— А ты? — удивился Борис. Филимонов развел руками. — А что я? Я выполняю две функции. Одна — это администрирование проекта. Что, собственно, подразумевает табличка, которую ты видел на входе. А вторая функция уже никак не фиксируется. Я — душа проекта. Всего-навсего. — Ну ничего самомнение, впечатляет, — засмеялся Борис. — Я знаю, — кивнул Василий. Вошла длинная белобрысая дамочка примерно одного с Рублевым возраста. Она смерила его пристальным взглядом и спросила у Филимонова: — Это наш гость? Лариса положила перед Борисом два листа бумаги формата А4. Это была та самая анкета, про которую говорил Филимонов. — Заполняй, — кивнул ему Василий и углубился в работу на своем компьютере. * * * Волнение появилось перед самым эфиром. Борис вдруг почувствовал, что у него дрожат пальцы. Неодобрительно покосился на взбунтовавшееся тело. Выкурил сигаретку, чтоб утихомириться. Не помогло. Более того, мандраж еще усилился. Филимонов, по всей видимости, заметил это. А может, просто знал, что невозможно человеку без опыта не беспокоиться перед такой штукой, как прямой эфир по телевизору. Он быстренько организовал Рублеву пятьдесят граммов коньяка. Это вроде помогло. И вот время идти в студию. — Ну что, Борис, настало время привести приговор в исполнение, — сказал Филимонов. Он тоже выглядел несколько взвинченным — прямой эфир был нешуточным делом даже для телевизионщика со стажем. Миновав длинный коридор, они зашли в студию. Сегодня «Человек и закон» снимался не в своем обычном помещении. Большое помещение с местами для зрителей, предоставленное в распоряжение Филимонова на эту передачу, шевелилось, как растревоженный муравейник. Толклись возле трибун зрители-статисты, сновали во все стороны люди из технического персонала, качался, как шея странного техногенного дракона, операторский кран. Василий указал Рублеву на несколько стульев в левой части студии. — Иди садись, куда тебе удобно, а то сейчас остальные подтянутся, и останешься без места, придется стоя сниматься, — пошутил Филимонов и унесся куда-то в самое пекло рабочей возни, оставив Бориса одного. Делать нечего, Комбат уселся и стал смотреть по сторонам. Подтянулись остальные гости — три человека. Большой, толстый дядька с остатками длинных волос по краям аппетитнорозовой лысины, сухопарая тетенька со значком непонятной организации на лацкане пиджака и средних лет человек, от которого за версту разило правоохранительными органами. Из невидимых динамиков раздался голос, извещающий, что до прямого эфира осталось десять минут. Суета стремительно пошла на спад. Уселись по местам зрители, разбежались рабочие, стал затейливо мигать свет — шла последняя проверка осветительной аппаратуры. Филимонов стоял у места ведущего, читая что-то на экранчике карманного компьютера. Прошла девочка, осмотрела микрофоны-петельки на каждом из гостей. — Пять минут до эфира, — сказал голос. Мандраж, охвативший Комбата, пошел на спад. Так бывало, когда Борис шел в бой. Вот только что его поджилки отплясывали джигу, а тут бац! — и ничего. — Минута до эфира, — провозгласил голос. Погас практически весь яркий свет — осталось только несколько маленьких светильников, неспособных толком разорвать темноту, превращая ее в густой полумрак. Ведущий прошел к себе за кафедру, оперся на нее двумя руками. Зрители чуть слышно перешептывались. Гости вели себя, наверное, чуть погромче — ворочались на стульях, шумно дышали. Такое чувство, что они тоже впервые на телевизионной передаче в качестве зрителей. Минута, как показалось Рублеву, затянулась. Но и этот эффект был ему знаком — время никогда не течет равномерно. Заиграла музыка — ее Комбат неоднократно слышал по телевизору, когда начиналась передача. Через несколько секунд вспыхнул свет, но снова не весь, а только две лампы, направленные на Филимонова. Он выпрямился, стал будто бы даже повыше ростом, и сказал: — Добрый вечер, уважаемые телезрители. Сегодня у нас необычный выпуск… Чем больше времени я уделяю своему проекту, тем сильнее убеждаюсь, что проблема преступления и наказания — гораздо глубже, чем принято думать на первый взгляд. Все сводится к знаменитой фразе Глеба Жеглова: «Вор должен сидеть в тюрьме!» И вроде бы с этим никто не спорит. Но стоит копнуть глубже, и понимаешь, что здесь не работают простые законы причины и следствия и мыслить линейно, говоря о преступлении, — то же самое, что расписаться под некоей бумагой, которая говорит о вашей некомпетентности. В адрес передачи приходило и приходит огромное количество писем и отзывов. Ежедневно в мой кабинет доставляется два-три килограмма почты. А электронные адреса иногда даже не справляются с тем, что нам пишут. Люди задают вопросы, что-то рассказывают, делятся своими мнениями… И до недавнего времени все эти разговоры шли, как говорится, в одни ворота, потому что физически невозможно отвечать на две-три сотни писем в день. Мало-помалу назрела необходимость передачи, в которой можно ответить на ваши многочисленные вопросы. Не на все, конечно, но на основные — точно. И именно потому мы сегодня нарушаем формат передачи, превращая ее из хроники в ток-шоу. Тема нашего шоу — преступление и наказание. И позвольте вам представить наших гостей. Это Марк Геннадьевич Ракицкий, профессор кафедры криминологии Академии внутренних дел… Толстый дядька при этих словах лениво помахал рукой. Зрители разразились жаркими аплодисментами. — Галина Петровна Ставрогина, представитель правозащитной организации «Чувство локтя». Снова аплодисменты. — Евгений Владимирович Громов, следователь по особо важным делам Московской Генпрокуратуры. Третий гость, как и предполагал Борис, оказался ментом. — И Борис Иванович Рублев — работник кафе «Семь ветров», город Тула. Зрители, конечно, зааплодировали. Но Борис буквально кожей ощутил направленные в свою сторону лучики интереса. Понятное дело — какое может иметь отношение к теме передачи работник кафе. Даже как-то странно. Филимонов сделал рукой жест в сторону большого плазменного экрана. — Итак, давайте посмотрим на статистику преступлений по Москве. На экране появилось несколько разноцветных кривых. Филимонов пояснил: — Здесь все разделено по цветам. Синим мы обозначаем количество краж. Любых — от карманных до квартирных и магазинных. Желтый — цвет более серьезных преступлений. Это ограбления, разбой, нанесение тяжких телесных повреждений. Ну, и красный цвет — это не что иное, как убийства. Самая, как мы понимаем, тяжелая и страшная разновидность преступления. Графики наглядно показывают нам, что количество злодеяний год от года растет. То есть получается, что в нашем обществе, претендующем на звание цивилизованного, день ото дня становится все опаснее и страшнее жить. Но значит ли это, что у нас плохие правоохранительные органы, которым просто нельзя доверять безопасность людей? Или причины роста кривой преступности кроются в чем-то ином? Давайте спросим об этом у нашего гостя, профессора Ракицкого. Марк Геннадьевич, ваше мнение, мнение ученого, работающего как раз в нужной сфере. — Криминология — это наука о преступлении, — сказал профессор густым басом. — О том, какие преступления бывают, о неких законах и правилах их возникновения и, если так можно выразиться, локализации. Я пояснил это для того, чтобы нашу науку не путали с криминалистикой, работающей в сфере раскрытия преступления. Итак, вы задали вопрос о том, почему растет количество преступлений. Отвечаю: причина кроется в тех изменениях, которые про — исходили и происходят в обществе. Во-первых, совсем недавно закончились девяностые годы, годы государственного кризиса. После них осталось очень много неразрешенных общественных противоречий. Например, все мы знаем, как сильно был криминализован бизнес в то время. Сейчас бизнес и преступность немного разошлись. Появилась возможность чем-то заниматься честно. Но пережитки прошлого остались. Рэкетиры по-прежнему предлагают свои «услуги», требуя за них денег. Однако современный бизнесмен не всегда готов их платить. Это приводит к преступлению. Далее — наблюдается очень высокая контрастность общества. Посмотрите на Москву, на роскошные дома элитных комплексов и на хрущевки. Представьте себе, что должен чувствовать житель таких хрущевок по отношению к богатому? Это тоже закономерная вещь: как только в стране появляются богачи и бедняки — преступность возрастает. Бедняк хочет зарабатывать и жить так же, как богач, ему что-то в этом мешает. И он, естественно, вынужден прибегнуть к незаконному способу обогащения. Ну, и третья причина — растущая пестрота национального состава Российского государства. И Москвы в частности. Многие захотят обвинить меня в предрассудках после того, что я скажу, но тем не менее огромные проценты к этим кривым добавляет присутствие в нашем обществе чужих диаспор. Именно диаспор, так как это — сознательно изолированные от окружающей среды кластеры, в которых сохраняются нравы той среды, откуда прибыли приезжие. Соответственно внешний мир — это мир чужаков… А с чужаками, сами понимаете, можно и не церемониться. Это что касается преступности. А вот насчет правоохранительных органов — это не ко мне. Вот у нас тут есть представитель соответствующих структур. Можете спросить у него. Представитель прокуратуры встрепенулся и приготовился отвечать. Филимонов сказал: — Да, наверное, вторую часть вопроса я адресовал не тому человеку. Евгений Владимирович, что вы скажете нам и телезрителям? Следователь по особо важным делам, приосанившись, ответил: — Наши правоохранительные органы стали хуже работать. Но винить их в этом нельзя. Потому что их проблемам есть объяснение. Вы позволите? — Да, конечно! — кивнул головой Филимонов. — Как ни странно, главным врагом нашей милиции, да и любого другого подразделения, занимающегося преступлениями, является само общество. Начиная от нелепых законопроектов, построенных таким образом, чтобы ограничить возможность грамотно действовать для рядового сыщика, и заканчивая стереотипом «стучать нехорошо», вбиваемым в голову человеку с детства. — То есть вы хотите сказать, что стучать — хорошо? — спросил Филимонов. На это следователь прокуратуры после недолгой паузы ответил: — Надо начать с объяснения термина «стучать». Все знают, что стучать — это доносить на кого-то. Однако доносить можно по разному поводу. Рассказывать, например, о том, чем дышит ссыльный диссидент, — это одно. Но совсем другое, когда надо сообщить в милицию о соседе, регулярно избивающем свою жену и медленно, но верно подводящем дело к бытовому убийству. То есть либо он потеряет всякое чувство меры и забьет несчастную жену до смерти, либо женщина решит, что издевательств больше не потерпит, и зарежет супруга кухонным ножом. Согласитесь, второй случай трудно назвать стукачеством. Но считается, что это стыдно. При таких условиях, разумеется, будет наблюдаться рост преступности, потому что органам не оказывается помощь со стороны населения в своевременной информации. — Хорошо, — кивнул Филимонов. — К причинам роста преступности мы в нашей передаче еще вернемся. А пока давайте зададимся вот каким вопросом: насколько важную роль в росте криминальной напряженности играет наказание за преступление? В настоящее время, как мы знаем, идет процесс смягчения пенитенциарной системы. Например, во многих странах мира отменена смертная казнь. В последнее время все ближе к этому подходит и Россия. Это хорошо или плохо? Спросим у Галины Петровны Ставрогиной. Правозащитница встрепенулась и, часто моргая, ответила низким хриплым голосом: — Безусловно, это хорошо! Мы не должны отставать от положительного опыта других госу — дарств. Например, от Европы. Там отмена смертной казни сыграла исключительно положительную роль — людям стало легче дышать. Европейские страны снова стали привлекательными для въезда людей из других государств… Дальнейшая речь правозащитницы строилась примерно в том же ключе. Борис поймал себя на том, что его взгляд прикован к этой даме с некрасивым прокуренным голосом, вдохновенно несущей полную ахинею и не обращающую на это внимания. Она верила в то, что махровый гуманизм Европы, сделавший ее мягкотелой и аморфной, всерьез помогает жить! И что те иммигранты, которые принимаются развитыми странами, все больше напоминают лису из русской народной сказки. Ту самую лису, которая выгнала зайца из его избушки в благодарность за доброту. Короче, Борис впервые в жизни видел человека, который совершенно ничего не понимает в истинном положении дел. И меряет все утопистскими мерками, от которых у любого, кто знает жизнь не понаслышке, уши в трубочку сворачиваются. Эта тетенька либо вредитель, либо ничего не соображает. Борису очень хотелось так и спросить. И так можно было бы поступить только не в такой ситуации, когда на тебя таращатся миллионы телезрителей. Филимонов дал правозащитнице высказаться, потом задал ей следующий вопрос. Ему было интересно, что она скажет на то, что в арабских странах, где за преступления полагаются очень суровые наказания, уровень криминальной активности очень мал. Или на то, что черные кварталы зарубежных городов — это такое место, куда и днем-то лучше не соваться. Правозащитница, естественно, имела на этот счет свое авторитетное мнение. Насчет арабских стран нечего и говорить. Это люди, во многом находящиеся в Средневековье. Нечего ставить их в пример развитым цивилизациям. А что до черных кварталов, так вы же поймите! Они приехали в чужую страну, с чужими порядками и нравами, они боятся нового и потому селятся где-нибудь поближе к себе подобным. Это как в случае с евреями, которых всякие темные люди до сих пор считают убийцами, добавляющими в мацу кровь христианских младенцев. И что, так есть на самом деле? Вот и несчастные черные и пуэрториканцы обвиняются во всех бедах, в которых белые виноваты сами. То же самое в России с ее великодержавным шовинизмом. Рублев не выдержал, подал знак ведущему. Филимонов, дождавшись паузы в речах мадам Ставрогиной, сказал: — Кажется, нам что-то хочет сказать Борис Иванович. Пожалуйста, говорите. — Галина Петровна, — спросил Комбат, — а вы когда-нибудь были, например, в Нью-Йорке? — Да, неоднократно. Замечательный город. А почему вы спрашиваете? — Потому что мне интересно: вы пробовали прогуляться по Гарлему? — Нет, я не пробовала. Но я поняла — вы хотите меня спровоцировать! У вас ничего не получится. Среди моих знакомых и друзей очень много людей не европейской расы. И все они — исключительно прекрасные люди. Интеллигенция, ученые… Борис кивнул и ответил: