– Надеюсь, у вас всё будет хорошо, – сказала директриса. – И мы надеемся, – доктор Бёрк пожал ей руку. Они медленно шли по коридору к выходу. На верхних этажах уже были слышны детские голоса. Элен смотрела на мальчика и не понимала, откуда в ней взялось столько нежности к этому незнакомому ребёнку. Всё дело в жалости, поняла она. Андре Бёрк опередил их и уже стоял у выхода, придерживая тяжёлую дверь. В его мозгу уже сменялись расчёты и план предстоящего лечения. Для начала нужно будет взять анализы, думал он, обследовать ребёнка по всем пунктам – на это уйдёт без малого две недели, – а потом уже можно приступать к работе. По его расчётам, результат можно будет ждать уже через три месяца, если всё пойдёт по плану; а если нет… Он посмотрел на мальчика – нет, никаких «если» быть не может. Элен осторожно переступила порог детского дома, пропустив вперёд ребёнка и бережно поддерживая его за руку. – Какой он чудесный, – чуть не плача, сказала она Андре, когда поравнялась с ним. Доктор Бёрк никогда не разбирался в детях, никогда не замечал их чудесности, но согласился – на всякий случай. 25 глава Землю эту продали месяц назад. Отец Ланге ездил в правление, в город, но вернулся оттуда ни с чем. Ничего не нашёл – ни концов, ни людей. Люди сами его нашли, потом. Приехали, предупредили, попросили уйти. Франсуа Ланге не двигался с места. Да и куда ему было? Не ваша это, говорят, собственность, а где его? У него и нет ничего; как пришёл в этот храм, так и остался здесь. Третий день он не вставал с кровати – после приезда тех двоих стало плохо с сердцем. Мария тогда прибежала к нему и еле доволокла до кельи. Она хоть и взрослая уже, но девчонка девчонкой, ручки тоненькие и ножки такие же, а Франсуа Ланге совсем не маленький человек. Говорят, старость приземляет, вроде как уменьшаются люди; падре со временем, может быть, и ссутулился, но меньше от этого не стал. – Ты как же дотащила меня, Мария? – спросил он, как пришёл в себя. – С Жоэлем на пару, – она улыбнулась. – Мы вас до кровати довели, а он вам потом чётки в руку вложил и ещё долго рядом стоял, бормотал что-то. Падре опять уходил в сон. Каждый раз, когда дремота настигала его, он молился, чтобы проснуться, а тут и слова не успел сказать. Душная, неподъёмная усталость поглотила его, опуская на самое дно своих тенистых покоев. Неспокойный был у него сон; то и дело он ворочался в постели, будто предчувствовал что. Проснулся от странного шума. Через сон сначала подумал, что ему показалось. Мало ли что послышится на старости лет – и слух уже не тот, и разум, и приходит на ум разное, нехорошее, тёмное… Часто такое с ним случалось: вроде сидит в тишине, а будто есть в ней кто. То ли шуршит, то ли ползёт. Не тронуться бы умом на старости лет, думал он. Вот оно, Божье проклятие… Каждый раз Ланге молил Господа, чтобы Он пощадил его, не очернил светлый ум, не лишил его ясности. Вроде всё стихло, прислушался падре; только мелкий дождь накрапывал за окном, да листья шумели. «Пора бы убрать во дворе, – думал он, уходя в тягучую дремоту, – сгрести все листья в кучу… Достанем завтра из сарая грабли…» На улице заржала лошадь. Одна она у них была, да и то неспокойная, никогда не спала по ночам. Бог её знает, что ей было нужно. «Вот ведь неугомонная, – думал падре, – и чего ей не спится…» Он закрыл глаза, усмиряя как мог ломоту в старом теле, вздохнул глубоко, и только провалился в сон, как что-то грохнуло в дальней келье. «Опять, наверное, Жоэль встал…» Вздохнув, отец Ланге перевернулся на бок. Обычно мальчик ходил по всем комнатам, пока они с Марией не догоняли его, – тогда уж нужно было быть поосторожней, не разбудить, не испугать, пусть он себе бормочет; каждый блаженный сам разумеет, как ему лучше, сам себя успокоит… Так они его и доводили до постели – падре по одну руку, Мария по другую. Глаза у Жоэля были стеклянные, отрешённые, у всех бродящих во сне такие глаза. Да вот только и в жизни они были такими же… Приезжала к ним как-то женщина, представилась доктором. Невысокого роста, взгляд потухший, несчастный. Не раз приезжала, не для них, для себя, помолиться. Что-то тяжёлое было у неё на душе, Ланге всегда это видел. Вроде улыбается человек, а будто тяжесть какую несёт. К тому же немного он знал верующих докторов, обычно они отдельно от Бога. Смотрела женщина на парнишку, расспрашивала, пыталась разговорить. Ланге ей объяснял, что неразговорчивый тот, немой. А женщина всё за своё. Вы же, говорит, не знаете, какая это немота, врождённая или приобретённая. Ланге и правда не знал. – Да разве дело только в немоте, – не веря, что того не видит доктор, переспросил тогда он. – Не только, – соглашалась она, – но причина одна. – Может, и одна, – вздыхал падре, – да разве теперь разберёшь? А женщина возьми и спроси: когда, говорит, его привели? Ланге сказал, что четыре года назад. И лишь потом осознал, что о том, что мальчишка пришлый, никто этой женщине не говорил. Откуда ей было знать? Мог же Жоэль и сам набрести на их церковь, а мог и родиться здесь, как та же Мария… Нет, так и спросила она: когда привели. Ещё с полчаса смотрела тогда на Жоэля, потом вздохнула и ушла. Так с тех пор и не появлялась. Шум в келье затих, а шагов в коридоре всё не было слышно. «Так довела Мария парнишку до постели или нет?» – не понял Ланге и только собрался подняться, как тишину разорвал резкий крик Марии. Падре вскочил, попытался подняться с кровати, но ноги его, больные и затёкшие, отнялись, не почувствовав пола, и подкосились. Он так и рухнул на колени; что-то в нём хрустнуло, где-то защемило, острая боль победила его, уложив плашмя на холодный пол кельи. Мария опять закричала. Ланге собрал последние силы и пополз к двери. Бессильно волоча своё длинное тело по ковру, загребая его руками, он пытался сдвинуться с места. Сколько полз до двери, не помнил, только вот у самого порога услышал, как кричит Жоэль. Мария отбивалась от незнакомца. Огромный бородатый мужик зажал ей рот мёртвой хваткой: она пыталась вырваться, но не могла. Слишком неравны были силы. – А ты хорошенькая, – дышал он у неё над ухом. Мария замерла от страха. Ни пошевелиться, ни вздохнуть. – Твой старик слишком долго выёживался, – говорил он, нюхая её волосы, – а мой хозяин не привык долго ждать. Или вы уберётесь отсюда по-хорошему, или вас раздавят, как клопов! Мария попыталась пошевелиться, но мужик только крепче прижал её к себе. – Не рыпайся, девочка, – он дышал подобно зверю, – а то я за себя не ручаюсь. Пальцы его, твёрдые и грубые, сжали до боли ее рёбра, Мария вскрикнула, но под его огромной мозолистой рукой, что вместе с ртом зажала ей пол-лица, мало что было слышно. – Ух ты, какая, – хрипел он, – вы, монашки, все такие горячие? Или это только мне повезло? – Он засмеялся. У Марии горели щёки, дрожали ноги, она вся дрожала. Мужик начал задирать ей сорочку, но плотная ткань до самого пола никак не поддавалась ему. В темноте блеснуло что-то металлическое. Он подставил нож к её шее. – Я возьму тебя сейчас, – задыхался он, – а потом приду ещё. Ты же никому не скажешь, верно? Хорошая девочка… – Он уткнулся носом в её волосы и стал жадно дышать. – Тебе всё равно никто не поверит. Клинок опустился от шеи к груди, зацепил ворот сорочки, оттянул его вверх и разрезал по всей длине; потом, зацепив рукава, разрезал и их. Тряпьё затрещало и спало на пол к дрожащим ступням Марии. Она в одних лишь панталонах стояла посреди своей кельи и только молилась о том, чтобы поскорее умереть. Мужик развернул её к себе и впился вонючим ртом в её дрожащие губы. Мария услышала шаги – это падре шёл к ним; сейчас он умрёт от инфаркта, он ничего не сможет сделать, и это убьёт его. Что будет с ними? Мария уже не чувствовала, как грубые руки ходили по её холодному телу, как сжимали всё, что можно было сжать, – она думала не о себе. – Ложись! – рявкнул мужик и бросил её на кровать. Она вскрикнула и ударилась затылком об стену, а он начал расстёгивать брюки. Вдруг тёмная высокая тень выросла над его головой, вскрикнула и чем-то тяжёлым ударила по нему. Тень кричала и била, кричала и била. – Жоэль, не надо! – вскочила Мария. – Убьёшь! Но парень не слышал её; он кричал и бил, измесив всё лицо негодяя огромной глиняной вазой. На полу, в луже крови лежали бездыханное тело и осколки разбитой вазы. Мария, прикрывшись одеялом, прижимала к себе Жоэля и с ужасом смотрела на кровавую плоть. В дверях кельи, пошатываясь и держась за косяк, еле стоял падре. – Тронул? – спросил он, посмотрев на Марию. – Не успел, – сказала она и покраснела. – Ну ничего, дочка, ничего… Взгляд Жоэля опять стал стеклянным и отрешённым. Марии показалось, он всё забыл. Так даже лучше, решила она. – Забудь всё, забудь, – шептала Мария, целуя его в макушку, – ни к чему это помнить. 26 глава Нет, только не это… На меня смотрели зелёные глаза и длинные, почти до самых бровей, ресницы. Брови же уходили вверх, куда-то под белые кудри. В затылке что-то болело и жутко чесалось. Что это, чёрт возьми? Я достал из головы шпильку, одну и вторую. Волосы мадам Лоран освободились от этих спиц и упали мне на плечи. Этот Норах не просто играл со мной, он, наверное, уже умирал со смеха. – Неправда. Я обернулся. – Вы сегодня на редкость милы, – сказал он. – Разве это не лучше, чем быть Фабьеном? Будете затягивать корсет – не перестарайтесь, мадам Лоран уже не так молода. – Не собираюсь я ничего застёгивать! – Так и будете ходить? В неглиже? Боюсь, вас раскусят. – Мне плевать! – Я бы не стал так говорить. Вы потратили слишком много времени и почти ничего не узнали. Зачем вы отправили бедного доктора к церкви? Из-за вас он пролежал почти два часа на холодной земле. А если б он умер? – То ничего не изменилось бы, я прав? – Не совсем, изменилось бы многое. Хотя бы то, что вы проиграли бы. И не дошли.