— Знаете, я именно такого ответа от вас и ждал. Теперь послушайте, что скажу я. Я не хотел бы утверждать, что все беды в жизни от людей других рас и наций. Русские — тоже сборище самых разных типов. И среди этих типов тоже есть нечто вроде помойки. Это преступники, бомжи, просто бездельники. И если вы никогда не сталкивались с такими людьми, вы ни за что не поймете: преступность — это чудовище, которое надо побеждать, не считаясь со средствами. Филимонов вступил с заготовленной репликой: — Борис знает, что говорит. Буквально несколько дней назад кафе, в котором он работает, подверглось нападению двух преступников, ограбивших ювелирные магазины «Корона Цезаря» и «Цезарь и Клеопатра». Мы рассказывали вам об этом ограблении. Борис в одиночку вступил в противоборство с преступниками — и победил. В ходе схватки, где Борис рисковал своей жизнью, оба преступника погибли. Студия зааплодировала, не дожидаясь конца рассказа Василия. Дальнейшая дискуссия запомнилась Комбату слабо. Вообще, он как-то вдруг почувствовал необъяснимую тоску. Так бывало в те давние дни, когда он оказывался под прицелом снайпера. Только там можно было противостоять, найти эту опасность и устранить ее. А здесь — нет, не было. Что-то липкое и мерзкое вытекало из объективов камер, покрывало его невидимыми метками для того, чтобы больше не выпустить из виду, в нужное время найти и вцепиться в него зубами. Он еще отметил, что разговор сошел на закономерность самообороны, на то, что надо бы легализовать оружие, чтобы простой гражданин не чувствовал себя уязвимым. Возражала на это правозащитница, полагавшая, что это вызовет только всплеск насилия. Спокойно и обстоятельно возражал ей профессор Ракицкий. Комбат мечтал о том, чтобы это все поскорей закончилось. Ему не было страшно, его уже не стесняли камеры. Просто происходящее мало-помалу скатывалось в балаган. И он почувствовал себя намного лучше, когда снова прозвучала музыка и передача закончилась. Комбат получил свой гонорар за участие и спустился вниз. Он курил на пороге телецентра, когда мимо прошла правозащитница, смерившая его презрительным взглядом. Глава 11 Пират был не в духе с самого утра. Нормального объяснения этому не было — только вчера он вернулся из казино в прекрасном настроении и даже с выигрышем. Азартные игры были небольшой страстишкой Смотрящего. Страсть была достаточно велика, чтобы, предаваясь ей, получать удовольствие, но не настолько велика, чтобы причинить ущерб. Хотя, конечно, кто не слышал всяких страшных историй про людей, продувшихся в пух и прах! И состояния проматывали, и из дому все выносили, а в итоге традиционная концовка — веревка или пистолет. В случае с Пиратом, будь он подвержен излишку азарта, финал мог немного поменяться — причиной смерти могла оказаться не своя рука, а чужая. Все-таки он был Смотрящим и в его распоряжении был общак. Но даже вчерашний выигрыш не стал причиной хорошего настроения. Он спустился из комнаты на крыльцо дома и закурил. Само утро казалось ему каким-то неправильным, окрашенным не в те цвета. Пират не любил подобных состояний. Все-таки у него была неплохо развита интуиция, и он давно заметил закономерность — чем сильнее такой беспричинный раздрай, тем вероятнее в недалеком будущем появление вполне осязаемых неприятностей. Пират прикинул, что за известие может свалиться на него. По всему выходило, что это должно быть что-то связанное с Романовым. Этот тип, офонаревшее создание, все никак не торопился приходить на поклон к нему, вору в законе. Это раздражало и сердило. Пират подумал, что неплохо было бы подослать к Романову Азиата. Пусть поговорит с этим типом еще раз — так, как только он умеет. Посмотрит змеиными глазами, процедит что-то спокойное, но оттого еще более страшное. И все свернет на нужную колею — в этом можно не сомневаться. Потому что после разговора с Азиатом стал бы шелковым даже сам Сатана. Надо было сразу его отправлять на беседу, не посылать «шестерку». Он докурил и пошел умываться. Долго плескался в ледяной воде, почувствовав наконец, что силен и здоров телом. Но душе умывание не помогло. И в столовую к завтраку Пират спустился все таким же раздраженным. На кухне привычно шуровал татарин Рахмет — большой специалист по всяким экзотическим кушаньям, протеже Азиата, какой-то его школьный товарищ. Судя по запахам, Рахмет готовил что-то мясное. Он знал, что хозяин дома — большой любитель плотно завтракать, чтобы не образовывалось в желудке сосущей пустоты на второй час после трапезы. Вообще глупость это несусветная — питаться так, как это делают многие персоны, увлеченные дурацкими диетами и глупыми «цивилизованными» манерами. Типа нельзя на завтрак нажираться! Ну и флаг вам в руки. Выпейте чашку кофе, сжуйте бутерброд, от которого даже мышь останется голодной, и идите, ворочайте мир. А он сейчас закусит как надо, и тогда посмотрим, у кого что получится. Рахмет вытащил и поставил на стол глубокое блюдо, накрытое крышкой. Открыл — внутри янтарно красовалось зажаренное мясо с овощами. К нему татарин добавил еще зелень и хлеб. Поставил на стол бутылку самодельного вина, до которого тоже был большой мастак, но то, что он в прошлом году поставил в подвалы Пирата, еще не дозрело — по крайней мере, по мнению Рахмета. И вино он пока что приносил из дому. — Приятного аппетита, — сказал татарин. Пират кивнул и предложил: — Может, со мной поешь? А то как-то муторно одному. Вот сейчас сижу и думаю, как бы это на тебе не сорваться за какую-то ерунду… Рахмет, почувствовав, что отказ как раз и может стать тем, за что хозяин запросто может сорваться, сходил на кухню за тарелкой и присоединился к трапезе. Некоторое время они молча жевали. А потом зазвонил телефон. Пират выматерился, но не отвечать было нельзя. Если уж кто-то звонил ему в девять утра, то, значит, к тому был повод. Все знали, что Смотрящий не любит внезапных звонков с утра пораньше. — Я слушаю, — сказал Пират. — Пират? — голос в трубке был тихим и скрипучим, как звук от напильника по стеклу. И Пирату этот голос был очень даже знаком. — Привет, Костыль, — уважительно сказал вор. Костыль был старым авторитетом не самого высокого уровня. Что-то в его биографии помешало его коронации. Так и доживал в жуликах. И иногда впадал по этому поводу в черную мизантропию, бил домашних, ломал мебель… Но Костыля уважали. Он был большим знатоком преступной среды, он знал о ворах то, что они и сами знали не всегда. Он был хранителем информации и ее распорядителем. Он приглашался в качестве мирового судьи на всякие разборки, что уже вовсе ни в какие ворота не лезло. Чтобы воры в законе признали авторитетным и стоящим мнение человека ниже их в табели о рангах — этому человеку надо было крепко постараться. А вот Костыль, казалось, и не старался вовсе, а его приглашали. Что еще было в нем удивительного, так это то, что он, при всей своей осведомленности и готовности делиться информацией, был жив. Наверное, потому, что пользовался своей информированностью он только тогда, когда действительно было надо. Ну, и стоит ли говорить, что менты до информации доступа не имели! — Я тебя слушаю, — сказал Пират. — Послушай, что-то меня тут опять прижало, еле дышу. Миша, ты бы приехал со стариком повидаться, а то мне что-то кажется, что не так много осталось… Костыль был стар — под восемьдесят лет. И очень сильно болел в последние два года. Навалилась на старика страшная хворь — рак, и вцепилась она в старый, измотанный организм так, что ни один доктор уже не мог оторвать. Строго говоря, несколько последних месяцев Костыль жил только на каких-то внутренних резервах — не столько физического, сколько психологического свойства. — Что ты говоришь? — вздохнул Пират. — Зачем ты каркаешь? Конечно, я приеду. Часа через два, хорошо? — Приезжай, Миша. Костыль звал по имени многих из ныне здравствующих воров в законе. Для него это было естественно, как дышать. Он не слишком хорошо относился к погонялам и свое тоже не терпел. Так что Костылем его звали только за глаза. Пират быстро проглотил еще несколько кусков мяса. Конец трапезы получился скомканным. Даже как-то неудобно перед Рахметом, готовившим, старавшимся и не рассчитывавшим на то, что его пища будет проглочена вот так, практически без разжевывания. Запив последний кусок, плотным комком вставший в горле, Пират поблагодарил повара и пошел собираться. Позвонил Азиату и сказал срочно приезжать. Тот обычно жил в одном доме со Смотрящим, но сегодня отпросился по делам мужским. Это был единственный повод, когда Азиат позволял себе отлучку. И то правда, не водить же шалав в дом своего босса? Ну, а серьезных связей с женщинами Азиат не поддерживал. Во-первых, это мешало его деятельности, добавляло уязвимости. Во-вторых, чудовищный череп под платком, багровый, тошнотворный, никого не мог вдохновить на чувство любви к его обладателю. Азиат сказал, что будет через двадцать минут. Максимум — через тридцать. Видимо, его очередная одноразовая жена находилась где-то недалеко от дома Пирата. * * * В жилище Костыля уже несколько месяцев было очень тяжело дышать человеку, зашедшему с улицы. Так бывает в каждом доме, где находится тяжелобольной человек. В жутком, тяжелом смраде скапливается все — лекарства, белье, измученное неподвижностью тело, болезненный пот, моча и экскременты… Как ни проветривай, как ни спасайся от запаха, он все равно наполняет жилище, и каждый, кто пришел, может сполна почувствовать, как будет пахнуть конец жизни. Пират позвонил в дверь. Открыла сиделка — пожилая медсестра, находившаяся при больном все время. Строго говоря, она жила в этой квартире, так как родственников у старого жулика не было. Женщина поздоровалась с Пиратом, которого неоднократно видела в этой квартире. Традиционный испуганный взгляд был подарен Азиату, а тот неизменно улыбнулся в ответ. Причем он снова постарался, чтобы улыбка получилась приветливая. В ответ женщина чуть не упала в обморок. Азиат вздохнул — он не хотел пугать ее, но так получилось. Пират спросил: — Как он? Сиделка вздохнула и покачала головой. — Не очень. С утра очень сильные боли, пошевелиться толком не может. Не ел ничего. Вы зайдите, поговорите. Он очень хотел вас видеть. Пират кивнул и перешагнул порог комнаты больного. Помещение было маленьким и захламленным. Это тоже свойственно комнатам больных. Предметы теснятся здесь, нужные и ненужные, попавшие в комнату умышленно или случайно. Стулья, уставленные посудой, пузырьками с лекарствами, выложенные какими-то тряпками, увешанные одеждой, измученно свисающей со спинок. Письменный стол, на котором раньше хозяин заполнял строчками бумагу, — Костыль вел очень обширную переписку, — а теперь заполненный всякой всячиной, предназначения которой было и не понять толком. На стене — ковер. Вот его-то в первую очередь стоило бы выкинуть отсюда, чтобы больному легче было дышать. Да и сам ковер, находясь здесь, пропитается дыханием болезни, и уже никакое проветривание его не спасет, останется только выбросить или снять со стены и постелить там, где не до запахов. Например, в прихожей. Где-то в гуще всей этой предметной какофонии находилась кровать с больным. Она была полутораспальная, но казалась совсем маленькой. А еще меньшим выглядел на ней Костыль. Он вообще производил впечатление соринки, заваляв — шейся здесь только по чистой случайности. — Привет, Миша, — донеслось с кровати, а соринка пошевелилась. Пират осторожно приблизился, нашел наименее загроможденный стул, присел на его краешек. Азиат подвинулся ближе к середине комнаты, застыл со сложенными на груди руками — воплощенная буддийская невозмутимость. — Здравствуй, Денис, — ответил Пират. Он, как и все, звал Костыля по имени и на «ты». Эта привычка неискоренима — в той среде, откуда вышли оба, обращение во множественном числе употреблялось только в качестве постановки дополнительного психологического барьера. — Хорошо, что ты приехал, — сказал Костыль и улыбнулся. Пират вздрогнул от этой улыбки — она была черной как сажа. Рот Дениса от болезни и лекарств приобрел жуткий цвет, и на него невозможно было смотреть спокойно. А остатки зубов — желто-охряные — казались принадлежащими трупу. — Ты звал, — ответил Пират. — Да, Миша. Я хотел с тобой повидаться. Но не по делу, а так. Просто я уже и не знаю, сколько еще протяну. Может, месяц, может — неделю… Вот и набираюсь впечатлений, чтобы помирать в хорошем настроении. Пират склонил голову. Он и сам не знал, откуда у старика эта приязнь к нему, почему Костыль именно его выделил из всех авторитетов Москвы и Подмосковья. И если бы Денис уже не был ветхим в то время, когда Пират принял на себя пост Смотрящего, то Костыль мог бы оказаться в его советниках. И тогда, пожалуй, история могла повернуть совсем в другом направлении. Но вот не сложилось, и ничего, кроме редких, но очень толковых подсказок, старик не мог предложить Пирату. — Я даже не знаю, что тебе сказать. Врать не хочется, а правду ты знаешь и сам, — тихо и горько сказал Пират. — Только и могу, что признаться: мне будет очень не хватать твоего совета. — Да разве это советы? — рассмеялся Костыль, будто затрещала старая пластинка. — Вот если бы ты появился, когда я был на ногах, тогда я бы давал тебе советы… — Тогда, боюсь, у тебя были бы другие дела, кроме опеки над молодым вором. — Может, и так, — пошевелил плечами Костыль. — Хорошо, что ты говоришь правду… Тогда вот еще что скажи — как там на улице? — Осень начинается. Погода пока еще хорошая, но это ненадолго. Скоро начнутся дожди. А пока — бабье лето. — Люблю бабье лето, — вздохнул Костыль. — Да если вдуматься, я любую погоду люблю, особенно сейчас, когда нет ничего больше, кроме потолка. Как думаешь, сколько трещин там? Хрупкий корявый палец Дениса указал на потолок. Пират поднял глаза. Потолок в комнате Костыля давно не ремонтировали. И на штукатурке трещин было столько, что сразу и не ответишь. Пират пожал плечами.