Антон пробормотал что-то насчет того, что тут не грех и по дереву постучать, да вот беда — нету под рукой. В конце концов он постучал по собственной голове. Борис с Татьяной поднялись по лестнице и зашли в квартиру. Там было темно и тихо. По первому впечатлению — никто не просыпался среди ночи и бунтов не устраивал. Хотя кто их знает, этих малолетних разрушителей… Рублев сказал, что не прочь бы чего-нибудь сжевать, а то его в милиции не покормили. Жена засмеялась и на скорую руку сварганила что-то из имевшихся в холодильнике продуктов. На шум пришла соседка, увидела их, отрапортовала, что дети спали спокойно, и ушла к себе. Борис, жуя бутерброд с ветчиной, наконец-то обратил внимание на деньги, выданные ему в качестве вознаграждения. Посчитал и понял, что этот нервный тип и вправду щедр. Или же это для него такие семечки, что и думать нечего. Так или иначе, но пять тысяч долларов он отстегнул. — Вот такой неплохой финал у вечера, — усмехнулся Рублев. — Можно детей куда-нибудь сводить и купить много чего… Татьяна искоса посмотрела на деньги. Они стали как бы материальным отражением происшедшей неприятности. Борис дожевал бутерброд и сказал: — Все, пойдем спать. Хорошо, что завтра на работу не надо. Глава 10 Жизнь все-таки подарила Борису пару дней отдыха, прежде чем взяться за него по новой. Ну, был еще один поход в милицию, но уже короткий, на подписание еще пары протоколов. А так — Комбат блаженствовал. Антон стал союзником этой внезапной паузы, объявив Рублеву, что неделю он его видеть на работе не желает. Пусть для начала заживет рана, тогда можно будет и за стойку становиться. Работодатель еще и пошутил. Да так, что у Бориса чуть не вырвалось ругательство. Дескать, он, Антон, надеется, что никаких бандитов не появится в «Семи ветрах» раньше, чем Комбат вернется в полном здравии. Рублеву не хотелось бы, чтоб вообще кто бы то ни было лез туда, но не ругать же собственного директора последними словами! А на третий день утром зазвонил телефон. Подошла Татьяна, послушала и пригласила Рублева. Тот, прежде чем взять трубку, вопросительно глянул на жену. Она прошептала: — Голос какой-то знакомый, но не могу понять, кто это! Рублев взял трубку. — Алло, я вас слушаю, — сказал он. — Доброе утро. Вы — Борис Рублев? — спросил голос, оказавшийся и правда знакомым. Но никакого понятия о том, откуда это ощущение, Борис так и не обрел. Потому просто согласился: — Да, это я. — Вас беспокоит Первый канал, передача «Человек и закон». Моя фамилия — Филимонов. Рублев несколько секунд увязывал эти слова и голос в трубке. Да, вроде все прекрасно увязывалось — этот хрипловатый баритон он слышал из телевизора множество раз. — И чем я могу вам помочь? — спросил Борис. — Мы хотели бы пригласить вас в нашу завтрашнюю передачу. Борис оторопел. Такого предложения он не получал никогда. Он осторожно уточнил: — Извините, а вы ничего не перепутали? Вы точно позвонили туда, куда надо? — Нет, Борис, мы ничего не перепутали. Понимаете, мы тут узнали про ваш поступок. Рублев не сдержал стона. Ну за что ему еще и такое наказание?! Вот делать ему больше нечего, кроме как перед камерой кривляться! Вообще, в отличие от подавляющего большинства людей, Борис испытывал к телевидению стойкую неприязнь. Репортеры у него ассоциировались с враньем. Он стал срочно придумывать повод, по которому можно было бы отказаться. Словно разгадав его мысли, Филимонов сказал: — Борис, я бы очень хотел, чтобы вы приняли участие в программе. Понимаете, это будет необычный выпуск. Мы планируем провести нечто вроде дискуссии: как обстоят дела с преступностью в современной России и методы борьбы с ней. И мы хотели бы, чтобы вы участвовали в этой дискуссии гостем. — А что, кроме меня, некому? — неприветливо спросил Рублев. Филимонов ответил без малейшей заминки. Казалось, его никак не цепляет неприветливый тон собеседника. Хотя чего ему удивляться. Пресса — это ребята с железными нервами. Строго говоря, относительно всего, что касается их работы, можно утверждать: как дело доходит до профессиональных обязанностей — нервы у репортеров атрофируются. — Да есть кому, конечно. Но вы — человек особенный. Не каждый день такое случается, чтобы один, безоружный, на два пистолета… Борис, ну пожалуйста! — Что вообще от меня будет требоваться? — Ну, я думаю, что у вас в жизни есть позиция и какие-то свои взгляды? Так вот, требуется только то, чтобы вы общались с другими участниками в студии, исходя из вашей позиции. Понимаете? Рублев хмыкнул. — А вас не волнует, что моя позиция может сильно отличаться от ортодоксальной? — Прекрасно! — Борису показалось, что в этот момент Филимонов подпрыгнул. — Мы хотим, чтобы у нас в гостях были неординарные люди. Специально ради них мы делаем передачу, в корне отличающуюся от предыдущих выпусков! Рублев вздохнул. — Ладно, допустим, я соглашусь. Что дальше? — Приезжайте завтра в Москву, позвоните мне в двенадцать часов дня. Мы пришлем за вами машину и доставим в студию. Хорошо? — А я что, могу выбирать? — Ну и замечательно! — Филимонов старательно не замечал грубоватый тон Бориса. Он надиктовал телефон и распрощался. Рублев повесил трубку. И первая мысль, пришедшая ему в голову, была: «Ну и зачем я соглашался?» Он задумался. С одной стороны, неприятная это штука — телевидение. Врут, передергивают факты, вообще непонятно, зачем существуют. И стремиться, как говорят в народе, «попасть в телевизор» — это примерно то же самое, что желать искупаться в дерьме. С другой стороны, где еще можно высказать вслух то, что думаешь, и тебя будут вынуждены услышать? Необязательно — понять. Но вот услышать — точно. Ну и, в конце концов, чего греха таить, интересно, как это происходит, когда тебя снимают и показывают по ящику. — Что хотели? — спросила Татьяна, вернувшаяся в комнату. — Не поверишь! Поеду сниматься в передаче «Человек и закон»! Пригласили в качестве гостя. Татьяна всплеснула руками. — Ничего себе! Это в честь чего? Неужели из-за этих отморозков? — Именно потому. Там у них намечается какое-то обсуждение. Вот меня хотят видеть в качестве одной из обсуждающих сторон. — С ума сойти! Вот уж подумать не могла, что выхожу замуж за будущую звезду экрана! — расхохоталась женщина. Комбат почувствовал себя так, что впору провалиться сквозь землю. — А когда показывать-то будут? — Не знаю. Съемки завтра. А вот что дальше — ума не приложу. Если хочешь, я узнаю и позвоню тебе. — Конечно, хочу! — воскликнула Татьяна. — А ты как думаешь? Все-таки не каждый день можно своего мужа на Центральном телевидении увидеть! — А тебе что, мало меня живого? — поддел Комбат. Татьяна за словом в карман не полезла: — Ну, если любишь человека, то много его не бывает. Или ты имеешь какие-то возражения? И вообще, если бы меня показывали по телевизору, ты что, не посмотрел бы? — Посмотрел, — покаянно ответил Рублев. — Вот и не надо тогда здесь устраивать сцен и рассказывать, как тебе плохо и тяжело, когда любимая жена увидит тебя по ящику. — Эй, я этого не говорил! — возмутился Комбат. — Зато подумал, — твердо заявила Татьяна. И возразить на это Борису было нечего. Не оправдываться же в том, чего не делал. Дальше день превратился в сплошное безумие. Татьяна стала суетиться, формируя завтрашний внешний вид мужа. На робкие возражения относительно того, что он может надеть обычный костюм и галстук и это сойдет за парадный прикид, жена безапелляционно заявила: — Я не хочу, чтобы ты выглядел куклой. Костюм, галстук… будешь, как колхозник или сантехник из «Поля чудес». Нет уж, давай мы подумаем, как тебя превратить в настоящего персонажа! И началось! Татьяна перевернула вверх дном весь гардероб Комбата и ничем не осталась довольной. Хотя, когда наткнулась на новенький, ни разу не надеванный камуфляж, немедленно вцепилась в него. Борис увидел, что задумала дорогая супруга, и воспротивился. Он считал, что появление в студии в армейской форме без опознавательных знаков — это для тех, кто либо ничего не понимает в отношении служивших людей, либо пустая рисовка. Татьяна не очень-то сопротивлялась. Но предложила компромиссный вариант. Надо сделать так, чтобы одежда Рублева сочетала в себе элементы военного и штатского. Так получится, что Борис представляет собой одновременно и армию, и цивильных людей. Вот этого замечания Рублев, по чести говоря, так и не понял. В смысле — ему было неясно, с какой стати надо кого-то из себя представлять. Вот есть он, Борис Рублев, и зачем ему надо как-то подчеркивать свою принадлежность к неким группам или кастам? Хотя, конечно, если вдуматься, то ничего плохого в комбинации военной и гражданской одежды нет. Это все очень неплохо выглядит, армейская форма рациональна…