если вы не покинете церковь, мы сровняем это место с землёй, с вами или без вас. Это моя земля, понятно вам? – Земля эта Божья… – начал отец. – Передай своему богу, что я её у него купил. Первый заржал лающим смехом. Его подхватил второй. – А тебе не смешно, отец? – Он хлопнул священника по спине и ещё громче заржал. Отец Ланге пошатнулся; земля накренилась под ногами, деревья будто устремились ввысь, закрывая и небо, и солнце. В голове помутилось, падре отступил назад, поскользнулся на влажной осенней земле и осел. Торопливыми призраками уходили вдаль эти двое, сливаясь с лесом и исчезая в нём. 23 глава – Так мы договорились или нет? На меня смотрело дуло пистолета. Оно слегка дрожало, или это я дрожал… Кстати, кто я? – Не слышу ответа. – Голос низкий, прокуренный, как и сам человек. – Ты что, разом оглох? Он заржал, они оба заржали – был ещё кто-то в темноте, я не видел кто. – От меня не убежишь, – протянул он. – Тем более ты. – И оплевал меня своим смехом. – Твой кучер порядком обнаглел, Фабьен. Видишь? – Указал на рассечённую бровь, из которой выходила засохшая струйка крови. – Ну ничего, мы его усмирили, теперь не скоро очнётся… Он надавил мне на висок. Фабьен весь дрожал. Я сидел на чём-то холодном, да, я сидел на земле, холод пробирался и под одежду, и под дряхлую кожу Фабьена. Я поднял глаза – беззвёздное небо, такое же тёмное, как и всё вокруг, как весь этот… лес. Я в том же лесу. Всё те же деревья, но уже чуть реже, да и зарослей почти нет. Только что-то непонятное торчит из земли, какие-то странные пни… – Удивительно, не правда ли, – продолжил тот, кто держал меня на мушке, – что такую большую кучу дерьма, как ты, может убить одна маленькая пуля? Я думал, на тебя нужна охотничья дробь, но жаль тратить её на такую старую рухлядь. – И он заржал опять. Его прокуренный гогот разлетался по лесу, бился о стволы деревьев и о белые, торчащие из земли… Что это?.. – Ты думаешь, я не способен убить тебя, Фабьен? Такие идиоты, как ты, не думают, с кем садятся за карточный стол, – им всё равно, они думают, это игра. А потом проигрывают всё: деньги, женщин, свою жизнь… Или ты думал, это всё шутки, старый осёл? Я замотал головой, хотел что-то сказать, но понял, что не могу пошевелить языком, во рту было что-то… Что-то… я посмотрел вниз: на одной ноге нет ни чулка, ни ботинка. Во рту был чулок Фабьена. Мокрый вонючий чулок. А я сидел привязанный к дереву; руки, вывернутые за ствол, нестерпимо болели. Меня начало тошнить. Рвотные позывы поднимались всё выше и вот уже достигли гортани. – Эй-эй, не наблюй тут на меня, жалкий старикашка… Тот, кто с пистолетом, вытащил чулок из моего рта; я не успел вздохнуть, как он тут же сунул мне в рот пистолет. – Я назначил тебе встречу, Фабьен! Дуло упёрлось мне в нёбо. Отличное положение, чтобы вышибить Фабьену мозги. Интересно, если я умру, всё начнётся сначала?