— Есть третий вариант, — сорвалось у Буданцева с языка, хотя ему было интересно, о чем еще поведает Жирносек. Пока его слова больше походили на критику собственного же дела. — Какой же? — с интересом глянул доктор на журналиста. — Закон Эйнштейна о невозможности превышения скорости света имеет универсальный, абсолютный характер. — У Эйнштейна есть такой закон? — Или постулат. Мне трудно сказать, я лирик, а не физик. Но легко представить такую ситуацию. До ближайшей к нам звезды четыре года полета со скоростью света. Чтобы обследовать хотя бы десяток солнечных систем, потребуется минимум столетие. Можно, конечно, абстрактно рассуждать о звездных странниках, но в реальности любое разумное существо вряд ли захочет навсегда покинуть родную планету и обречь себя на жизнь в маленьком коллективе ради сомнительных перспектив освоения новых космических земель. — А как тогда бороться с переселением? Любая планета не резиновая. — Как говаривал старина Маркс, потребность движет общество сильнее десятка университетов. Если окончательно припрет, найдутся другие способы решения проблемы. А основывать колонию на расстоянии десятков, если не сотен световых лет от родной планеты — дело гиблое. Сообщение будет происходить от случая к случаю. Маленькое поселение, оторванное от своего корня, неизбежно деградирует. То есть ползучее распространение одной из цивилизаций, которое бы привело к контакту с нами, я полностью исключаю. — Интересная мысль, мне такое не приходило в голову. Тем более, шансы человека вернуться к нормальной насыщенной жизни после заморозки существенно повышаются. Я бы расценил их, как пятьдесят на пятьдесят. Согласитесь, когда уже стоишь одной ногой в могиле, за такое можно заплатить цену, гораздо большую запрашиваемой нами. — Боюсь, люди расценивают эти шансы куда ниже, иначе бы очередь к вам тянулась через всю Москву. — Большинство наших клиентов — лежачие больные. — Неужели среди них совсем нет людей, сохранивших активность? — притворно удивился Буданцев. — Исключения есть везде, и у нас тоже. Я бы мог рассказать вам много интересного, но обязан хранить врачебную тайну. — Врачебная тайна — дело святое, — согласился журналист и как бы между делом задал один из главных своих вопросов. — Новое дело всегда требует больших первоначальных вложений, а у отечественных медиков зарплаты, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Вам кто-то оказал финансовую помощь или вы брали ссуду в банке? Буданцев заметил, как нервно дернулся Жирносек. Глава «Новой жизни» не ждал такого вопроса. Его фирма была ничтожно малой по сравнению с гигантами отечественного бизнеса, поэтому остальные журналисты обходили стороной эту тему. Даже если бывший врач украл пару десятков тысяч долларов, кого это удивит на фоне расхищенных миллиардов? Богдану Ильичу потребовалось около минуты, чтобы взять себя в руки и с показным безразличием сообщить: — Вообще-то я одно время работал в частной клинике, там поднакопил немного деньжат, остальное занял по друзьям и знакомым. — Ваши друзья знали о сути вашего проекта? Снова последовала заминка, а потом обтекаемый ответ: — Только некоторые. Сами понимаете, большинство людей побоялись бы вкладываться в такой… э-э-э-кстравагантный бизнес. Очередной контрольный вопрос смутил Жирносека еще больше. — Вы сами определяете политику «Новой жизни». Интересно, каково соотношение бедных и состоятельных клиентов, особенно с учетом того, что вам еще отдавать долги? В идеале хотелось бы увидеть весь список замороженных. Он же пока не слишком велик. Жирносек нервно потянулся рукой ко лбу, словно собираясь перекреститься, но ему снова пришла в голову спасительная мысль насчет врачебной тайны, которой он и отговорился. — Хотя бы назовите примерное соотношение, — продолжал настаивать Буданцев. Но тут зазвонил телефон. Он звонил и раньше, и Жирносек неизменно отвечал, что он занят. Теперь же Богдан Ильич посмотрел на журналиста и виновато развел руки в стороны: — Извините, срочное дело. Я должен уехать. Глава 29 — Что за чушь! — Виктор Игнатьевич с брезгливой гримасой взял рекламный проспект «Новой жизни», загадочным образом затесавшийся среди его корреспонденции. — Дорогой, у тебя все в порядке? — на пороге возникла Эвелина, случайно проходившая мимо рабочего кабинета мужа. — Откуда взялась эта макулатура? — продолжал недоумевать лесопромышленник. — Какая? — А вот, посмотри, какие-то аферисты придумали миллионный способ выкачивания денег у наивных людей. Я прочел всего один абзац, но меня уже тошнит. — А, реклама, — Эвелина взяла проспект. — Тогда ты напрасно удивляешься тому, что она попала в твои бумаги. Реклама сейчас везде. Ты ее гонишь в дверь, а она лезет в окно. Посмотри, вдруг еще прокламации затесались. Каких-нибудь памперсов или собачьих антиблошиных ошейников. — Если и затесались, я их просто выкину без сожаления. А ты у меня умница, правильно относишься к жизни. Глупо тратить нервы на всякую ерунду, ее надо просто игнорировать. — Конечно, иначе совсем изведешься. Когда ты закричал, я подумала, что у тебя возникли серьезные проблемы. А здесь совершенный пустяк, — Эвелина взяла рекламку и вышла из кабинета. У себя в комнате она понадежней запрятала проспект, который сама же подсунула мужу. Теперь на нем есть отпечатки пальцев Виктора Игнатьевича — еще одно доказательство того, что ее муж всерьез задумался о заморозке. Такого рода косвенных свидетельств Эвелина собрала достаточное количество и теперь занялась осуществлением главного плана. Буквально через день лесопромышленник вновь почувствовал вялость, апатию, ломоту, усталость от малейшего физического напряжения. Опять отказывали почки, и все токсические вещества, образующиеся в процессе обмена, не выводились наружу, а оставались в организме. Развивалось острое отравление. К нему добавилась моральная опустошенность. Виктор Игнатьевич впал в прострацию. На ближайшее будущее он наметил грандиозные планы, которые в перспективе удвоили бы обороты его компании. Неужели придется о них забыть? Да и в личной жизни намечались проблемы. Молодая красавица-жена пока всячески его поддерживает, воодушевляет добрым словом. Но даже у ангела есть предел терпению. Когда у больничной койки проводишь куда больше времени, чем в супружеской постели, невольно задашься вопросом: а нужен ли мне такой муж? Насчет жены Виктор Игнатьевич был прав, заблуждаясь только в одном. Он явно переоценивал свои мужские достоинства, Эвелина только имитировала бурные чувства, занимаясь с ним сексом. Женщина позвонила лечащему врачу, лесопромышленника забрала «скорая». Эвелина поехала вместе с мужем, дождалась, когда врач освободится, и затеяла с ним откровенный разговор. Неделей ранее Эвелина проверила доктора на вшивость, слила ему информацию личного характера. Если бы врач проговорился о ней мужу, тот бы обязательно в мягкой форме укорил супругу. Но Виктор Игнатьевич молчал, следовательно, доктор был надежным человеком. — Понимаете, Михаил Аркадьевич, — сказала Эльвира тоном человека, озабоченного серьезнейшим вопросом. — У моего мужа наступила депрессия. Он потерял интерес к жизни, меньше занимается делами. Раньше он ездил на работу, как на праздник, а теперь, словно на каторгу. И даже несколько раз мне пожаловался, чего прежде никогда не было. Сказал, что ему безумно трудно держаться бодрячком в своем коллективе, он это делает через силу. И не стал бы этого делать, но если он опустит нос, люди подумают, что у компании возникли серьезные проблемы. Вот он и пыжится из последних сил. А недавно я случайно заметила у него на столе рекламу какой-то фирмы, замораживающей людей. Она три дня лежала у Виктора Игнатьевича на его бумагах. Доктор едва сдержал улыбку. Случайно она заметила, как же! Наверняка ежедневно копошится в бумагах супруга. Ох уж, это женское любопытство! Но если опустить этот малосущественный момент, дело принимает серьезный оборот. Депрессия — всегда проблема, но самые жестокие удары она наносит именно по людям типа лесопромышленника. Есть людишки, которые живут, как мокрое горит, лениво, неторопливо, двигаясь по жизни черепашьей походкой. Им куда легче пережить трудности со здоровьем. Они и раньше едва напрягались, от внезапной утраты сил их образ жизни меняется лишь на самую малость. А вот энерджайзеры вроде Виктора Игнатьевича одним махов и на полном скаку вылетают из седла. Они только что мчались во весь опор, а сейчас вынуждены едва плестись, хромая и морщась от боли. Такая резкая перемена словно обухом бьет по психике, человек страдает, мучается, тем самым вредя уже изрядно пошатнувшемуся здоровью. Иногда все заканчивается банальным суицидом, а окружающие, привыкшие в наше время все измерять деньгами, шепчутся, сомневаясь в выводах следствия: — Какое самоубийство, о чем вы говорите! Чтобы человек, у которого миллионное состояние, наложил на себя руки? Да ни в жизни не поверю! Убили его, я вам точно говорю — убили! И невдомек такому доморощенному Шерлоку Холмсу, что у некоторых бизнесменов происходят серьезные психические нарушения, которые еще ждут своих исследователей. Почему человек вдруг начинает игнорировать все те занятия, которые от природы обязаны доставлять ему наслаждение, и получает максимальный, ни с чем не сравнимый кайф от умножения на своем счету простых бумажек, называемых деньгами? Вы возьмите и у одного дерева положите кучку баксов, а к другому привяжите самку бабуина. Потом вы можете привести хоть тысячу самцов бабуинов, и ни один из них даже не посмотрит на доллары. Все бросятся к самке. А некоторые люди так увлеченно делают деньги, что порой забывают обо всем на свете. Поэтому доктор очень серьезно отнесся к словам Эвелины и пригласил к больному опытного психотерапевта. Тут женщине повезло. У Виктора Игнатьевича действительно обнаружились нарушения. А как иначе, если человек потерял сначала единственного ребенка, а потом физическое здоровье. Через две недели мужа выписали из клиники с явными признаками улучшения. Эвелина выждала несколько дней и добавила в еду половинную дозу препарата. Мужа опять скрутило, и тут женщина посоветовала ему хорошую знахарку, якобы исцеляющую от всех болезней. Сначала Виктор Игнатьевич упирался, отнекивался, обзывал самодеятельных лекарей шарлатанами, но Эвелина проявила настойчивость и сумела уговорить мужа. — Меня люди засмеют, когда узнают, что я лечусь у знахарей, — выложил лесопромышленник последний аргумент. — А кто узнает? Я тебя сама к ней отвезу, — парировала Эвелина. И отвезла. Только не к знахарке, а прямо в руки людей Фитиля. Так лесопромышленник оказался в подвале, где все было готово к приему важного гостя. Корнеплод разложил пыточный инструмент и ждал лишь знака хозяина. Виктор Игнатьевич сохранил присутствие духа и укорил самого себя: — Ах, дурак я, дурак, старый осел! Ведь это Эвелина подстроила, верно? — А кто же еще! — охотно подтвердил Фитиль. — И ведь знал я множество историй, когда молодые жены интересовались только деньгами мужей, но почему-то думал, что меня это не касается. И вот теперь приходится расплачиваться за свою наивность. Но мне интересно, на что она рассчитывает? Обязательно найдутся свидетели, видевшие, как мы вдвоем садились в машину. И тогда вместо миллионов она получит лет двадцать тюрьмы. — Она рассчитывает, что вы добровольно согласитесь на заморозку, — пояснил Фитиль. — А больше она ничего не хочет? Чтобы я своими руками подписал себе смертный приговор! — Наоборот. Из этого подвала люди живыми не выходят. Но вы можете заменить смертную казнь заморозкой. — Какая разница! Что в лоб, что по лбу — суть дела от этого не меняется. — Ошибаетесь, — и Фитиль прочел лесопромышленнику небольшую лекцию о заморозке, пару раз упомянув название фирмы. — Ага! Так вот почему на моем столе оказалась ваша рекламка, — догадался Виктор Игнатьевич. — Неужели Эвелина надеялась, что я дам себя заморозить? — Нет, ей требовались отпечатки ваших пальцев. — Вот стерва, все продумала! — Кроме одного. Если каким-то чудом мы не сумеем вас заморозить, ее тоже придется убить. Глупо оставлять такого опасного свидетеля. Фитиль бил наугад, совершенно не зная характера лесопромышленника и основываясь только на личном впечатлении от Эвелины. Такую женщину сложно возненавидеть от всего сердца. В душе Виктора Игнатьевича отчаянно боролись два чувства: всепоглощающая любовь к жене и страстное желание жестоко отомстить. В конце концов с минимальным перевесом одолели христианские ценности. — Насколько я понимаю, это дополнительные аргументы в пользу заморозки, — указал лесопромышленник на орудия пыток. — Совершенно верно. — Наверное, от них испытываешь чудовищную боль? — Нет, — категорически отверг Фитиль слова лесопромышленника. — В человеческом языке нет слов, которые могли бы точно отразить причиняемые ими муки. Я знаю, о чем говорю, приходилось видеть. — Ладно, поверю вам на слово.