— Врет, мерзавец, — думал Михаил Эдуардович. — Он представит меня организатором конвейера смерти, а себе отведет роль простого исполнителя. Да и если бы Фитиль сдержал слово, Комарова тоже привлекли бы к ответственности. Только слепой не заметил бы пропажи целой канистры антифриза, и только круглый идиот не понял бы связи между кражей и деятельностью «Новой жизни». Следователи обязательно задали бы Комарову вопрос: — Почему вы, уважаемый Михаил Эдуардович, не сообщили о хищении? Получается, что в «Новой жизни» убивали людей, а вы знали и молчали. В душе у Комарова накипело, ему очень хотелось поделиться своей бедой, а подходящей кандидатурой для откровений был единственный человек — Жирносек. Но знает ли Богдан Ильич о коварных свойствах антифриза? Лично Комаров ему ничего не говорил. А Фитиль? Мог и смолчать, хотя в правилах уголовников связывать подельников кровью. Однако настал момент, когда Михаил Эдуардович не мог молчать. А тут еще Жирносек явился за новой порцией отравы. Фитиль, соблюдая конспирацию, прекратил общение с ученым, обычно антифриз забирал лаборант криоцентра по имени Андрей, но он приболел, и вместо него приехал Жирносек. — А, хотите новую дозу вечного успокоителя, — желчно сказал Комаров. — Не понял! — Богдан Ильич внимательно посмотрел на ученого. — Ты здоров ли? — Как бык, — выдал желаемое за действительное Комаров. — Тогда какая муха тебя, быка, укусила? — Муха, говоришь. Скорее, клюнул жареный петух. Вот ты думаешь, что берешь живую воду, а на самом деле она мертвая. — Снова начитался пророчеств майя? — решил перевести разговор в шутку Жирносек. — Что мне их пророчества! Майя далеко, как во времени, так и в пространстве. Родная милиция гораздо ближе. И такая штука, как следственный эксперимент, меня страшит куда больше всех пророчеств вымерших индейцев. Комаров говорил загадками, но, похоже, за ними скрывалась опасная истина. Готов ли он раскрыть ее прямо сейчас или собирается ограничиться намеками? Жирносек решил действовать наверняка. — Миша, у тебя явное нервное переутомление. Да и я устал. Как говорил великий физиолог Павлов, человеку умственного труда для снятия стресса надо раз в месяц надираться до поросячьего визга. — Учение о стрессе возникло после смерти Павлова. — Не придирайся к мелочам. Я лишь слегка осовременил высказывание гения, не более того. Суть, надеюсь, тебе понятна? — Для этого не надо высшего образования. — Тогда собирайся, и едем в офис. Там у меня стоит бутылка хорошего коньяка. Закуску возьмем по дороге. — Бутылка 0,5? — 0,5. — Тогда зачем портить вкус благородного напитка закусью. Жирносек охотно согласился. Да он бы сейчас кивал и поддакивал, даже если бы Комаров предложил без закуски и не разбавляя пить чистый спирт. Ученый знал какую-то страшную тайну, и Богдан Ильич инстинктивно чувствовал, что она имеет к нему непосредственное отношение. Так что даже лучше обойтись без закуски. Комаров быстрее опьянеет, у него легче развяжется язык. В машине Михаил Эдуардович будто забыл о недавнем разговоре. Он поведал Жирносеку о своей последней утрате — молодом талантливом ученом, пришедшем в лабораторию сразу после института. Комаров выделил ему тему, дал возможность спокойно заниматься наукой. Откровенно говоря, Михаил Эдуардович делал это с далеко идущими личными замыслами. Ни он сам, ни другие сотрудники лаборатории не могли написать Комарову докторскую. А новичок мог, в нем чувствовался большой потенциал. И тема, которую через пять лет молодой ученый воплотил в кандидатскую, являлась частью диссертации Михаила Эдуардовича. Но юное дарование оказалось себе на уме. Защитившись, парень стал веером рассылать свои резюме по заграничным институтам. Его пригласили на работу в Германию. Молодой человек сделал Комарову ручкой и отбыл в западном направлении. — Чего их так тянет за границу, будто там медом намазано? — вздыхал Михаил Эдуардович. — Мы, теперь, слава Богу, с голода не умираем, имеем возможность посмотреть белый свет. Конечно, в Германии зарплата ученого гораздо выше, но разве в одних деньгах дело? Здесь остались его друзья, родители, а там он будет жить среди незнакомых людей с другим образом мысли. Пока освоишься, приспособишься, минимум год жизни коту под хвост. — Верно, — поддакнул Жирносек, заводя машину на стоянку. — Вот мы и прибыли. Зайдя в офис, Богдан Ильич открыл сейф, достал бутылку коньяка. — Ишь ты, армянский, выдержанный. — А главное — настоящий. Я знаю в Москве одно местечко, где по умеренной цене продается настоящий армянский коньяк. Сейчас мы его откроем. Располагайся, будь, как дома. — Зачем? — искренне удивился Комаров. — Самые душевные выпивки происходили у меня в институте после работы. Даже гидролизный спирт в хорошей компании единомышленников шел за милую душу. Так что будем, как на работе. К удивлению Жирносека, ученому не потребовалось запьянеть, чтобы перейти к интересующей Богдана Ильича теме. Видимо, сильно наболело. Начало разговора было положено довольно оригинально: — Ну давай, не чокаясь, за мышей, — поднял Михаил Эдуардович стопку, наполненную ароматным напитком. — Почему за мышей? И почему, не чокаясь? — спросил Жирносек. — До людей еще дойдет, не волнуйся. А мыши были первыми, кто испытал на себе действие антифриза. И все сдохли, как одна, причем еще до того, как их поместили в морозильную камеру. Жирносек сразу понял, что имеет в виду ученый, но, скорее, имитировал потрясение, чем испытал его на самом деле. Богдан Ильич давно сообразил, что дело с антифризом нечисто, он подозревал, что морозильные камеры — это настоящие гробы, и никакого чуда с воскрешением ждать не приходится. — Как? Ваш антифриз оставляет кровь без изменений? Но ведь акт его испытаний подписан серьезными людьми! Там черным по белому начертано: антифриз предотвращает замерзание крови до стадии глубокой заморозки, — воскликнул Жирносек, предвидя слова Михаила Эдуардовича. И тот не обманул, пояснил с хитрой улыбкой, словно позаимствованной у вождя мирового пролетариата: — Антифриз дает возможность проводить заморозку без кристаллизации жидкости до температур, при которых полностью прекращается деятельность вредных микроорганизмов. Но… Выпьем за людей, опять же не чокаясь. — То есть ты хочешь сказать… — продолжил разыгрывать из себя эдакого дурачка с высшим образованием Жирносек. — Да, я хочу сказать, что люди от действия антифриза кончали так же, как и мыши. — Но тогда… тогда… — залепетал Богдан Ильич. — Тогда читай Уголовный кодекс, там все написано, — жестко закончил Комаров. — Не надо Уголовного кодекса, ведь если отбросить формальности, мы помогаем людям. — Конечно. Ведь клиенты «Новой жизни» стоят одной ногой в могиле, и последний шаг требует от них мучений. А вы избавляете их от страданий. Я угадал ваши мысли, коллега? — Но ведь так оно и есть на самом деле. — А ты можешь дать стопроцентную гарантию, что все эти люди обречены? Ведь чудеса случаются, особенно когда дело касается молодых. Тут Комаров попал в точку. Жирносек вспомнил сына мультимиллионера и, чтобы скрыть смущение, потянулся за бутылкой. Они выпили, и Михаил Эдуардович совершенно неожиданно оставил щекотливую тему, заговорил о разных пустяках. Но Жирносеку от этого было не легче. Да, он догадывался о печальной судьбе замораживаемых, но догадываться и знать — вещи принципиально разные. Теперь не отмахнешься от собственных мыслей, не скажешь, обманывая самого себя: — Раз говорят, что заморозка открывает двери человеку в будущее, то порадуемся за него. И глупо изводить себя чудовищными подозрениями. Но, по большому счету, угрызения совести мучили Богдана Ильича чисто символически по причине наличия этой совести лишь в зачаточном состоянии. В первую очередь откровения Комарова пробудили страх и растерянность. Жирносек испугался разоблачения и не знал, как ему быть. Обычно в такой ситуации слабый человек норовит опереться на более сильного. Богдан Ильич тут же обратился мыслями к Фитилю. Оправдание нашлось быстро. Фитиль заварил кашу, пусть он ее и расхлебывает. Может, пока не поздно, свернуть лавочку? Богатое воображение Жирносека тут же нарисовало радостно-апокалипсическую картину. Взрывается местная подстанция, разносится вдребезги движок криоцентра. Прибывшие на место событий бойцы МЧС находят связанного лаборанта Тикунова и морозильные камеры с растаявшими телами. Вот он, форс-мажор, прописанный во всех договорах и позволяющий оставить себе уже полученные деньги. Нет сомнений, людям Фитиля провернуть такое дельце — раз плюнуть. Конечно, после утраты клиентов вряд ли найдутся желающие улечься в морозильную камеру, «Новая жизнь» прикажет долго жить. Ну и черт с ней! Главное — Фитиль с Жирносеком избавятся от улик, можно будет жить спокойно, не опасаясь дотошных следователей и пожизненного тюремного срока. Балуясь фантазиями на тему «Конец “Новой жизни”», Богдан Ильич оставил за скобками два главных момента. Фитиль был мужиком тертым и рисковым, он бы в последнюю очередь согласился на разгром криоцентра. Кроме того, при таком раскладе оставался в стороне Комаров с его упадническими настроениями. А вдруг ученый еще кому-нибудь сболтнет о лабораторных грызунах, протягивающих лапки от укола антифриза? Тогда, даже если криоцентр к этому времени прекратит свое существование, более чем вероятна эксгумация и обнаружение в останках следов яда, идентичного содержащемуся в антифризе. То есть все возвращалось на круги своя. Значит, надо что-то делать с Михаилом Эдуардовичем. Но, в деталях рассказав Фитилю о своем общении с ученым, Жирносек больше упирал на ликвидацию фирмы, выдавая ее за лучший способ ухода от ответственности. Как будто его красноречие могло повлиять на решение Фитиля. Тот, разумеется, не стал объяснять мелкой сошке, каковой являлся Богдан Ильич, о своих планах, только цыкнул на бывшего доктора: — Работай дальше и не дергайся, я сам разберусь. И Жирносек отправился работать, вполне довольный самим собой. Ведь он не просто переложил ответственность за принятие решения на другого человека, но и подсказал ему самый гуманный выход из тяжелой ситуации. Ведь в разговоре с Фитилем Богдан Ильич изо всех сил старался оправдать Комарова, напомнил о его важнейшей роли в существовании «Новой жизни». Вот только почему-то в глубине души Жирносек сильно удивлялся, что прошла неделя, другая, месяц, а Михаил Эдуардович все еще оставался жив. Работа преподнесла Жирносеку новый сюрприз удивительнее прежних. Богдан Ильич еще не успел найти себе достойную замену, колеблясь между тремя самыми толковыми из приходивших на собеседование кандидатами, и поэтому с утра обосновался в офисе. Появление двух громил, вряд ли нуждавшихся в заморозке, вызвало у Жирносека мысль, более чем логичную для российского человека: «А вот и рэкет нарисовался. Стало быть, наша фирмочка слишком мелкая и не удостоилась чести заиметь милицейскую крышу». — Ты, что ли, главный в этой конторе? — спросил один из отечественных Кинг-Конгов и, заметив легкий испуг Богдана Ильича, снисходительно хлопнул его по плечу. — Да ты не боись. Нас к тебе хозяин прислал, хочет твоей помощи. — То есть вы должны меня к нему отвезти? — сообразил Жирносек. — Так и отвезем, без проблем. Давай, собирайся. Богдана Ильича усадили в громадный внедорожник. Все же Жирносек продолжал испытывать некоторое волнение, и окончательно успокоился, когда машина заехала во двор роскошного особняка пресловутой Рублевки. Тут громилы резко отошли в тень, а гостем занялся культурный молодой человек, одетый в безукоризненный костюм. Он провел Жирносека в здание. С первого взгляда Богдана Ильича поразило его роскошное убранство, но полюбоваться им Жирносеку не дали. Молодой человек провел его в кабинет, где на диване раскинулся мужчина лет сорока. Богдан Ильич, ожидавший увидеть дряхлого старика, тут же предположил: «Наверное, сын умирающего, которому не терпится поскорее дорваться до родительского наследства. Сейчас начнет меня инструктировать, как уболтать на заморозку своего папашу». Жирносек ошибался. Он видел перед собой владельца особняка, внедорожника и еще многих дорогих вещей. Звали мужчину Давидом Рустамовичем Чаидзе. Начинал он рядовым исполнителем в банде известного вора в законе. Однажды Давид Рустамович совершил прокол и угодил за решетку. В лагерном бараке оказалось несколько человек конкурента. Какое-то время они ограничивались мелкими пакостями, но затем пришло известие, что патрон Чаидзе завалил их главаря. Конкуренты решили отыграться на Давиде Рустамовиче. Они его избили до потери сознания и выкинули из барака умирать. Смерть казалась единственным возможным исходом, тем более, что на улице было двадцать градусов мороза. Но Чаидзе каким-то чудом очнулся и в закутке между двумя бараками, куда не заглядывали ночью охранники, прыгал, отжимался, приседал, превозмогая жуткую боль в избитом теле. Он сумел выжить и при этом не стал ради своего спасения звать на помощь караульных, решил проблему собственными силами. Так Давид Рустамович сделал первый шаг к своему возвышению. За потрясающую жажду жизни и при этом готовность умереть, лишь бы не привлекать к разборкам внимание лагерной администрации, он заслужил уважение сидельцев. Обидчики Чаидзе теперь обходили его стороной. Им ясно дали понять, что новый беспредел будет пресечен с максимальной жестокостью. Увы, ночевка на морозе имела катастрофические последствия, особенно учитывая горячий южный темперамент Давида Рустамовича. Теперь любить женщин он мог только платонически. Но это, безусловно, трагическое явление имело и положительные моменты. Все свою кипучую энергию Чаидзе направил на дело. Кроме того, утрата способности к половой жизни озлобила Давида Рустамовича до крайности, что положительно сказалось на его положении в группировке, когда он вышел на волю. Одно время у братвы складывалось впечатление, что Чаидзе ищет смерти — настолько дерзко, решительно и жестоко он действовал во время разборок. Возможно, так оно и было на самом деле. Стоит ли любвеобильному человеку дорожить жизнью, в которой нет места прекрасному полу? Но, как часто бывает, смерть обходила Давида Рустамовича стороной. Да что там смерть! За все время он получил лишь несколько царапин, которые только при очень большом желании можно было назвать ранами. А другие члены группировки, в том числе стоявшие на более высоких ступенях, с завидным постоянством оставляли этот бренный мир. Особенно большие потери группировка понесла, когда бандиты-славяне объявили войну зверям, то есть выходцам с Кавказа. Когда противоборствующие стороны осознали, что самый худой мир лучше доброй войны, Чаидзе с некоторым даже удивлением понял, что оказался в пятерке самых авторитетных людей команды. В основном произошло это из-за потерь, хотя и личные качества Давида Рустамовича сыграли определенную роль. Впрочем, не только положительную, но и отрицательную. — Я не хочу, чтобы этот мясник своими решениями влиял на жизнь команды. Руководить должны не головорезы, а люди, умеющие думать, — высказался лидер группировки в адрес Чаидзе. Случилось это, когда окончательно рассеялся дым войны, и набравший силу Давид Рустамович сделал то, о чем мечтал с той морозной ночи, перевернувшей всю его жизнь. Его люди нашли и отловили троих зэков, избивших и вышвырнувших Чаидзе из барака. — Я вас не буду убивать, — пообещал Давид Рустамович побледневшим от ожидания мучительной смерти мужчинам. — Вы же оставили мне жизнь. Я отниму только то, что потерял из-за вас. По знаку Чаидзе пленников раздели, и Давид Рустамович лично ухватил раскаленные клещи. Через секунду раздался крик одного из мужчин, в котором было мало человеческого. Чаидзе не отказал себе в удовольствии и задержал руку с сомкнутыми клещами. А потом резко дернул. Вопль захлебнулся, мужчина судорожно дернулся и обмяк. Первый обидчик Давида Рустамовича умер от болевого шока. Два остальных оказались крепче, испытание выдержали, но Чаидзе — вот беда — не подумал заранее об их дальнейшей судьбе. Обоих мужчин связали и бросили в подвал — пока их мучитель не решит, как с ними быть дальше. Решал Давид Рустамович долго, больше суток, а пленники, чьи раны никому и в голову не пришло хоть как-то обработать, все это время оставались в холодном подвале. Тут бы и здоровый не выдержал, что уж говорить о людях с тяжелейшими травмами и потерявшими много крови. После такой расправы вор в законе и решил держать Чаидзе подальше от реального руководства, исключительно для кровавой работы. К тому же ему стало известно, что его подручный увлекся анашой, регулярно накуриваясь до одурения.