Он чувствовал себя полным хозяином положения. Жена и дети Рублева были мертвы — Тимур доложил об этом уже давно. Сам Борис залез в дом Смотрящего, и больше не менялось ничего. Романов надеялся, что Комбат все-таки справится, — очень уж не хотелось разбираться с Пиратом самостоятельно. Несмотря на внешнюю трезвость, Романов был под хмельком. Соответственно его мысли не могли ходить нормальными циклами — они закручивались в какие-то лохматые бесформенные клубки, принимали очень искаженные формы, и вообще сейчас голова Юрия Павловича больше всего напоминала комнату с кривыми зеркалами. Там тоже никогда не разберешь, что по правде, а что отраженная глупой стекляшкой иллюзия. Романову казалось, что нет больше ни Смотрящего, ни Рублева, что все закончилось в его пользу. После этого надо только напрячься, и непременно получится качественный рывок вперед, и можно будет расширять бизнес. А лучше — начинать планирование политической стези. В конце концов, почему нет? Ему сорок пять лет — самый возраст для блестящей депутатской карьеры и впоследствии, чем черт не шутит, до президентского места. Он едва успел завершить мысль о том, что очень эффектно это будет — президент с царской фамилией, как в коридоре раздался какой-то подозрительный шум. Романов привстал с кресла, желая посмотреть, что там случилось. Шум перерос в нечто мощное и устрашающее. Такое чувство, что в коридоре кого-то швыряли и колотили. Юрий Павлович только начал пугаться, как распахнулась дверь в коридор. Нельзя сказать, что ее распахнул охранник. Строго говоря, дверь вышибли избитым бодигардом. Охранник, скуля, прокатился по ковру, оставляя на светлом ворсе жирный кровавый след. Кто-то черный и жуткий ворвался из коридора и вколотил несчастному под ребра страшный футбольный удар ноги. Хрустнуло так, что Юрий Павлович упал на колени в приступе дурноты. Телохранитель больше не шевелился, страшный черный пришелец разворачивался к Романову, а того неудержимо рвало от ужаса. Комбат не торопился — он видел, что от Романова в эту минуту ничего не добьешься. Подождав, пока спазмы перестанут сотрясать это тело, такое солидное в деловой одежде и такое жалкое сейчас, он подошел ближе и молча уставился Юрию Павловичу в глаза. А тот, прекрасно понимая, что все планы и надежды полетели в тартарары, все еще пытался играть хозяина ситуации. — Ты убил Пирата? — спросил он. Комбат присел на краешек кресла и сказал тихонько: — Романов, мне нужны мои родные. Юрий Павлович, встав на нетвердые, вибрирующие в коленях конечности, попытался было гнуть свою линию: — Борис, у нас с тобой был договор. Ты убираешь Смотрящего, а я возвращаю тебе семью. Давай начнем с тебя! — Торгуешься? — вздохнул Рублев. — Ну, давай, пока я еще добрый. Так как насчет того, чтобы позвонить туда, где ты прячешь мою родню, и пригласить к телефону Татьяну? А потом поговорим о моей части договора. Романов и не представлял, каких усилий стоит Борису вот такое поведение — спокойное, холодное, с оттенком сарказма. Комбата разрывало нехорошее предчувствие, ему хотелось, чтобы все разрешилось как можно скорее… И он встал с кресла и стал надвигаться на Романова. — Звони, я тебе сказал! Юрий Павлович затравленно огляделся. А потом тонко завизжал и попробовал сорваться мимо Бориса в открытую дверь. Рублев врезал ему по ребрам как раз в тот момент, когда визжащий человек пробегал мимо. Романов кубарем полетел по полу, врезался в сервант, и на него сверху упала ваза с искусственными цветами. — Они живы? — спросил Рублев. Романов понял, что пару часов назад он своими руками обрубил единственную ниточку, за которую можно было ухватиться, чтобы не упасть в черную бездну. Юрий Павлович встал на четвереньки, потом собрался с силами и поднялся на две точки… Комбат понял. Это было, как громадная цистерна ледяной воды, обрушившаяся на него сразу со всех сторон, как взрыв, порвавший его в клочья и раскидавший по всей Вселенной. Борису показалось, что внутри него распахнулась пустота, и она сейчас затянет его внутрь, и все будет кончено в несколько секунд… Он пошатнулся, восстановил равновесие… Романов смотрел на Комбата, как насмерть перепуганный зверек. Но зверек этот, пожалуй, был крысой. А это млекопитающее славится тем, что, если его загнать в угол, оно начинает отчаянно бороться за свою в общем-то никчемную жизнь. Юрий Павлович налетел на Бориса всей массой. Тот, еще не успев отойти от потрясения, не сумел вовремя среагировать. И мгновенно оказался придавленным к ковру разъяренным, визжащим Романовым, молотящим его куда попало. Мало-помалу в этой истерике прорезались слова: — Убил! Убил! И суку твою, и щенков! И тебя сейчас прикончу, скотина, мразь! Борис перехватил его руки, несколько секунд они мерились силами, а потом Романов просто «сдулся». Его боевого безумия хватило на слишком короткий срок. Борис сбросил с себя обмякшего, прекратившего сопротивляться Романова. Перехватил его за одну руку, крутанул. Хрустнули рвущиеся связки, Юрий Павлович зашелся в вопле. Комбат спокойно, как механизм, взял вторую руку и поступил с ней так же. Потом методично, с жуткой неспешностью сломал Романову обе ноги. К концу этого четвертования Юрий Павлович уже не кричал, а только еле слышно стонал. Комбат подошел к окну, сорвал портьерный шнур. Со второго — еще один. Вернулся к шевелящемуся на ковре врагу и стянул ему конечности за спиной — кисти рук к ступням. Эта поза очень быстро становится болезненной даже для здорового человека. Что испытывал Романов со своими переломанными костями — страшно представить. Когда Борис закончил упаковывать Юрия Павловича, вошел Болеславский. Увидел, что произошло. Побледнел и ухватился за стенку. — Когда их убили? — спросил Рублев. — Часа два назад, — ответил Болеславский. Борис коротко зарычал сквозь сжатые зубы. — Ты меня тоже убьешь? — Тебя? — исподлобья посмотрел Комбат. — Нет, не убью… Где они держали мою семью? — Я сам это узнал только что. Старый рыбозавод. Если хочешь — я покажу. — Покажешь, — кивнул Борис. — А он? — спросил Иван, косясь на Романова, который уже не стонал, а только шевелился. — Поедет с нами, — ответил Комбат и, взявшись за портьерный шнур, поднял искалеченного врага с ковра. Новый вопль потряс стены — видимо, Романов еще не до конца понял, какой может быть боль. Комбат вынес его в гараж, идя следом за Болеславским. В огромном багажнике «мерседеса» Романов уместился с запасом. Наверное, он и представить себе не мог, что его последняя поездка на этой машине будет проходить вот так. Комбат сел возле Ивана. Тот прогревал двигатель. Посмотрел на лицо Бориса и сказал: — Там, на заводе, еще находится исполнитель. — Покажешь, — тусклым голосом отозвался Рублев. «Мерседес» выкатился из гаража. Теперь, как никогда, он напоминал катафалк. Отблескивая лакированной шкурой в фонарных лучах, он несся по ночной Москве. На эту машину не замахивались милицейские жезлы — лежащий сейчас в багажнике хозяин в свое время позаботился о номерах для своего крейсера. Город закончился. Иван посматривал на километровые знаки. Около одного из них свернул на боковую дорогу, и машину затрясло на плохом асфальте. Из багажника донесся стон. Комбат адресовал туда громкое и грязное ругательство. Он не испытывал даже капли сострадания к твари, которая в одночасье перечеркнула все, к чему он стремился всю жизнь. Никакие стоны не могли разжалобить его. И Болеславский вздохнул — кажется, его закрутило в таких жерновах, сквозь которые надо пройти до конца. Может быть, это поможет чему-то научиться… Машина затормозила возле заводских корпусов. — Я сейчас позвоню, — сказал Болеславский. — Вот сотовый Романова, он звонил с него. Борис безучастно ожидал, что будет дальше. Иван нашел пометку «Тимур» и нажал на зеленую кнопку. Тимур и Болеславский были знакомы — как-никак работали в одной команде. Потому ингуш не удивился, что ему звонят именно так. — Тимур, выйди к главному корпусу, — сказал Иван, — надо поговорить. — Сейчас, — невозмутимо отозвался тот. Собрался, пригладил ладонью черные жесткие волосы и вышел на улицу. Хозяйский автомобиль он узнал сразу. Спокойно, не изображая низкопоклонничества, он подошел. И тут удивился в первый раз. Потому что Иван был не с Юрием Павловичем, а с каким-то здоровенным усатым мужиком в черной полувоенной форме и с весьма помятой физиономией. Решив, что Романов куда-то отошел, ингуш степенно поздоровался с Болеславским, а когда протянул руку незнакомцу, она повисла в воздухе. Ингуш удивился второй раз. Убрал ладонь и спросил: — А босс где? Ответил не Иван, а тот самый мужик: — Открой багажник. Тимур открыл и остолбенел. А когда у него появились силы на то, чтобы снова пошевелиться, мужик в черном стоял рядом. И глаза у него были такие, что Тимур пожалел о переезде в Россию. — Ты их убил, — не спросил, а констатировал мужик. Тимур не спрашивал кого — все было и так ясно. Вообще все встало на места. Кажется, босс попробовал раскусить такой орех, который оказался ему не по зубам. Результат? Он лежит в багажнике, скрученный портьерным шнуром, а тип с оловянными глазами безжалостного мстителя сейчас порежет его, Тимура, на ремни. Впрочем, кто сказал, что Тимур не сможет за себя постоять? Ингуш попятился. Мужик подошел ближе и все так же бесцветно сказал: — Ты убил мою жену и детей. Понимаешь? — Понимаю. Но я не дам тебе просто так перерезать мне горло, — ответил Тимур. — Я не собираюсь у тебя ничего спрашивать, — сказал этот страшный человек. И стал медленно наступать. Тимур вытащил нож — складной, прямого выброса. Тюремная работа, но не халтура, а под заказ. За эту штуку он выложил исполнителю пятьдесят килограммов продуктов, а тому менту, который помогал пронести материал и потом вынес готовое изделие, пришлось заплатить еще сорок баксов. Но честное слово, такой нож стоил гораздо больше. — Ну, давай попробуй меня зарезать! Стресс меняет человека. Русский язык спокойного Тимура всегда был безупречен. Но сейчас в его речи прорезались отчетливые гортанные нотки, характерные для жителей Кавказа.