Не очень получилось. Я достал блокнот: – Когда вы обнаружили ее исчезновение? Вздох волной прошел по его телу. – Пару недель мы спали в разных комнатах. Ей было очень жарко, из-за ребенка, хотелось раскинуться на кровати. Часа в три ночи я пошел пописать, у нее в комнате еще горел свет. Иногда она прямо с книгой в руках засыпает, я пошел к ней свет выключить, а ее уже не было. – Он закачался вперед-назад, кровать заскрипела. – Я все обыскал. Ходил по комнатам, свет везде включил. Выбежал на улицу, стал ее звать. О господи… – Значит, в последний раз вы ее видели… – Я принес ей чай с ромашкой в одиннадцать, перед тем как лечь спать. – Он схватил край покрывала, обернул его вокруг пальцев. Элис, сморщившись, посмотрела на меня, потом снова на него: – Кристофер, я понимаю, что это трудно, но если вы все время будете фокусироваться на том, что произошло, это съест вас. – А что, если вы не сможете ее найти? – Мы найдем ее. Но мне нужно, чтобы вы поняли, – из-за того, что в прошлый раз ее изнасиловали и вспороли ей живот, нет причин… Что случилось? Он напрягся. Выпрямился: – Изнасиловали? Элис кивнула: – Когда ее похитили. – Ее не насиловали! Кто это сказал? Элис кивнула, продолжая держать руку на его плече: – Многие жертвы насилия не говорят об этом своим партнерам. Иногда они чувствуют себя виноватыми, хотя в этом нет их вины, это… – Она бы сказала мне. – Он снова наклонился вперед. – Между нами нет никаких секретов. И никогда не было. * * * Толпа журналистов в зеркале заднего вида расплылась, а потом совсем исчезла, когда мы свернули на Кэмберн-Вью-авеню. Грохотавшая по радио старая песня «Фу Файтерс» закончилась, и в салоне раздалось пиканье. – Сейчас девять часов, вы слушаете радио «Каслвейв FM». В эфире новости. У нас в студии доктор Фредерик Дочерти. Доктор Дочерти… Выключил радио. Элис провела руками по рулю: – Может быть, он не насиловал ее восемь лет назад? – Почему это он ее не насиловал? Он же насиловал Рут Лафлин. Элис вывела машину на главную дорогу, ведшую в Каузкиллин: – А может быть, он не насиловал ее до тех пор, пока не вколол снотворное? – А может быть, у него не встал? Или у него не было времени? Или она просто не сказала Кристоферу? Неуместное чувство вины, ты так, кажется, сказала. Или… В кармане зазвонил мобильник, не мой официальный, а другой, одноразовый. Достал. Нажал на кнопку: – Да? Из трубки захрипел голос Раскольника Макфи: – Ты нашел мою малышку? – Ищем. – Тик-так, Хендерсон. Тик-так. Твой жирный друг плохо выглядит. – Ему нужен врач. – А мне нужна моя дочь. Помнишь, каково это? Когда знаешь, что какой-то ублюдок ее похитил? Мимо пронеслись дома и магазины, потом Элис свернула на указателе с надписью «ГОРОДСКОЙ СТАДИОН». Над домами возвышался шпиль Первой национальной кельтской церкви. По лобовому стеклу растеклась дождевая капля. – Ты меня слышишь, Хендерсон? – Мы действуем так быстро, как только можем, понятно? Как только что-нибудь узнаем, я тебе позвоню. – У твоего жирного друга остался один глаз, значит, и два уха ему не нужны, так ведь? Почему бы не отправить тебе одно ухо по почте? – Мы… – Я закрыл глаза и прислонился лбом к окну. Дорожная вибрация проникла мне под череп. – Я все помню. Мы делаем все, что в наших силах. Так быстро, как только можем. Мы найдем ее. – Ты все понял. 45 Чуть дальше вниз по улице, напротив дома, где жила Рут Лафлин, стояла одинокая патрульная машина, ее синие с белым сигнальные огни вертелись, и попадавшие в их свет дождевые капли превращались в сапфиры и бриллианты. По идее, напротив этого места должна была клубиться толпа журналистов, но пока там никого не было, если не считать одинокого фотографа из какого-то местного листка. Вообще-то Лора всегда была популярной. Большинство людей не могли даже имен вспомнить двух других выживших, не говоря уже о четырех других женщинах, погибших восемь лет назад. Я отошел от окна спальни. Матрас почти наполовину сполз с двуспальной кровати. У стоявшей рядом с дверью тумбочки выдвинуты все ящики. Двери платяного шкафа раскрыты настежь, вещей внутри нет. Юбки, кофты и брюки разбросаны по полу вместе с носками и трусами. Рамки висевших на стенах фотографий перекошены, стекла в трещинах. Элис присела на краешек кровати, сплела пальцы рук, ее нитриловые перчатки скрипнули. – Он убьет Дэвида, как ты думаешь? – Кажется, по комнате кто-то с бейсбольной битой прошелся. Я наклонился, поднял с пола плюшевого медведя. Он был совсем древний, серый, меха на нем почти не осталось, грудь вся в заплатках, как у монстра Франкенштейна. Посадил его на комод, прислонил спиной к стене, чтобы на пол не свалился. В дверь просунул голову констебль в униформе. Большие уши, кривой нос, волосы подстрижены так коротко, что их почти не видно на голове. – Спустился к соседу снизу. Старый пердун, глухой как бревно, ничего подозрительного не слышал. – Почему отпечатки пальцев не сняли? Поднял плечи почти к самым ушам: – Все криминалисты заняты в доме Лоры Страхан. Придется ждать, пока они там все закончат. Сокращение штатов и все такое. Элис встала: – Потрошитель приходит в дом Лоры Страхан, и она уходит с ним, даже не захныкав. Почему здесь не так? Почему повсюду следы борьбы? Пол в прихожей был завален плащами и куртками. Я, стараясь не наступать на них, прошел в гостиную. Оба кресла опрокинуты. Тот, кто похитил Рут, вырвал подушки из дивана, через прорези в коричневом вельвете торчала набивка. Трехсекционный электрокамин разбит, перед окном на полу валялся телевизор, экраном вниз. – А что, если Рут узнала его? – Я пошевелил носком ботинка разбитое стекло из фотографической рамки. – Она бы не пошла с ним без сопротивления. Особенно после того, что он с ней сделал. Из квартиры под нами заревел хеви-метал. Не удивительно, что меломан снизу совсем глухой. Я медленно повернулся на триста шестьдесят. Хмуро взглянул на развороченный сервант – перед ним на полу валялись разбитые тарелки и листы бумаги.